ОБЗОР «БЕНЕФИС. СЕРГЕЙ МАРТИНСОН» (1974)
Бенефис народного артиста РСФСР Сергея Мартинсона. Третий из «бенефисов», созданных Евгением Гинзбургом и Борисом Пургалиным. На этот раз в роли бенефицианта выступает Сергей Александрович Мартинсон, актер яркого комедийного дарования, эксцентрик, мастер пантомимы, буффонады и гротеска. Актер очень популярный и вместе с тем явно недовостребованный. По словам самого Евгения Гинзбурга, сложив вместе все роли, сыгранные Мартинсоном в кино, он был поражен невысоким общим метражом воображаемой ленты. А ведь Сергей Мартинсон был одним из самых популярных мастеров театра и кино, который снялся в более 60 кинофильмах (первый из них датируется 1924 годом), его голосом говорили герои многих советских мультфильмов.
В передаче использованы фрагменты из кинофильмов с участием С. Мартинсона: «Золотой ключик» (1939), «Антон Иванович сердится» (1941), «Свадьба» (1944) и «Сильва» (1944).
В финальных титрах указаны авторы: М. Сервантес, И. Бах, А. Дюма (отец), И. Кальман, К. Портер, А. Толстой, А. Вертинский, Б. Пастернак, В. Чайковский, С. Островой, Г. Гладков, А. Арго, И. Королев, В. Луговой, Р. Майоров, Э. Успенский, В. Хорощанский, И. Кохановский, Л. Чижик, В. Харитонов, В. Зубков, В. Добрынин, А. Изотов.
Вера Васильева исполняет песню «Мадам, уже падают листья» (музыка и слова А. Вертинский); Людмила Гурченко исполняет песню «Бабушка пирата» (музыка Б. Рысев, слова Э. Успенский); Любовь Полищук, Людмила Гурченко и Вера Васильева исполняет песню «Три сердца».
В «Бенефисе», посвященной творчеству Мартинсона, также принимали участие: ансамбль «Музыка» (руководитель Н. Воробьев), артисты балета Московского театра оперетты и студенты ГИТИСа.
В роли пуделя Артемона - сенбернар Брайт.
«Бенефисы» режиссера Гинзбурга и сценариста Пургалина были невероятно популярны в 1970-е годы. Каждый выход в эфир этих программ становился событием для многомиллионной советской аудитории. Бенефициантами были любимцы публики: Савелий Крамаров, Людмила Гурченко, Лариса Голубкина, Татьяна Доронина. Но, кроме этих блистательных актеров, в музыкальных феериях были заняты и другие, не менее любимые артисты. Словом, каждый «Бенефис» всегда располагал созвездием прекрасных актеров, имел остроумный сюжет и множество талантливых режиссерских находок.
Режиссер Леонид Трауберг писал о Мартинсоне: "14 секунд длилось одно из самых ярких моих театральных впечатлений. 1931 год, Театр Мейерхольда - «Последний решительный» Вс. Вишневского. Ни к селу, ни к городу на сцене появляется матрос. Танцевал? Нет. Скорее, исполнял несколько танцевальных движений. Всего 14 секунд. Уходил под гром оваций, как будто сыграл Гамлета".
Только перед самым уходом, в 1984-м, в последнее лето старости, Мартинсон проговорился о том, что, в сущности, понимал всегда: "В актерском деле опасно не излишество изобретательности, а серость, не изощренность во внешнем рисунке, а его расплывчатость и вялость, не обостренная выразительность, а унылое правдоискательство". В этих словах легкомыслия не было вовсе, скорее, невидимые миру слезы. В целом же можно утверждать, что, несмотря на множество ролей, потенциал этого талантливого актера нашим кинематографом так и не был раскрыт в полной мере.
