ЧЕРНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ПЕЧАЛИ, КРАСНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ЛЮБВИ (1990)
ЧЕРНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ПЕЧАЛИ, КРАСНАЯ РОЗА - ЭМБЛЕМА ЛЮБВИ

Безумные родители в надежде уберечь дочку Александру от сомнительной связи с манекенщиком Володей запирают ее в бабушкиной квартире. Александра знакомится с живущими через крышу...

Веселый и глубокий фильм о маразме нашей жизни, о том, как "человечество, смеясь, расстается со своим прошлым". Герои фильма - 15-летний миллионер, комсомолец и дворянин, а также арбатская красавица, лимитчик-диссидент и элегантный супермен разыгрывают историю нашей жизни - трагическую, но полную оптимизма.

Митя (Михаил Розанов) - пятнадцатилетний потомок белоэмигранта, князя Лобанова-Ртищева, мечтающий стать нахимовцем. Богатый дед зовет его во Францию, но он остается в СССР. Однажды он впускает к себе через окно соседку Александру (Татьяна Друбич), запертую в квартире отцом (Александр Збруев). Александра беременна, отец ребенка (Александр Абдулов) не в состоянии найти выход из ситуации и взять на себя ответственность. После смерти деда Митя получает большое наследство и становится миллионером. Он выручает всех, взяв на себя отцовство ребенка, и сделав Александре предложение.

НИКА, 1990
Номинации: Лучшая операторская работа (Юрий Клименко), Лучшая работа художника по костюмам (Наталья Дзюбенко), Лучшая работа художника-постановщика (Марксэн Гаухман-Свердлов).
МКФ В КАННАХ, 1990
Участие в программе «Особый взгляд» (Сергей Соловьев).

ИНТЕРЕСНЫЕ ФАКТЫ
Второй фильм трилогии Сергея Соловьева, начатой фильмом «Асса» (1987). Третий фильм - «Дом под звездным небом» (1991).
Саундтрек к фильму создан Борисом Гребенщиковым и группой «Аквариум». Он был выпущен в 1990 году на советском лейбле «Мелодия» в виде винилового двойного альбома «Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви», затем переиздан на CD в 1998 году (с 18 песнями из 22-х) и в 2000 году в составе сборника «Фильмография». Второй голос в главной песне фильма «Лой Быканах» спел по приглашению Гребенщикова Андрей Горохов из группы «Адо», об этом много лет спустя в своей книге рассказал сам Борис Гребенщиков. Звукорежиссер В. Венгеровский.
Саундтрек на официальном сайте группы «Аквариум» - http://aquarium.ru/discography/chernaya_r221.html.
Народную русско-абиссинскую музыку исполняет «Русско-абиссинский невидимый оркестр» под упр. Максима-с-клещами по прозвищу «04» и Непонятного.
В фильме использована музыка из оперы Глюка «Орфей и Эвридика».
Толик (роль А. Баширова), полное имя - Анатолий Феоктистович Гнилюга, уроженец села Большие Обсеры.
Цитата: "...ты тогда уже большой был,.. лжи было много... но теперь ее еще больше, и ложь эта страшней, потому-что умнее...".
Премьера: январь 1990. Cерий: 2.
Фильм входит в список рекомендованных картин от преподавателей ВГИКа.
Александр Федоров. «Необходимо время» - http://kino-teatr.ru/kino/art/kino/313/.
А. Липков. «Кому - печаль, кому - любовь» (Советский экран, 1990) - http://kino-teatr.ru/kino/art/kino/172/.
Сергей Александрович Соловьев (25 августа 1944, Кемь, Карелия) - советский и российский кинорежиссер, сценарист, продюсер, народный артист России (1993). Подробнее в Википедии - http://ru.wikipedia.org/wiki/Соловьев,_Сергей_Александрович_(кинорежиссер).
Олег Ковалов. «Неизвестный Соловьев» - http://cinematheque.ru/post/141335.

