ОБЗОР «ЛЕТЯТ ЖУРАВЛИ» (1957)
Фильм с удивительной эмоциональной силой рассказывает о людях, в чьи судьбы безжалостно вторглась война, о верности и предательстве, о нравственных испытаниях, вынести которые не все смогли с честью... В центре киноповести - трагическая история двух влюбленных, которых война разлучила навсегда...
Это рассказ о любви, которую не смогла уничтожить война. Борис (Алексей Баталов) погибает на фронте. Вероника (Татьяна Самойлова), его невеста, раздавлена: сначала она потеряла любимого, потом родителей, родной кров. В порыве отчаяния она пытается обрести новую семью, но лишь теряет самоуважение. Спасенный ею из-под колес машины ребенок возвращает ей веру в жизнь. И рождается надежда: а вдруг Борис все-таки жив? И Вероника начинает ждать его. Для нее жизнь - это любовь: предать любовь забвению равнозначно смерти... Самая знаменитая сцена - гибель Бориса, его последний взгляд на небо, на березы, кружащиеся в его слепнущих глазах.
КАННСКИЙ КФ, 1958
Победитель: «Золотая пальмовая ветвь» (Михаил Калатозов), Особое упоминание (Татьяна Самойлова).
БРИТАНСКАЯ АКАДЕМИЯ КИНО И ТВ, 1959
Номинации: Лучший фильм (СССР), Лучшая иностранная актриса (Татьяна Самойлова, СССР).
ЮССИ, 1958
Победитель: Диплом за заслуги лучшей иностранной актрисе (Татьяна Самойлова).
АССОЦИАЦИЯ КИНОКРИТИКОВ ГЕРМАНИИ, 1959
Победитель: Лучшая актриса (Татьяна Самойлова).
ВСЕСОЮЗНЫЙ КФ (МОСКВА), 1959
Победитель: Специальная премия (Михаил Калатозов).
МКФ В ЛОКАРНО, 1958
Победитель: Почетный диплом (Михаил Калатозов).
МКФ В ГВАДАЛАХАРЕ, 1958
Победитель: Приз «Серебряное сомбреро» (Михаил Калатозов), Диплом международного смотра (Сергей Урусевский).
МКФ ТРУДЯЩИХСЯ В ЧЕХОСЛОВАКИИ, 1959
Победитель: Почетный диплом (Михаил Калатозов).
Фильм снят по мотивам пьесы Виктора Розова «Вечно живые».
Для съемок сцены гибели Бориса Сергей Урусевский придумал и впервые сконструировал круговые операторские рельсы.
На съемках картины в качестве ассистента оператора в течение двух дней работал молодой, никому не известный кинолюбитель из Франции, приехавший в Москву с туристической группой и случайно попавший на киностудию «Мосфильм». Впоследствии он стал известным кинорежиссером. Его имя - Клод Лелуш.
Премьера: 12 октября 1957 (СССР).
На фестивале в Каннах название картины было переведено как «Quand passent les cigognes» (буквально «Когда пролетают аисты»), поскольку дословный перевод на фр. слов «журавль» («grue», на сленге также «проститутка») и «лететь» («voler», омоним также «красть») дал бы второй смысл «проститутки воруют».
Англоязычное название - «The Cranes Are Flying».
Слоганы: «So Much to Love - So Little Time»; «The compelling story of a girl's impassioned search for happiness»; «A drama of young love - passion, devotion and betrayal»; «An Exciting Electrifying Motion Picture!»; «A luscious portrait of love and loss during World War II».
«Летят Журавли» остался единственным советским полнометражным фильмом, который получил главный приз Каннского кинофестиваля.
Лидер проката в СССР (1957, 10 место) - 28.3 млн. зрителей.
Единственная советская картина, попавшая в лидеры кинопроката Франции - 5,401 млн. зрителей (83 место).
Один из ста лучших фильмов мирового кинематографа по опросу ФИПРЕССИ в 1995 году.