Сергей Мартинсон (6 февраля 1899, Санкт-Петербург - 2 сентября 1984, Москва). Народный артист РСФСР (1964). Выдающийся комедийный актер, эксцентрик, мастер пантомимы, буффонады и гротеска. Один из самых популярных мастеров кино и театра. Сам себя комиком не считал, в то время как за рубежом искусство Мартинсона сравнивали с искусством Чаплина. Окончил Институт сценических искусств в Петрограде (1923). Был актером нескольких петроградских театров. В 1924-1941 годах - артист в Театре Революции, в 1925-1926, 1929-1933, 1937-1938 годах - актер театра им. Вс. Мейерхольда. В 1933-1936 годах - артист Московского мюзик-холла, с 1945 - актер Театра-студии киноактера. Сергей Мартинсон - один из выдающихся комедийных актеров советского кино. Яркий острохарактерный актер, которому были подвластны и буффонада, и водевиль, и музыкальная комедия, и драма. Похоронен актер на Кунцевском кладбище в Москве. Подробнее - http://ru.wikipedia.org/wiki/Мартинсон,_Сергей_Александрович.
Сергей Александрович Мартинсон - легкомысленный король гротеска. Искусство актера имеет обыкновение растворяться в вечности. Даже самый блистательный спектакль остается лишь в памяти очевидцев, а потомкам остается только слагать о нем легенды. Кино в этом смысле - более благодарное дело. Хотя много ли вы найдете даже самых отъявленных киноманов, которые станут смотреть архивное кино?! Но герою сегодняшней публикации повезло: несмотря на то, что родился он аж в позапрошлом веке, его помнят и любят до сих пор. И, что самое главное, его поклонниками остаются дети. Ну разве забудешь забавного Дуремара из 'Золотого ключика', да всех остальных его смешных и хитрых персонажей?! Зовут этого человека Сергей Мартинсон... Сергей Александрович Мартинсон родился 6 февраля 1899 года в Петербурге в семье инженера-строителя, выходца из Прибалтики. Родители театр обожали и с удовольствием брали сына с собой - и в драму, и в оперу, и в балет. В школе Сергей играл в театральной студии. Проучившись год в Технологическом институте, окончательно и бесповоротно решил стать актером. На вступительном экзамене в Институт сценических искусств читал монолог Бориса Годунова. Приемная комиссия плакала от хохота, но принять его категорически отказалась. Потом он все же окончил Ленинградский институт сценических искусств, выступал на эстраде. Был актером нескольких театров, мюзик-холла. Одна из страниц его биографии связана с печально известным ГосТИМом - театром Вс. Мейерхольда, где он был одним из ведущих актеров. Играл он в знаменитых мейерхольдовских спектаклях 'Ревизор', 'Мандат' и других. В кино Сергей Мартинсон снимался с 1924 года и первую роль - Пуанкаре - исполнил в фильме 'Похождения Октябрины'. Он был из тех, кого называют харизматическими артистами, которые умели двумя-тремя деталями создать неповторимый яркий и гротескный образ. Сейчас уже эти фильмы никто и не помнит, но в те годы зрители буквально ломились на фильмы, где он играл. Среди его лучших работ - парикмахер Соль в 'Марионетках', композитор Керосинов в музыкальном фильме 'Антон Иванович сердится', князь Костромской в 'Дядюшкином сне'. Нынешняя молодая поросль киноманов, воспитанная на американских ужастиках, чернухе и порнухе, наверное, пожмет плечами: что нам, дескать, этот допотопный актер. А ведь в свое время его называли первым комиком и эксцентриком советского кино, королем гротеска! Когда Мартинсону было 70, и знаменитый ведущий 'Кинопанорамы' Алексей Каплер спросил у него: 'Как это тебе, Сергей Александрович, удалось так сохраниться?', - ответ последовал мгновенно: 'Я всегда был человеком легкомысленным и никогда не делал того, чего мне делать не хотелось'. Такой поворот беседы телевизионное начальство сочло... легкомысленным, и эпизод из юбилейной передачи вырезали. А в 