Надо отдать должное Сергею Соловьеву, выпустившему в прокат шоу-китч "Черная роза эмблема печали, красная роза - эмблема любви" (как и свою предыдущую картину "Асса") в ореоле специальной рекламной компании с участием ведущих рок-групп и артистов. С упором на то, что это "кино для 15-летних и 40-летних, бедных и богатых, для верующих и атеистов". Российское ТВ на радость провинциалам дало прямую трансляцию с театрализованной премьеры "Черной розы..." в "Горбушке". Так каждый завзятый киноман мог попасть в царство импровизаций, веселых розыгрышей, пародий, насмешливой иронии и, разумеется, китча, намеренно педалированного Соловьевым как в сценической версии, так и в киноварианте. Так что можно было расслабиться, и получить удовольствие от откровенной дурашливости, не признающей никаких идеологических, политических, жанровых и моральных догм. Феномен успеха "Черной розы..." - еще один довод в пользу создания шоу. Зрители часто готовы простить фильму любые недостатки, чтобы хоть на пару часов окунуться в атмосферу балаганного развлечения, при всей своей "постмодернистской" эпатажности отнюдь не лишенного интеллекта и "остающихся в осадке" печальных размышлений о том, к чему пришло наше общество к началу 90-х годов XX века. (Александр Федоров)

Безумные родители в надежде уберечь дочку Александру (Друбич) от сомнительной связи с манекенщиком Володей (Абдулов) запирают ее в бабушкиной квартире. Александра знакомится с живущими через крышу диссидентом-дурдомщиком Толиком (Баширов) и мальчиком Митей (Розанов), неформалом и сиротой. На Митю неожиданно сваливается дедовское наследство в $1 000 000. Он женится на беременной Александре, хоронит Толика на Ваганьковском и в канун Нового года под песню Бориса Гребенщикова "Лой быканах" уходит в Нахимовское училище. Сюжет - ничто; слова и образы, наводнившие его - все. Чуть не каждая фраза этого кино обернулась не пословицей, так поговоркой: "смерть мухам", "мало я вломил тебе, сука?" и "нужно звонить в скорую психиатрическую, такая есть". Это очень смешной и неизбывно грустный гимн безумной эпохе, когда БГ действительно лез из всех шкафов, под матрасом лежал "Новый мир", а за хорошие "бабули" не только евреем - эвенком можно было сделаться. Соловьев гениально передал то ощущение радостного идиотизма, которое и составляло прелесть поздней перестройки. "Кайфуют все!" - кричит в фильме сам режиссер. Кайф тогда обеспечивали фамилия композитора Глюка, медицинское заключение о болезни и смерти И. В. Сталина, титры с отчествами, голая пионерка и шуточные песни БГ. Ничего не скажешь, высокий класс. (Максим Семеляк)

«Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви» - долгое, неповоротливое, с претензией на безвкусицу название у второго фильма трилогии Сергея Соловьева. Зато нестандартное и броское. Возникают подозрения о чем-то из ряда вон выходящем. На то, возможно, и расчет. Как говорится, наше дело предупредить. Ходят слухи, за столько лет принявшие форму пусть не легенды, но анекдота, что комсомольцы, ведающие кинопрокатом в нашей отдельно взятой стране, предлагали режиссеру доплатить им, чтобы они согласились крутить эту киноленту, но наполненности залов при этом никак не гарантировали. Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любвиЯ смотрела премьеру с папой. Папа - человек воспитанный исключительно на военной литературе и военном кинематографе, преданный поклонник «Семнадцати мгновений весны» и «Следствие ведут знатоки», несколько раз посмеялся там, где смог, не показал больше никаких признаков понимания или участия и при первом же намеке на финал ринулся к выходу. К сожалению, это был финал только первой серии. Папу было жалко, но. Человеку, который имел хотя бы косвенное отношение к советскому андеграунду, и знающему, что в «Розу» из «Ассы» перекочевали Татьяна Друбич (Саша), Александр Баширов (Толик) и БГ (не только в песнях, но и самолично). Плюс - там будут зажигать Александр Абдулов (Владимир) и Александр Збруев (отец Саши), такому человеку этого было более чем достаточно, чтобы понестись в кинотеатр сломя голову. Другое дело, что таких людей, наверно, все-таки не большинство, поэтому прокатчики плевались. И плевался мой папа и многие-многие другие. Но те, кто плевался, нам неинтересны. Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви«Роза» совсем не похожа на «Ассу», открытую, просторную, омытую зимним морем, прихваченную холодом и присыпанную снегом, поэтому ощутимо приглушенную во всех своих проявлениях. «Асса» дремлет всю дорогу, дышит ровно, видит разноцветные сны, ей не так уж плохо, и только в самом конце она взрывается Цоем. «Роза» по большей части зажата в клетушках коммуналки, ей очень тесно и душно, она буйствует и рвется на волю, больная, маразматичная и очень прикольная. «Кайфуем! Кайфуем все!» - кричит сам режиссер, разбрасывая конфетти в центре свистопляски. Развеселый бес фильма изгоняется только к финалу, когда главный герой (Митя, Михаил Розанов) принимает крещение, встречает новый год, становится отцом и уходит в необъятные морские дали. Катарсис, покой. Один из самых несоветских фильмов советского периода, один из последних в перестроечную эпоху творческих актов в формате кино, состоявшихся благодаря тому, что все уже было можно, но средства на это еще не кончились (бюджет картины 400 тыс. руб.), а чернуха, конъюнктура и поденщина еще не полностью завладели умами. Высота была взята. [...] Сюжет неважен без остального. Sapienti sat. Картина очень глубокая, мудрая, разобранная на цитаты и усыпанная перлами. И не такая уж непонятная, просто копать надо поглубже. Фильм о трагикомизме всей нашей, не обязательно только советской и перестроечной, жизни. О том, как люди должны бы, смеясь, расставаться с любым своим не лучшим прошлым, не только сталинским или застойным. По определению авторов это саркастическая мелодрама, авангардный кино-сейшн, сюрная комедия и страшный, но далеко не лишенный оптимизма, «соц». Фильм на самом деле для всех: пятнадцатилетних и пятидесятилетних, бедных и богатых, верующих и безбожников. Пусть эти самые «все» и не все поняли посыл. Обычное дело. (Людмила Сысоева)

Эстрадно-цирковой капустник с переодеваниями, рассказыванием анекдотов, танцами, песнями (неплохими), кривлянием, истерическим юродствованием - и все это с жуткой помпой и надрывом - вызывает временами чувство неловкости и стыда (особенно жаль Абдулова). Некий пятнадцатилетний потомок Колчака и Деникина, не внемлющий призывам деда, зовущего ее во Францию, впускает к себе в окно Татьяну Друбич, которую родитель Збруев запер в квартире, чтобы та готовилась к экзаменам. Туда с шампанским приходит почти неузнаваемый Абдулов. Время от времени показывается неприятный сосед Толик с музыкальными инструментами и воздушными шарами, в конце "отдающий концы". Зрителю иногда ни к селу ни к городу являют обнаженное тело. Приходит лысый мужик в дурацком пальто. Показывают Сталина, страдающего запором. Мечтающий стать по воле мамы нахимовцем, потомок Колчака, оказавшийся после смерти деда-филолого-фабриканта миллионером, делает забеременевшей Друбич предложение. Тексты - результат высвобожденного потока сознания (так писается пьяный), а сам фильм - гибрид выстрела "Авроры" с гласностью и перестройкой. Не замутненный излишним образованием ум обывателя будет приятно возбужден. (Иванов М.)

- Традицией русской культуры всегда была высокая духовность. Отвечает ли, по-вашему, ваш новый фильм «Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви» этим высоким критериям? - Само слово «духовность» сегодня настолько затрепано, до противности навязло в зубах, столько раз оно становилось синонимом нежелания глядеть в лицо правде, столько раз эксплуатировалось как романтическая, иллюзионистская подмена реальности, что вообще хотелось бы как-то без него обойтись. Все время стагнации на эту «духовность» списывалась полнейшая безнравственность отношения нашей литературы и искусства к действительности. Верность реальному ходу жизни, мысли, движений души как бы почиталась «тьмой низких истин», а клишированные прекраснодушные финалы - «возвышающим обманом», то есть «духовностью». Но, если вдуматься, само это понятие имеет другое, абсолютно реальное содержание. Духовность не обезболивающая таблетка, не наркотический укол, переносящий зрителя в некую эйфорийную надмирность. Духовность тогда отвечает своему высокому смыслу, когда сплетена с жизнью, является ее частью, открывается в процессе ее постижения. Непривычно говорить о духовности Раскольникова - какая уж духовность у убийцы! Но при всем том это один из самых духовных персонажей русской литературы. Духовность не экзальтированно-бесплотный, успокаивающий душу образ реальности. Духовность - высшее ее выражение. Путь к духовности пролегает