Борис (Баталов) ушел добровольцем на фронт, а его невеста Вероника (Самойлова) изменила ему с их общим другом-пианистом Марком, получившим "бронь", воспользовавшись блатом. Изменила во время бомбежки, от одиночества и страха, по-человеческой слабости. Осознав содеянное ушла из дома, жила, как все, тяжело, лелея надежду, что, может быть, вернется. Посмотрите картину "Жестокое лето" итальянца Валерио Дзурлини - он, наверняка, видел наших "Журавлей". Единственный советский фильм, попавший в лидеры кинопроката Франции. (Иванов М.)
Поэтическо-кинематографическая трагедия военных времен. В 2008 году исполняется ровно полвека с момента мирового триумфа фильма «Летят журавли», первого и единственного отечественного кинопроизведения, получившего «Золотую пальмовую ветвь» Каннского фестиваля. И, между прочим, наша лента пользовалась громадным успехом во французском прокате. В 1958 году она смогла занять там четвертое место с высоким результатом посещаемости в 5,4 миллионов зрителей, что позволило вплоть до конца 90-х годов оставаться в числе ста самых популярных картин во Франции за всю историю! Можно считать, что и в СССР прокатные достижения фильма «Летят журавли» были весьма неплохими: его посмотрели 28,3 миллиона человек, и это обеспечило общую десятую позицию среди всех лент, выпущенных в 1957 году. А в целом же данная картина находится на 317-м месте за полстолетия ведения статистики в советском кинопрокате. Все это немаловажно подчеркнуть именно для того, чтобы не возникло совершенно ошибочного впечатления, что не может быть широко признан публикой редкий случай новаторского кинематографа, удивительное произведение, которое действительно в корне меняет представления о возможностях и выразительных средствах кино, а вместе с тем оказывает незабываемое воздействие на наши человеческие эмоции, позволяя пережить и эстетический, и душевный катарсис. Мы ведь тоже готовы дать волю очистительным слезам, оказавшись в финале с главной героиней Вероникой на Белорусском вокзале, где родные и близкие встречают с цветами и улыбками солдат, вернувшихся домой с победой, и хоть таким образом приобщившись вместе с ней к чужому счастью - впрочем, какое же оно чужое, если выиграли битву и те, кто пал на фронте, как ее жених Борис, закружившись в воображаемом предсмертном вальсе с верхушками берез, устремленных высоко в небо... Интересно, что в списке лидеров зрительских предпочтений в СССР фильм «Летят журавли» соседствует с более традиционной, хотя тоже искренней и пронзительной по правде чувств лентой «Дом, в котором я живу» Льва Кулиджанова и Якова Сегеля. Да и пьеса «Вечно живые» Виктора Розова, послужившая основой для кинематографического шедевра, вряд ли отличалась необычностью и неожиданностью драматургического постижения реальности, и если получила художественный резонанс на сцене, прежде всего - в прославленном спектакле «Современника», то благодаря правде характеров и ситуаций, ранее неведомых советскому театру по идеологическим соображениям. Драматическое сочинение бывшего фронтовика, пострадавшего на войне, разумеется, было данью памяти всем погибшим и выжившим, тем, кто лично на себе испытал острые изломы эпохи. Кстати, на экране это было выражено в ряде чрезвычайно пластичных кадров, подчас вообще лишенных слов. Например, в эпизоде после бомбежки Вероника взбегает по уже знакомой нам лестнице своего дома, открывает дверь квартиры - и видит лишь пустоту, обрывающуюся вниз: комнаты нет, и только люстра с абажуром осталась чудом висеть на потолке. Эта вещь из прошлого кажется алогичной, ирреальной на краю пропасти. Кадр становится метафорой слома привычного образа жизни - война! Сиротливо висящую люстру, утратившую разом все, чем она была (ведь свет в окне - это человеческая жизнь, семья, домашний уют), можно рассматривать как иносказательный образ внезапного одиночества и потерянности героини. А композиция кадра