80, отвечая на банальный вопрос журналиста: 'Если бы можно было начать сначала, стали бы вы актером?' - Мартинсон сначала поинтересовался, что на это отвечают коллеги. Узнав, что клянутся в верности своей профессии, грустно заметил: 'Значит, у них была легкая жизнь в искусстве. Я бы не торопился с ответом'. Он был легкомыслен и производил впечатление человека, у которого нет проблем, но и его душу мучили 'вечные' вопросы. Исследователи его творчества писали: 'Мартинсон не слишком заботился о том, будет ли его титанический труд официально оценен. Ему было довольно, что на улицах с ним здороваются, а официанты знаменитого ресторана ВТО провожают его под белы руки за мартинсоновский столик. Звание заслуженного получил в 50 лет, народного России ему дали в 65, к 80-летию вручили орден Трудового Красного Знамени. 'Народного СССР' власти его так и не удостоили, несмотря на истинно народную любовь зрителей. Наверное, потому что комик, и потому, что играл одни отрицательные роли, 'врагов' то есть. Лишь однажды ему достался положительный персонаж - угольщик Филипп в фильме 'Алые паруса'. Остается только кусать локти, что во времена Мейерхольда не было телевидения, и мы не можем видеть, как играл Мартинсон Хлестакова. Критика восторженно писала, что он был сыгран 'просто по Гоголю', 'человек ничтожнейший, пустышка невесомая'. Он как бы парил над сценой, 'был почти нематериален; голова вот-вот отделится от корпуса, руки жили своей жизнью, речь рассыпалась на междометия, внезапные выкрики, шепоток, скороговорки... Хлестаков растворялся, исчезал, завивался в пустоту'. В 1930 году на гастролях Театра Мейерхольда Мартинсон - Хлестаков удостоился признания театрального Парижа. Мартинсон первым в советском кино сыграл Гитлера - в 'Новых похождениях Швейка' Сергея Юткевича. Сам актер потом с удовольствием рассказывал байку (а, может, и быль), что Гитлер, увидев себя на экране, внес актера в свой личный 'черный список' и пообещал повесить на первом фонаре. После роли композитора Керосинова в картине 'Антон Иванович сердится' слава буквально бегала за Мартинсоном по пятам - мальчишки во дворе улюлюкали ему вслед: 'Бензин-Керосин идет!'. Мартинсон в шутку или всерьез жаловался, что ему не пришлось на экране любить. Что там любить - даже поцеловать его на экране никто не удосужился! А вот в жизни он любил немало. Официально женат Сергей Александрович был дважды. Его первой женой была балерина. Их часто звали на приемы в посольства. Но Сергей Александрович много работал и по посольствам не ходил, а она бывать там любила. За это ее обвинили в шпионаже и посадили. Он исправно носил ей передачи, пока не узнал, что ее не стало. Вторая жена Мартинсона, Луиза, была много моложе его, их познакомил в Одессе Павел Кадочников на съемках фильма 'Подвиг разведчика'. Она родила ему дочь Наташу, которая потом снималась в кино, немного выступала на эстраде. Ее самой известной ролью стало участие в папином 'Бенефисе'. Говорят, Мартинсону эта передача очень нравилась. (П. Подкладов)
Удивлять, поражать воображение - вот призвание этого актера. С копной желтых кудряшек, в атласном декольтированном лифе, балетных пачках и трико отчаянно розового цвета выскочил он впервые на сцену профессионального театра. А на белое полотнище киноэкрана просто вылез, как сказочный джин, из горлышка пивной бутылки. Он играл в фарсе и драме, в комедии и трагедии, в водевиле, оперетте и мюзикле. Были роли, где он только пел, как были и такие, в которых он только танцевал. Среди сыгранных им персонажей были те, кого принято именовать "центральными", и те, кто являлись на сцену на несколько минут или занимали всего три метра кинопленки. Но никогда он не оставался незамеченным. Им восхищались, им возмущались. Его хвалили, его ругали. Называли "трагическим эксцентриком" и "пустым клоуном". Одни видели в нем совершенный тип современного актера, "умеющего делать все", другие предрекали его искусству скорую гибель. А Сергей Мартинсон, не замечая ни восторгов, ни хулы продолжал работать, пролагая в театре свою тропу. Он прожил долгую жизнь. Судьба не была милостива к нему, и в частной жизни он много страдал. Почти постоянно страдал. Вслед за поэтом Каролиной Павловой он мог бы сказать, что от всех бед его спасала "моя напасть, мое богатство, мое святое ремесло". И он работал до последнего вздоха. Обладая уникальным комедийным даром, будучи актером-сатириком, мастером шаржа и карикатуры, Мартинсон тем не менее мечтал сыграть трагедию. Эта возможность представилась ему в 1940 году, когда он сыграл Карандышева в спектакле, поставленном Юрием Завадским по пьесе А. Островского "Бесприданница" в театре Революции. "Мартинсон - Карандышев?.. Эта затея казалась обреченной на провал", - сказал мне Юрий Александрович Завадский, когда я попросила его рассказать о работе с Мартинсоном над этой ролью. "Бесприданница" - одна из удивительнейших пьес мирового репертуара. Чего в ней только не происходит! Разбиваются судьбы, рушатся жизни, любовь, ревность, смерть. И на все это драматург дает только двенадцать часов. В полдень - все еще, если не безмятежно, то ясно и, если страшно, то только своей заурядностью. Подчинившись жестоким требованиям реальности, бесприданница Лариса Огудалова соглашается выйти замуж за мелкого чиновника Карандышева. В полдень на пристань Бряхимова ступил сердцеед и мот, герой горячечных мечтаний Ларисы - Паратов. А через несколько часов Лариса лежит мертвая, а убийцей стал ее жених Карандышев. Пьеса обычно трактуется как драма Ларисы. Но Завадский задумал раскрыть драму обоих - и Ларисы, и Карандышева. Ведь они оба изгои, вытесненные из окружающего их мира. Лариса - по причине своей чистоты и романтически бескомпромиссной веры в настоящую любовь, Карандышев - из-за своего отчаянного и безнадежного стремления сесть не в свои сани, сравняться - нет, вернее - возвыситься над развратными самонадеянными денежными мешками, всякими там кнуровыми, вожеватовыми, паратовыми, не имея для этого никаких убедительных оснований. "При такой перестановке акцентов, - продолжал Завадский, - мне очень важно было, чтобы актер, играющий Карандышева, не облагораживая и не прихорашивая своего героя, сумел раскрыть душевную драму маленького претенциозного человека, униженного, осмеянного и оскорбленного. Именно поэтому высказанное Мартинсоном желание играть Карандышева меня насторожило. Я люблю артиста Мартинсона. Мне глубоко симпатичен его темпераментный, я бы даже сказал, яростный эксцентризм. Меня всегда привлекала непреложная убедительность его гротеска. Но как раз то, что я любил в Мартинсоне, не устраивало меня, когда я думал о нем, как о будущем Карандышеве. Я опасался, что Мартинсон с блеском осмеяв в Карандышеве ничтожность его амбиций и скудость его внутреннего мира, не сумеет раскрыть психологические мотивы поведения Карандышева, его душевную муку. Потрясти зрителей своими страданиями и болью? Похитители его невесты, так, дурной шутки ради, разломали его жизнь, истоптали ее. Как возвратиться ему домой к обычным его делам? Как жить ему дальше? Мы встретились. Я заговорил о моем понимании образа Карандышева. Сергей Александрович впитывал каждое слово, откликаясь на каждую высказанную мысль. Я понял, что не имею права отказать ему в попытке сыграть Карандышева. Я поверил в артиста и был вознагражден. От репетиции к репетиции рождался новый, никогда прежде не выходивший на театральные подмостки Карандышев. И представал новый, никогда прежде не виданный Мартинсон. Все переместилось в старой пьесе, и героем спектакля стал Карандышев, оттеснив