не через гуманные цитаты высоких образцов искусств прошлого, а через бесстрашие постижения нашего насквозь бездуховного существования, через беспощадное отчаяние обрести ее. Конечно, хотелось бы, чтобы встреча с «Черной розой» осенила зрительские души этим самым волшебным крылом духовности. Но ни в коем случае она не должна подменить собой истинную картину жизни, которую средствами искусства мы хотели бы воссоздать. Во время съемок актеры, и в особенности Саша Абдулов, интересовались: «А в каком жанре мы снимаем картину?». Сейчас, когда фильм готов, коллеги по-разному его определяют - «саркастическая мелодрама», «кино-сейшн». А тогда, когда шли съемки, я говорил: «Снимаем в том жанре, в котором живем,- в жанре маразма».- «А какого маразма,- не успокаивался Абдулов,- трагического или комического?» - «Трагического». Если вспомнить, как мы прожили последние десятилетия, то такой ужас охватывает, что, как говорится, «волосы стынут в жилах». И все же мы старались снять картину в жанре «смешного маразма». Потому что, вспомним старую истину, человечество, смеясь, расстается с прошлым. Разумеется, хотелось не только распрощаться с прошлым, но и сохранить все истинное, что в нем было. Мы народ с тысячелетней прекрасной историей, культурой, нравственностью. Память об этом позволяет верить, что маразм не вечен, что мы вновь обретем надежду - нормальную надежду на нормальную человеческую жизнь. Ну а отвечает ли «Черная роза» высоким критериям, завещанным нам культурой прошлого? Посмотрите и решите сами. И без меня уже достаточно понаделали высокодуховных картин, сложенных, как панельные дома, из поставленных на поток компонентов. Если зритель вместе с нами захочет пройти через безрадостный, тяжкий, а подчас и ужасающий путь по реальному миру, чтобы увидеть брезжущий свет надежды в конце темного лабиринта, то, возможно, он обретет и надежду на духовное, достойное человека существование. Очень хочется, чтобы так случилось. Но в любом случае муляж духовности не должен подменить ее истинный и, увы, очень далекий свет. - Может ли ваш фильм помочь перестройке? Как и в чем? - Думаю, перестройке, кроме самой перестройки, помочь ничто не может. Либо она на самом деле совершится, либо окажется еще одной симуляцией работы общества. Ну а что до фильма, то, конечно, он одно из явлений перестройки, он был бы невозможен вне климата перестройки. Если в литературе написать «в стол» - дело обычное, то в кино снимать «в стол» по экономическим, административным и прочим причинам невозможно. Когда сейчас мы, наконец, посмотрели снятые с полки фильмы, большинство из них невольно вызвало возглас: «За что? Ведь это же такие невинные картинки!» Время было такое. Добрых тридцать лет кино наше упражнялось в искусстве подтекста - многих это напрочь изувечило. Текст вроде абсолютно невинный, но зато уж в подтексте мы скажем такое!.. Начальство тоже изощрилось разгадывать подтексты, от полки они не спасали. Но говорить то, что думаешь, не в подтексте, а в тексте было и вообще нереально. Уже поэтому «Черная роза» - несомненное дитя перестройки. - Критика высказала целый ряд серьезных замечаний по поводу фильма «Асса». Как учли вы эту критику в новой работе? - Мы никак не можем избавиться от извращенного понятия - критика. Подразумевается, что это как бы некая литературно-общественная инстанция, выражающая общественное мнение о твоей работе. Инстанцию эту решительно отказываюсь принимать, ибо за любой статьей ясно вижу человеческую физиономию того, кто пишет. Не важно, как он обо мне отзывается. Конечно, когда хорошо, читать приятнее, но если и при вполне суровой оценке сам ход критической мысли неординарен, серьезен, то общение с ним доставляет радость и удовольствие. Скажем, в годы учения во ВГИКе в нашей мастерской шла очень живая критическая жизнь. Мы с повышенной строгостью, со сверхсерьезностью относились к работам друг друга, но за любым высказыванием стояла человеческая позиция критикующего. По отношению к «Ассе» было много и крайне доброжелательной, и нежной критики. Было достаточно критики суровой. Одна из главных претензий состояла в том, что эта картина конъюнктурная. Ох уж эта наша фетишизация слов, привычка употреблять их, не задумываясь, что за ними стоит! Мало чести было в застойные времена делать что-либо конъюнктурное. Но как же в пору перестройки не считаться с конъюнктурой? Еще была и, так