словно выражает тот надлом, который произошел в душе Вероники, расколов ее жизнь на две неравные половины: то, что было, и то, что есть. И уж точно нельзя было предположить наличие в пьесе «Вечно живые» стремительного и неукротимого, свободного и безоглядного, стихийного и всепобеждающего - наперекор всему и вопреки существующим правилам, нормам, законам и прочим, ограничивающим человека, узам и путам - неудержимого чувства полета, что и зафиксировано, в первую очередь, в столь «летучем названии» картины Михаила Калатозова и Сергея Урусевского. Ведь «Летят журавли» - это уникальный пример конгениальности режиссера и оператора, невероятный образец творческого союза двух художников, словно вознамерившихся ярко и образно доказать всю унылость и убогость известной пословицы «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». И для обоих творцов этот фильм стал самым главным произведением, невероятным взлетом в их биографии, одним из лучших за всю историю отечественного кинематографа, оказавшим громадное влияние на мировое кино. Пронзающая душу поэтическо-трагическая лента с новаторским использованием «субъективной камеры», с удивительной экспрессией внутри кадра и головокружительными монтажными переходами, - это, вероятно, еще не до конца осознанный нами молниеносный прорыв всего советского кино постсталинской эпохи далеко за пределы навязываемых целыми десятилетиями тесных, сковывающих рамок социалистического искусства. И как раз заявленное в названии устремление ввысь поддержано всем строем картины с восхищающим проявлением полной творческой свободы и раскрепощенности. Пожалуй, был по-настоящему прав критик Лев Аннинский, считая, что именно «Летят журавли», а не «Сорок первый» Григория Чухрая, отмеченный одной из наград в Канне еще годом ранее, оказался подлинным началом «оттепели» в советском кинематографе. Потому что творение Калатозова-Урусевского явно перекликалось с монтажно-поэтическим осмыслением явлений действительности и образным постижением реального мира в знаменитой отечественной киношколе 20-х годов (это блестяще проявилось в раннем калатозовском шедевре «Соль Сванетии» с четко выверенной черно-белой графикой горных пейзажей, экспрессией в построении кадра и в смене планов, подспудной романтичностью манеры при одновременном сохранении строгости кинематографического письма). На новом этапе развития кино, когда в разных странах мира практически параллельно происходило резкое и истинно революционное изменение уже ставшего привычным киноязыка, фильм «Летят журавли» доказал, что открытия совершаются только свободно мыслящими людьми, не отягощенными никакими условностями, как будто впервые взявшими в руки кинокамеру, хотя Михаилу Калатозову в момент съемок было 53 года, а Сергею Урусевскому - 48 лет. (Сергей Кудрявцев)
Этот фильм стал для советского кинематографа поистине инновационным. Он удивлял, поражал, даже шокировал. Он совершенно не походил на все, что снимали до 1957 года, да и после немного найдется фильмов, стяжавших славу подобную славе картины «Летят журавли». В основе сюжета несложная история жизни девушки Вероники (Татьяна Самойлова), жених которой (Алексей Баталов) уходит на фронт. И тогда она, не то от собственной слабости, не то от страха, вызванного бомбежкой, отдается его брату - пианисту Марку. Душевные метания, раскаяния и прочий набор сопутствующих чувств прилагается. Однако не все так просто. «Журавли» спровоцировали эффект разорвавшейся бомбы не только в Советском союзе. Картину с трепетом смотрела вся Европа, а во Франции этот фильм и вовсе стал лидером проката. «Журавли» оказались первым советским фильмом, стяжавшим славу многих легендарных картин - Каннская пальмовая ветвь прировняла ленту к шедеврам Феллини и Антониони. Но что же такого было сделано создателями фильма? Отчего простенькая история Виктора Розова в руках режиссера Михаила Калатозова буквально