даже Ларису в исполнении дивной Бабановой". Карандышев-Мартинсон появлялся летним полднем на городском бульваре в наглухо застегнутом сюртуке, в чиновничьей фуражке с кокардой. Он властно вел под руку свою невесту - Ларису Дмитриевну, стараясь выглядеть важным, значительным. Но одна деталь сбивала ритм его степенности, выдавая его нервозность, подозрительность, - что все вокруг знают: невеста согласилась пойти за него "из крайности", - это жест, которым он то и дело поправлял очки на белесом маловыразительном лице. Первая реплика, вроде бы ничего не значащая. "Что за странная фантазия пить чай в это время? Удивляюсь!" - произносилась артистом высоким фальцетом, выдававшим напряжение, в котором пребывал Карандышев. Клубок противоречивых чувств одолевал его. Окружение Огудаловой его раздражало, он презирал этих пустых, бессердечных людей, но как же ему хотелось быть таким, как они, быть одним из них! С пафосом, неуместным для данной ситуации, он произносил: "Теперь полдень, можно выпить стаканчик вина хорошего. Я всегда так завтракаю". Но слова его не производили желаемого впечатления, даже наоборот, вызывали ироническую улыбку. Оттого еще более многозначительно он бросал половому: "Приходи сегодня ко мне служить за обедом". Хотелось быть небрежным, будто званый обед для него - дело обычное. А выходило вымученно. И сразу становилось ясно: этот "званый обед", возможно, первый за всю его скудную чиновничью жизнь. Третий акт. Карандышев дает этот самый обед, который ему представляется блистательным "царским пиром". Он не замечает, как гости высмеивают дешевую еду и вина с переклеенными этикетками. Опьяневший, пошатываясь и посмеиваясь, выносит он гостям коробку сигар. "Сорт высокий, очень высокий сорт", - нахваливает он, не чувствуя насмешек. Неверные руки плохо слушаются, ящик опрокидывается, и сигары рассыпаются по полу. Карандышев-Мартинсон опускается на колени. Ползая под ногами приглашенных, он собирает сигары, укладывает их обратно в ящик и снова "с шиком" угощает гостей. Догадываясь все же, что затея с обедом почему-то не достигла цели - нисколько не возвысила его в глазах окружающих, Карандышев становится злым, агрессивным, вздорным, нарушает элементарные приличия. На просьбу Паратова Ларисе спеть, он грубо обрезает гостя: "Нет, нет! Я положительно запрещаю!" За этим следует еще одно унижение. Уже со стороны невесты: "Вы запрещаете? Так я буду петь, господа!" Карандышев забивается в угол и оттуда, как загнанный злобный зверек, смотрит на происходящее. Лариса кончила петь. Все аплодируют, все восхищаются ею. А жених, выбирается из угла: "Подайте шампанского! Господа, я предлагаю тост за Ларису Дмитриевну... Главное неоцененное достоинство Ларисы Дмитриевны то, господа..." Однако говорить, стоя на полу вровень со всеми, он не может. Он залезает на стул, поднимается на цыпочки. Голос его звенит, а сам он как бы парит над всеми в невыразимом блаженстве. Но не достает душевных сил перенести этот напор восторга, и Карандышев с зажатым в руке бокалом летит вниз. Конечно же это - Мартинсон! Ибо кто иной мог бы выполнить с таким блеском поистине цирковой трюк с бокалом? И кто иной мог насытить этот трюк страстями, патетикой, раскрыть в комическом, по сути, номере такую бездну человеческой муки? Возвратившись с новой бутылкой шампанского, Карандышев не застает гостей. "Где же они? Уехали? Вот это учтиво, нечего сказать!" Но в его голосе нет обиды. Он скорее рад, что можно наконец побыть "в тесном семейном кругу". Карандышев весь расслабляется, как будто сбросил с плеч непосильный груз, и лениво, с несколько даже хозяйской интонацией спрашивает: "А где же Лариса Дмитриевна?" Удар настигает его неожиданно. "Харита Игнатьевна, где ваша дочь?" - исступленно кричит он и вытянутой вперед