сказать, профессиональная критика. Музыкант Козлов поучал меня, что герой повесил серьгу не на то ухо- так серьгу носят гомосексуалисты. Я хотел учесть эту критику, но никак не мог вспомнить, на какое ухо полагается вешать серьгу. Прошу прощения, забыл. В былые времена шахтеры писали в редакции по поводу фильмов, связанных с их профессией: «Что-то вы не почувствовали нашей шахтерской жилочки!» Сегодня их эстафету приняла часть рокеров: «Что-то вы не почувствовали нашей рокерской жилочки!» Что могу ответить? Со средой рокеров я действительно познакомился довольно неплохо, у меня там есть нежные привязанности, дружеские отношения, которые, надеюсь, на всю жизнь. Сохраню благодарность ко всем, кто помогал мне делать «Ассу». С Борей Гребенщиковым мы сделали вторую картину, будем делать третью. Мне кажется, сейчас удивительно интересно развивается Сергей Бугаев - «Африка». С Юрой Аввакумовым собираемся готовить выставку. - Не кажется ли вам ошибкой снять Татьяну Друбич, актрису, всегда бывшую в ваших фильмах воплощением высокого духовного идеала, в роли пустенькой девицы, предающейся плотским радостям? - Посмотрев картину, моя теща сказала: «Я вас не узнаю. Когда вы ухаживали за моей дочерью, вы были совсем другим - нежным, поэтичным и фильмы делали возвышенные, классичные». Что тут ответить? Обе мои трилогии объединяет тема, видимо, глубоко сидящая у меня в подсознании и, видимо, единственно по-настоящему меня интересующая. Только недавно я понял, что все мои фильмы рассказывают одну и ту же историю, которую недавно для себя осознал и сформулировал как блуждание идеального в реальности. В большей части картин эту весьма тяжкую задачу воплощения идеального приняла на себя Таня Друбич. И в моих фильмах, и в моей жизни ей выпала тяжелая, неблагодарная роль хранительницы вневременного идеального начала, которое в разные времена называли по-разному. Александр Александрович Блок, например, вслед за Владимиром Соловьевым, называл это вечной женственностью. Тема эта от фильма к фильму все больше конкретизировалась. В первой короткометражке, снятой по моему сценарию, воплощением ее была «Мадонна Литта» Леонардо: Человечество перед лицом Красоты, Добра, Истины - все можно писать с большой буквы. Чем дальше в лес, тем больше меня интересовали отдельные деревья, кустарники, травы, их названия, их отличия друг от друга. Так что сегодня блуждание идеального меня интересует в сугубо конкретных исторических и социальных обстоятельствах жизни России последнего двадцатилетия. Все менее отвлеченным и абстрактным становится понятие реальности в моих картинах, наполняясь конкретикой времени, притом что к ее зеркальному отражению я никогда не стремился, предпочитая стихию игры и фантасмагории. - В последнее время вместо плеяды замечательных актеров, прежде снимавшихся у вас (Тихонов, Ульянов, Пастухов, Шакуров, Филатов), все чаще видишь в ваших фильмах поверхностных дилетантов, спекулирующих на своей карикатурной внешности (Иванов, Баширов). Или в таком виде вы хотите представить советских людей? - Нет, советских людей я хочу представить во всем многообразии их советской социалистической физиогномики. А она включает в себя и Тихонова, Ульянова, Шакурова, Пастухова, Филатова, и Баширова с Ивановым. Портреты всех перечисленных актеров я с удовольствием повесил бы где-нибудь на одной стене, создав галерею героев 60-80-х годов, в чем-то, может, подобную галерее героев войны 1812 года. Это все люди, которые выражают, в том числе и физиогномически, облик советского человека. Настоящего актера никаким образованием, никаким изучением теории Станиславского или, наоборот, Мейерхольда, никакими самыми утонченными пассами школы Васильева создать невозможно. Лучше всего сказал нам когда-то Михаил Ильич Ромм: «Ребята, вы столько разной дребедени наслушаетесь про то, какой актер хороший и какой - плохой! Запомните только одно: хороший актер - это тот, который, скажем, чешет себе глаз пальцем, и смотреть на это удивительно интересно. А плохой - тот, которому дано десять минут экрана, чтобы прочесть Нагорную проповедь Христа, а слушать его исключительно неинтересно». Хотелось бы не противопоставить, а объединить эти два списка, не вместо Тихонова и Ульянова стали сниматься Иванов и Баширов, а вместе с ними. Все они из единой для меня портретной галереи людей, с которыми я прожил жизнь. В «Черной розе» снимались