взорвала общественность? А все дело в том, что помимо внешнего сюжета существует еще один - параллельный, невидимый глазу. Это особой мир чувственного переживания, в котором обитает гораздо более настоящая Вероника - страдающая от собственной измены, но горящая любовью, измотанная ожиданием, уничтоженная страшным известием... В картине «Летят журавли» впервые советскому зрителю был представлен образ «хорошей плохой героини» - Вероника, сыгранная Татьяной Самойловой, не была идеалом нравственности. Она изменила жениху, ушедшему на фронт, не стремилась демонстрировать всем и каждому мнимую добродетельность. Она жила своей любовью и совершенно не брала в расчет других людей. Но при этом внутренний мир героини настолько потрясал воображение, что зрители поневоле проникались к ней симпатией. У Калатозова получилось наложить друг на друга два слоя мира, две реальности, две истории. И сделал он это так мастерски, что ни швов, ни монтажного клея не осталось. Одно только органичное и пластичное зеркало Жизни. Бесконечные повторы деталей и даже ракурсов создают совершенно особый мир, который сложно воспринимать только как внешнюю для Вероники реальность. Такие отсылы к прежним временам, к прежним воспоминаниям заставляют зрителя не только взглянуть на мир глазами героини, но и ощутить в себе самом каждое движение ее души, каждую мысль, каждый взгляд, каждый оттенок настроения. И за эту воссозданную реальность спасибо стоит говорить, прежде всего, оператору. Сергей Урусевский сумел создать ни с чем не сравнимую модель мира, настолько настоящую, что в фильм буквально проваливаешься. Урусевский вместе с Калатозовым превратились в тех самых демиургов, которые при помощи кинокамеры нарисовали новую альтернативную реальность, да такую, что о форме этого фильма, о его режиссерских находках и операторской работе можно писать целые трактаты и даже составлять учебники. Но на момент выхода картины все критики сошлись во мнении о слабости драматического аспекта «Журавлей». Алогичность, невнятность, где-то даже «притянутость за уши»... Но тем сильнее оказался эффект от внешнего стиля картины. Язык образов, потрясающе показанный психологизм героев, незаметные, но значимые детали... Собственно, детали вообще оказались, пожалуй, самой значимой частью фильма. Полувзгляды, незаметные касания рук - с одной стороны и противотанковые ежи, покореженные дома и решетка, разделившая Веронику с Борисом навечно, - с другой. Даже одежда Вероники была подобрана не просто так. Впервые в истории не только советского, но и мирового кино героиня облачилась в полностью закрытый обтягивающий свитер. До этого женщины на экране щеголяли в рабоче-крестьянских платьях в горох, в строгих костюмах, в платьях из Мосторга, или (если фильм исторический) в кринолиновых платьях с умеренным декольте. И вдруг такое! Но это не было данью моде или, не дай бог, попыткой показать сексуальность Татьяны Самойловой - это был внутренний бунт героини, внешнее отражение ее сложной душевной организации. Она просто не могла быть другой. ...Минуло полвека. Те журавли уж давным-давно никуда не летят, да и война, тьфу-тьфу осталась в прошлом. Но картину Калатозова все еще смотрят. И по-прежнему зовут ее шедевром, пусть и несовершенным. Но, как писал Оскар Уайльд, в несовершенстве и кроется секрет обаяния... (Влада Гриневски)