рукой с дрожащим указательным пальцем пригвождает Огудалову к месту. По пьесе здесь Карандышев прозревает. Но Мартинсон, произнося монолог исключительной драматической силы, на словах: "И все это преднамеренно. Все вы вперед сговорились. Жестоко. Бесчеловечно жестоко", - роняет очки. Дальше весь текст: "Да, это смешно! Я смешной человек... Да разве людей казнят за то, что они смешны?" - артист произносил, глядя перед собой подслеповатыми глазами и шаря рукой вокруг себя в поисках очков. Наконец очки найдены. Карандышев доставал платок из кармана, дышал на стекла, протирал их, а в это время произносил такие душераздирающие слова: "Приходите ко мне обедать, пейте мое вино, смейтесь надо мной - я того стою. Но разломать грудь у смешного человека, вырвать сердце и растоптать его... Как мне жить?.." Но вот очки водворены на место, мир обрел свои привычные очертания, и тут же Карандышев становится тем, кем он был всегда, - мелким себялюбивым позером. Хорохорясь и наскакивая, стараясь придать своему голосу и облику значительность, выкрикивает: "...Самого кроткого человека можно довести до бешенства". Сопереживая своему герою, раскрывая его истинные душевные терзания, Мартинсон нисколько не разжалоблен сам - это вообще ему чуждо. Он беспощаден и нигде не нарушает правду характера, заставляя своего Карандышева и на высоте страдания, пребывать в мире своих нелепых претензий на "сверхчеловечность". "Для меня нет теперь ни страха, ни закона, ни жалости... Я буду мстить каждому из них, пока не убьют меня самого". Он хватал пистолет и убегал. В четвертый акт Карандышев-Мартинсон вбегал на той же точке внутреннего накала, на какой убегал из третьего. Первые слова, обращенные к актеру Робинзону, звучали так же напористо, как и последние слова его монолога. Но одна реплика Робинзона: "Я человек смирный, знаете ли семейный", сразу сбивала грозную позу Карандышева. "Вы семейный?" - спрашивал он с тоской и завистью, ибо самому ему уже не быть "семейным". Финал четвертого акта Мартинсон строил на контрасте огромного внутреннего напряжения и внешней сдержанности. Когда Карандышев видел Ларису отвергнутую и растоптанную ее "друзьями", в сердце его впервые в жизни рождались теплота и сострадание. Просто и проникновенно говорил он: "У ней нет ни братьев, ни близких. Только один я обязан вступиться за нее и наказать оскорбителей". "Сердце мое разрывалось от любви и жалости. Каждый человек любит по-своему. Любовь моего Карандышева не подходила под известные шаблоны. Но она была настоящая", - говорил артист. Последнюю сцену с Ларисой он проводил, не давая выхода переживаниям, клокотавшим в груди. Он подходил к ней медленно, тихо. Останавливался, не решаясь двинуться или заговорить. Лишь с того момента, как Лариса говорила: "Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину", - словно плотина прорвалась. Накапливаемые, удерживаемые до этого мгновения чувства выплескивались наружу. Все приходило в движение. Карандышев хватал Ларису за руки, падал на колени, цеплялся за подол ее платья, вскакивал, пропускал ее вперед, отступал, бежал ей навстречу и снова падал на колени, в отчаянии клоня голову к земле. Именно здесь Мартинсон брал высоту подлинной трагедии - в Карандышеве действительно происходила переоценка ценностей, он переживал очищение от надуманного, прозревал истинное. Он становился выше самого себя, но Лариса не видела и не понимала этого. Она проходила мимо него, в кофейную, к Кнурову, и каждый шаг ее припечатывал смертной печатью все прекрасное и благородное, что вспыхивало в душе Карандышева. Охваченный нестерпимым горем он импульсивно, даже бессознательно вытаскивал пистолет и стрелял. Убивая Ларису, он убивал самого себя. (Людмила Кафанова, Нью-Йорк. «Подступы к трагедии» / «Вестник», 1999)