рядом такие выдающиеся профессионалы, как Саша Абдулов, Збруев, Савельева, а рядом с ними - непрофессионалы Баширов и Иванов, которые, на мой взгляд, выдающиеся профессиональные актеры. Они просто прошли школу не в ГИТИСе или другом вузе, а на съемочной площадке у меня, а теперь уже и у многих других режиссеров. Кстати, «Черную розу» смотрел крупный американский продюсер Ганд, который сказал про Иванова и Баширова: «Вы безумно расточительны! У вас две суперзвезды экстрамирового класса. Если бы в Голливуде были два персонажа, составляющих подобный дуэт, мы бы на них делали серии картин». Так долго насаждавшаяся усредненность ужасающе сказалась на нашем актерском цехе. Помню, бабушка моего вгиковского товарища графиня Бенкендорф, наследница той самой известной династии, по временам сообщала нам: «Позавчера была у Вахтангова (имелся в виду Вахтанговский театр). На сцене ни мужчин, ни женщин - одни граждане и гражданки». Вот и в нашем кино воцарился такой усредненный актерский тип «не мужчины, не женщины». Поэтому уже сами внешние данные, которыми обладают Илюша Иванов и Саша Баширов, кажутся мне уникальными, необходимо современными. Я написал для них роли в новом своем фильме. - В последнее время вы много говорите о зрителе. Не кажется ли вам, что фильмами, подобными «Черной розе», вы потакаете невзыскательной его части? - Убежден в том, что на самом деле не бывает никакого «невзыскательного» зрителя. Всякий зритель взыскателен, только всякий взыскивает свое. Убежден и в том, что нынешняя моя и многих моих товарищей забота о зрителе- не компанейский и даже не хозрасчетный момент. Это прежде всего момент усовершенствования и развития эстетических взглядов. Кино в том виде, в каком оно сейчас существует, не может не обращаться к многомиллионной демократической аудитории. Оно требует понимания того, что просмотр кинофильма - это наше общее со зрителем магическое действие. Угрюмое и занудное нравоучительство, из-за которого опустели кинозалы, себя исчерпало. Жаль, что в прежние годы мы многое недооценили. Скажем, уникальную гайдаевскую троицу - Трус, Балбес и Бывалый. За ней да и за всем гайдаевским кинематографом стоит платформа вполне серьезная и вполне духовная. Когда я начинал снимать «Черную розу», друзья говорили мне: «Старик, тебе не стыдно за такое название? Ведь ты же советский режиссер, а не индийский!» Признаюсь, что индийским режиссерам я иногда завидую: зрители на их фильмах плачут, смеются, ругаются, топают ногами - все, что угодно, только не скучают. - Сколько вам заплатили за эту картину? - За эту картину мне заплатили меньше, чем за все остальные, потому что ее с помощью «Инкомбанка» мы выкупили у проката, вместе будем заниматься ее судьбой. Мы никак не можем освободиться от гипноза мещанской зависти: «Ах, они (кооператоры, кинематографисты и т. д.) деньги гребут!» Меня лично страшно радует любое сообщение, что кто-то где-то заработал много денег. Очень уж странно и страшно и в этом смысле было устроено наше общество. Ни у кого из классиков марксизма я не читал, что социализм - это общество равенства бедных. Мне-то кажется, что социализм должен быть обществом равенства богатых. Хорошо, когда твой труд оплачен в соответствии с его качеством. Сколько ходит отвратительных сказок про роскошную жизнь кинематографистов! Актеры вообще едва сводят концы с концами - уровень их заработков просто нищенский, причем даже у самых удачливых, если, конечно, не разбазаривать себя во всякой поденной халтуре. Пора кончать ханжеские разговоры о равенстве. У бездельника и у работяги его не должно быть. Единственный путь к действенному социализму - дать людям возможность получать реальные деньги за реальный, нужный труд. Только тогда, когда запросы человека будут удовлетворены, запросы его семьи удовлетворены, из излишков могут возникнуть необходимые социальные фонды. Повторяю - из излишков. Все остальное - лагерный эксплуататорский социализм, когда на отнятую у тебя зарплату содержатся твои же грабители. (Записал А. Липков. Советский экран, 1989. Интервью приведено в сокращении)