Обычно так именуют стихотворения - по первой строчке. А один из первых кадров этого фильма - журавлиный клин, летящий над головами героев. По тем временам это означало оставить фильм без названия. Вольно или невольно авторы признавали, что создали нечто необычное, что даже они сами не могут в полной мере ни понять, ни определить. И действительно, фильм удивил, потряс и стал одной из главных загадок и легенд нашего кино. Сразу по выходе картины, да и позднее, критики повторяли один и тот же странный приговор: это, конечно, шедевр, но у него слабая, неудачная драматургия. Кажется, никого из писавших о фильме не удовлетворила главная сюжетная коллизия: неожиданная, психологически не объясненная измена героини своему жениху, ушедшему на фронт, как и обставленное необыкновенными событиями раскаяние Вероники. Сценарные просчеты казались слишком очевидными и признать, что фильм стал тем, чем он есть не вопреки, а благодаря своему «неправильному» сюжету - было очень трудно. Для этого необходимо было совершенно новое прочтение фильма. Чтобы как-то оправдать героиню, критика писала о ней как о жертве роковых обстоятельств, но ведь в равной степени справедливо и обратное: война, даже убив Бориса, не смогла уничтожить их чувство к друг другу. Рецензию на фильм об измене солдату Р. Юренев, сам фронтовик, называет «Верность» - и такое двойственное восприятие картины наиболее адекватно ей. Парадоксально, но без этой измены не было бы и той абсолютной любви, которую мы читаем в глазах Вероники в финале. В фильме отсутствует прямая связь между внутренним и внешним. Иначе откуда бы взялся этот свет среди кошмара разлук, смертей, предательских поступков, безнадежного ожидания, одиночества, стыда и страха? Вот знаменитая сцена во дворе призывного пункта, у решетки, раньше срока непреодолимо разделившей влюбленных. Причем остальному множеству людей решетка не мешает прощаться, она фатально разлучает только Бориса и Веронику. Но что удивительно, - разлучая, соединяет так прочно, как еще не было и не могло быть в минуты их безмятежного юного счастья. Еще раньше опоздание Вероники на проводы эмоционально взвинчивает ситуацию. Ее пробеги, проезды в автобусе, метания в толпе происходят при постоянном ощущении, что Борис где-то совсем рядом. Она прибегает в дом Бороздиных - нет его - только что ушел, мелькнул за школьным забором, обернулся - не он. Вероники рванулась в первые ряды провожающих: вот сейчас она встретит колонну добровольцев - сдавили, затерли, оттеснили куда-то назад... Так же и Борис: хлопнула входная дверь - нет не она - пришли девушки с завода, заметил знакомую фигурку в толпе - обознался, в последнюю минуту перед отправкой услышал голос: «Боря», но звали не его... Но у этой пытки на разрыв, между обгоняющими друг друга надеждой и отчаянием, - парадоксальный результат, потому что среди всего этого столпотворения обнимающихся, торопящихся сказать что-то последнее, самое важное, целующихся, нежно и преданно глядящих друг другу в глаза - никто не связан между собой такой неизъяснимой близостью, как эти двое, уже разлученные. Власть Судьбы, Рока, Истории над героиней не беспредельна и не захватывает того пространства ее души, которое посвящено Борису. Здесь внутренняя стена, обрыв причин и следствий, который не удается связать даже гнусным узлом замужества, отягощенного тройным предательством, когда женихом оказывается брат Бориса - Марк, а «свадьба» происходит под крышей дома, где отец Бориса приютил осиротевшую Веронику. В странном мире этого фильма у реальности и у чувства - свои отдельные пути. Особенно остро это начинаешь понимать после драматического эпизода, когда записка, написанная Борисом в еще день проводов, наконец попадает в руки Вероники. Его уже давно нет, а его любовь проходит испытание изменой его невесты. Ведь прочитай Вероники строки его нежного объяснения, когда он был жив, разве они прозвучали бы с такой оглушающей силой, как сейчас? И разве это слова обманутого? И разве не прибавилось к ним теперь прощение Вероники - точнее, даже не прощение, а особое, высшее неведение, дар не замечать ни измену, ни даже смерть, потому что это лишь эпизоды, а подлинное значение имеет только их любовь? «Журавли» относятся к числу очень немногих фильмов, о языке и стиле которых написано не меньше, чем о сюжете. И это не удивительно. Сколько даже очень хороших картин покажутся рядом с ним каким-то кладбищем изображения. Недаром работа Сергея Урусевского в