Случайно наткнувшись в интернете на интервью с режиссером Сергеем Соловьевым, в котором он рассказывал про свой новый фильм «2-Асса-2», после долгих и не увенчавшихся успехом поисков его по магазинам и огромным просторам сети, меня накрыла ностальгия по временам первой «Ассы», и я решил посмотреть ленту «Черная роза…», которую принято было считать ее логическим продолжением, и которую я (уже не помню, по каким причинам) тогда так и не посмотрел. Это было странное время: те, кто богаче еще не стали олигархами, а средний класс - бедняками, а бедные не превратились в нищих. Всего каких-то 3-4 года смутного времени(1988-1991 годы), когда старая идеология, а вместе с ней и цензура рухнула, а новая «капиталистическая» еще не появилась. И множество талантливых режиссеров, о которых и Я, и Вы уже не помним или не знаем вовсе, выплеснули на экран огромное количество годами сдерживаемых эмоций. Именно по этой причине все творчество того периода не только кинематографическое, но и музыкальное можно назвать словом «кич». И благодаря этой тотальной гипертрофированности и вычурности сегодня эти фильмы воспринимаются с трудом. «Ассе» и «Черной розе…», в отличие от многих других фильмов той эпохи, повезло - они получили широкую известность и их помнят до сих пор. И есть только единственное объяснение этому: при всем нагромождении сюжетных отступлений, авангардной подаче материала - все-таки эти фильмы о вечном чувстве - о любви. В «Черной розе» действие развертывается «на просторах» коммунальной квартиры - ситуация характерна для тех времен. Только тогда могла сложиться такая ситуация, когда неожиданно встретились вместе персонажи из столь разных социальных слоев. Девушка Александра (Татьяна Друбич), родители которой, скорее всего, принадлежат к разряду номенклатуры, гормоны которой бьют ключом, вследствие возраста и «перестроечных ветров» вокруг, меньше всего сейчас мечтает об учебе и посему сбегает из дому. Она случайно попадает в коммунальную квартиру, где живет подросток-сирота и остается там жить. Митя, а именно так зовут мальчика, рассказывает какие-то совершено невероятные вещи о родном деде, который живет сейчас за границей. Можно принять все это за плод фантазии мальчика, иначе как объяснить то, что он до сих пор живет в таких условиях. Его сосед Толик - колоритнейший персонаж; всякий знаком с подобным типом людей, выдвигающих большое количество революционных идей, а на деле готовых только на кухонный бунт, продолжающих глушить самогон, чтобы хоть как-то успокоить душу бунтаря. Наконец Владимир, в исполнении Абдулова, - этакий постсоветский «казанова», знающий точно как завоевать женщину, а затем как уйти от надвигающейся ответственности. Фильм изобилует модными в то время экспериментами: то сюжетная линия перебивается, например, неожиданным появлением Б. Г. с ансамблем, то неожиданно демонстрируются сны с участием Сталина. Все это сейчас совершенно не смотрится, ибо сделано на злобу дня для эпатирования публики: история с желудочно-кишечным расстройством у вождя, с акцентированием внимания на фекально-унитазной теме, лично у меня вызвала диспепсические расстройства. Визуально, это самый настоящий кич, т. е. полнейшая безвкусица, что было очень характерно вообще для одежды той эпохи, плюс преувеличено в фильме в разы: например, героиня Друбич в адмиральской форме с алыми перчатками, подпоясанная какой-то красной лентой с орденами, нацепленными прямо на фуражку; или Толик в махровом халате с гитарой и воздушными шариками. Несмотря на все эти недостатки, фильм оставил и благоприятные впечатление: все скрашивает Митино чувство к Александре. Еще было интересно послушать мнение Митиного деда о том, что ложь новой власти страшнее, потому что умнее. Молодая Друбич, несмотря на всю истеричность ее героини, вызывает шквал эротических фантазий и это при отсутствии откровенных сцен. И еще он вызывает какую-то тоску по временам, когда талантливые режиссеры еще могли заниматься чистым искусством, а страну еще с головой не накрыла жажда денег. (Micki)