этом фильме и по сей день считается высшим и недосягаемым образцом операторского искусства. Вот на набережной, у Крымского моста, разговаривают Вероника и Марк. И он, будто случайно, накрывает своей ладонью ее руку. Рассерженная Вероника уходит, решительно сказав «нет» на предложение Марка проводить ее. Он остается стоять внизу у опоры моста, а камера оказывается высоко над набережной, и мы видим удаляющуюся девушку в черном свитере между плотно стоящими на мокром асфальте противотанковыми ежами. Война еще ничего не натворила, еще дома Борис, но уже незримым пятном медленно расплывается парализующее предчувствие утрат, разлук и предательства. И как ужасен невидимый с высоты, но вместе с тем физически ощущаемый взгляд Марка в спину Вероники. Этот последний кадр вошел во все учебники, как пример совершенной операторской графики. Но иные, не менее важные его качества остались не усмотренными, потому что относились к заслугам другой, режиссерской профессии. Дело в том, что этот ракурс сверху, с того же моста, уже был несколькими сценами раньше, в самом начале фильма, когда здесь ранним мирным утром проходили счастливые и беззаботные Борис и Вероника. Что же дает это торопливое возвращение назад, в то же самое пространство, аналогичным образом очерченное? Шок от стремительной и катастрофической деформации, которая с ним произошла, когда оно почти на глазах покрылось незаживающими язвами: на глазах Вероники. А самый главный результат этого композиционного повтора в том, что зритель начинает дышать одним дыханием с героиней фильма. У Эйзенштейна в записках о предполагаемой экранизации «Американской трагедии» Т. Драйзера есть замечательное выражение: «И тогда аппарат скользнул внутрь Клайда... Оно точно подходит к сцене с Марком: «И тогда аппарат скользнул внутрь Вероники». Но Эйзенштейн говорит о принципиально ином пути к этому результату, о внутреннем монологе, о монтажном выходе из реального в психологическое пространство прямого изображения снов, воспоминаний, грез и т. п. Как отдельный прием он использован в самой знаменитой сцене «Журавлей», когда Бориса посещает предсмертное видение несостоявшейся свадьбы с Вероникой, наложенное двойной экспозицией на кружащиеся над его запрокинутой головой верхушки берез. И хотя вся сцена гибели героя не поддается переоценке, эта ее часть, относящаяся к внутреннему монологу, выглядит самой уязвимой и даже архаичной. Архаичной по отношению к тому, значительно более характерному для стиля фильма «соскальзыванию» внутрь персонажа, когда это совершается без выхода из физического пространства и нарушения единства действия. Подобным образом структура сна встроена без швов в сцену возвращения героини после бомбежки домой, вернее, туда, где еще несколько минут тому назад был ее дом, и она сидела рядом с живыми отцом и матерью. Она вбегает в подъезд, взлетает по остаткам той самой лестницы, на которой в последнее мирное утро они с Борисом никак не могли расстаться. Выход в сон совершается простым распахиванием двери в квартиру, где вместо стен она вдруг видит город: улицы, крыши, небо, потом замечает висящий над этой панорамой их домашний абажур и слышит звук часов, которые стоят у самого края дымящегося провала и мирно тикают. Вероника внимательно разглядывает их, и они отвечают усиливающимся тиканьем. Она зажимает голову в ладонях, и тогда наступает тишина, похожая на пробуждение... Что заставляет нас неотрывно от героини пережить этот провал в мнимый сон и скоротечное осознание, что все происходит на самом деле? Дело в том, что ночной кошмар всегда обратим, и когда спящий хочет от него избавиться, он ищет возврата к тому, сразу ставшему бесконечно дорогим, что было до сна. А тут и абажур, и часы, когда Вероника обнаруживает их среди совершенно незнакомого пространства, словно уговаривают ее: мы же здесь, а значит, и все остальное вернется... Еще более характерно для фильма безмонтажное «соскальзывание», когда обычная для Урусевского бесконечная панорама длится и длится в естественном времени, а вы вдруг ощущаете головой спазм от неожиданно наступившей сверхъестественной близости к другой душе - обнаженной и мерцающей. Так, вроде бы, развивается и хрестоматийная сцена встречи Вероники с танковой колонной, но неотрывно следовавшая за героиней камера неожиданно отделяется от нее и уходит вверх на самый общий план, что может показаться как раз переходом от взгляда изнутри к авторскому взгляду извне. Однако именно этот отрыв в буквальном, физическом смысле дает максимальное психологическое слияние с героиней. Кажется, что Вероника в этот момент видит себя именно с этой точки, откуда на нее смотрит объектив, ощущая, как ее начинает засасывать бездонная - вся из железа, пыли и дыма - воронка войны. Нам уже известно об особых свойствах пространства в картине. Постоянные возвращения в одни и те же места и даже точки съемки (Крымский мост, лестница в доме Вероники) делают его принадлежащим не столько внешнему, сколько внутреннему миру героини. В конечном итоге эта интервенция субъективности охватывает все клеточки, все молекулы фильма. Вот почему именно «Журавлям» удалось с недоступными другим фильмом глубиной и бесстрашием выразить одну из самых заветных оттепельных идей, связывающую эту эпоху с другими временами: душа больше мира ей предназначенного. Отсюда - появление Вероники в финале на встрече фронтовиков с букетом белых цветов и в белом платье невесты, хотя известно, что Борис ни на этом поезде, ни на каком другом уже не вернется. Но все же она - невеста, потому что была ею в предсмертном видении Бориса (еще один, завершающий тему повтор!) Таков этот, неподдающийся разрушению заговор двух душ против всего остального света. (Виталий Трояновский)
Осень... Осень - пора прощанья. Осень - пора грусти и печали. Осень - время, когда первые отголоски грядущих холодов увядающими листьями накрывают сознание. И именно сейчас они улетают - птички-журавлики. И становится так одиноко, будто на самом деле всю жизнь ты жил с ними и ради них. Но ты не замерзаешь, нет. Ведь и в этом крае уныния остается надежда, надежда, что они прилетят вновь... для тебя. Журавлики-кораблики... Как теперь не вспомнить о знаменитом фильме Михаила Калатозова «Летят журавли»? Он ведь тоже немножко об осени и о надеждах на весну. Пятьдесят лет прошло со времени создания этого фильма, а кажется, что это было вчера, более того - это было всегда. О сюжете. Он прост. Размеренное течение жизни 40-х внезапно прерывается, когда начинается Великая Отечественная война, и главной героине - Веронике - ничего не остается, как ждать возвращения возлюбленного с фронта. Стечение обстоятельств толкает ее на поступок, о котором ей вскоре приходится пожалеть. Сказав так, я, тем не менее, не раскрываю всей неповторимости, трагичности и трогательности этой истории. Рискуя скатиться к описательности, скажу поподробнее. Итак, в начале фильма мы видим счастливых героев - Веронику и Бориса, опьяненных жизнью и молодостью, летящих по набережной. Кажется, вся жизнь впереди, кажется, так будет всегда. Да, будут и проблемы, но все будет хорошо. Счастливые... летят под небесами... Но все обрывается со словами «Говорит Москва...» Так, громко и беспокойно, тревожно в жизнь героев врывается война. Война! - теперь нельзя быть молодыми, теперь «война - нельзя веселиться». Журавлики улетели, настало время испытаний. И каждый герой пройдет этот путь по-своему. Кто знает, может журавли еще прилетят для кого-то? Удивительно, но в картине Калатозова нет ненужных персонажей. Герои фильма вызывают симпатии или презрение, интерес или негодование, к их судьбам не остаешься равнодушным, ведь они люди, а люди совершают ошибки, просто есть люди прогнившие, а есть оступившиеся. И серые, и белые... Тем не менее, не остается нераскрытым ни один представленный персонаж. Мы это видим даже в небольших, но ярких ролях, будь то солдат, которого не дождалась невеста или некая чувствительная особа, празднующая свой день рождения. Это как в жизни, где нет второстепенных и вспомогательных людей (если только вы не придадите им такого значения) - есть только те, о ком ваше повествование. Это как на картине, где изображено множество людей, но с центральной драмой пары героев. Ведь не дорисуй художник кого-нибудь, мы бы это сразу же заметили, и впечатление было бы испорчено. Как бы странно это ни прозвучало, но М. Калатозова можно назвать либералом советского времени. И дело даже не в том, что он решился сказать о том, что в Советском Союзе были невесты и жены, не дождавшиеся тех, кого ждать обещали. Нет. Я называю его либералом потому, что он не навязывает свое видение проблем зрителю. Можно сказать, что «Летят журавли» - это хождение около смыслов. Еще секунда, и нам скажут, в чем смысл жизни. Но секунда проходит, и мы понимаем, что этого не произошло. (Оставили нас с длинными носами!) Наверное, картина может дать ответ на этот вопрос, но зритель должен сам постараться найти его. И так во всем. Немного об актерах. Татьяна Самойлова играет восхитительно, игра ее смотрится удивительно современно, но при этом обладает достоинствами старой актерской школы. Жаль, ей дальше не везло так на роли, но, хотя это прозвучит не очень уместно, «чем триста лет питаться падалью, лучше хоть раз напиться живой кровью». Яркая, неповторимая роль. Алексей Баталов сумел превосходно воплотить образ честного, доброго, «лучистого» человека. Остальные актеры тоже играют хорошо, но выделить хотелось именно этих. Нельзя не сказать и о великолепной операторской работе. Здесь очень тонко расставлены световые акценты. Здесь удалось создать безумно, потрясающе красивые сцены, какими редкий фильм может похвастаться. Я уж не говорю о том, с какой любовью и бережностью показана в фильме Вероника-Самойлова. А суммировав интересный сюжет, режиссерский подход, актерскую игру и операторскую работу, мы получаем то, что называется Искусством. Искусство разное бывает: то, что пробуждает потаенные страхи, то, что заставляет нас взглянуть на мир по-новому, то, что становится для нас образцом для подражания. Но здесь - самое ценное для меня искусство - искусство, которое проникает в душу, затрагивая самые тонкие ее струнки. Да, проходят годы, надежды превращаются в руины, рушатся целые миры... И только журавли все летят! (Der Neid)
Эта картина потрясает своей художественной завершенностью. Практически каждый ракурс, каждый кадр завораживает своей глубиной. Операторская и режиссерская работа выполнены на эталонном уровне. При работе над картиной Михаил Калатозов позволил полностью раскрыться таланту Сергея Урусевского. Урусевский, будучи «одержимым художником», искал пути наполнить фильм невероятной живописью. Возможно, что Михаил Калатозов в прошлом также работал оператором, эта картина оставляет такое неизгладимое впечатление именно своей «картинкой». Я думаю, что именно этой волшебной атмосферой и обязан успех фильма у зрителя и у критиков. Конечно, необходимо отметить великолепную игру Алексея Баталова и Татьяны Самойловой, но все же больше бросается в глаза, не КАК они великолепно играют, а ГДЕ они это делают. А действие происходит в невероятно красноречивом мире, созданном двумя великими мастерами. Также фильм потрясает глубиной затрагиваемых чувств. И иногда сложно объяснить, что же трогает так глубоко, но какие-то глубочайшие струны души натягиваются и звенят вместе с сюжетом, заставляя переживать и радоваться вместе с героями. Уверен, что фильм будет интересен как глубоко думающим ценителям, так и людям, которые воспринимают кино чисто эмоционально. Картина помогает, и переосмыслить что-то и дает большой заряд эмоциональности. Потрясающе красивое, по сути, и глубокое по смыслу кино. (semenovsv)