1989 год. Разгар перестройки, экономических волнений и прочих малоприятных вещей. То, что некогда великая держава СССР скоро развалится, понятно многим. «Черная роза…» Сергея Соловьева - это реалистичное изображение жизни России того времени. Этот фильм мало кто из людей поймет, но еще меньше оценит его по достоинству. Сарказм, тонкий юмор, жесткое изображение действительности, в сочетании с интригующей музыкой группы «Аквариум» превращается в необычный, немного комичный, а временами трагичный фильм «Черная роза - эмблема печали, красная роза - эмблема любви». Сюжет этой картины весьма расплывчат. Девушка по имени Александра утомилась от своих родителей: грубого отца и инфантильной матери. Попытка папы посадить ее под замок, дабы оградить Сашу от неприятностей, заканчивается полным провалом. Девушка сбегает через окно на улицу и залезает в первую попавшуюся квартиру, вновь при помощи окна, дабы позвонить возлюбленному Володе. Жилплощадь, где оказалась Александра, принадлежит двум людям: 15-летнему Мите и бывшему пациенту психбольницы Толику. Появление в этой обители Володи и является отправной точкой сюжета. По первым тридцати минутам данного фильма уже можно сказать о том, когда он был снят. Исчезновение строгой цензуры, эротические фрагменты и жестокая насмешка над «вселюбимыми» вождями СССР свидетельствуют о новом направлении в советском кино, именуемом «постсоветским». Ленин, Троцкий, Сталин (!) уже не являются авторитетами для жителей «коммунистической державы», поэтому в «Черной розе…» авторы позволили себе довольно рискованные колкости в адрес Иосифа Виссарионовича. Более внимательный зритель разглядит в фильме усмешки, относящиеся и к другим «президентам» СССР. Но это лежит «на виду». Тот смысл, что завуалирован в фильме, более глубок, чем разоблачение «тирана» Сталина. Фильм Соловьева рассказывает, прежде всего, о людях, об их жизни, радостях, печалях. Короче, о нас. Взросление (нравственное и духовное) молодой, но не маленькой Александры, юного Мити и сорокалетнего Владимира показано в безумной, но красочной атмосфере простой советской квартиры. Фильм горький. Печальный. Временами душераздирающий, хоть и с большой долей оптимизма. Черных красок в нем больше, но без них не понять основной смысл картины. Персонажи «Черной розы…» весьма своеобразны. У каждого свой оригинальный стиль одежды и характер. Александра в исполнении Татьяны Друбич, кажется в начале какой-то ребячливой, наивной, что видно при ее телефонном разговоре с Володей. Любовнику Саши (А. Абдулов) хоть и исполнилось сорок, но по интеллектуальному развитию он остановился на семнадцати годах. Митя (М. Розанов) готовится справить шестнадцатилетие, но жизнь без родителей научила его быть взрослым. Второстепенные персонажи, как и главные, замечательно сыграны актерами. Александр Баширов в роли психически больного Толика. Александр Збруев - хамоватый отец Александры, а Людмила Савельева ее придурковатая мать. Один из самых оригинальных режиссеров России Сергей Соловьев снял, на мой взгляд, один из лучших российских фильмов о России. О том, какой она была, является сейчас и будет. (andertown)

Фильм детства из которого на самом деле помниться не так и много. Но это впечатление засело так глубоко и так ярко. Сейчас так много уже всего постиралось, а оно все живет. Живет уже не столько конечно же конкретикой, сколько памятью о памяти, но когда то наверное забудется и она. Но это еще наверное будет не скоро. А пока я помню, как часто бегал в уже разрушающийся кинотеатр около маминой работы и смотрел его целыми днями нон-стоп. В казавшемся тогда громадном зале - целый день в черном зале в малочисленными незнакомыми людьми. Тогда где то в центре уже вовсю шла эпоха видеомагнитофонов и все эти легендарные заграничные фильмы смотрелись и пересматривались и затирались до дыр. А я еще тогда и не знал такого слова, впрочем может быть, из какого то фильма. Может, может быть. В кинотеатрах тогда было мало кого и они уже начинали переставать быть и показывать. Но этот сохранился каким то чудом и до сегодняшнего времени - так беzzумно далеко от дома, наверное в нем еще на старые праздники показывают старые фильмы и на них ходят старые люди и те крупицы, которым интересно все это интересно вне зависимости от ностальгии. Черная роза эмблема печали. Красная роза эмблема любви. Из него несколько кадров - эти трехлитровые банки с чем-то бродившим и начинающие повсеместно распространятся одноразовые медицинские перчатки (тогда их кажется вместе с одноразовыми шприцами слали нам в страну в качестве гуманитарной помощи все кому не лень) надетые на горлышко как индикатор готовности напитка. И большой шкаф в котором хранились все эти банки и кажется это была какая-то коммунальная квартира. Еще от фильма у меня осталась эта фраза: Кто то - конь в пальто. И было еще конечно много всего другого, но сейчас самое яркое вот это. То ли экран и проектор были хилыми, то ли сама картина была так снято, но в голове образ темных неярких малоцветных блеклых кадров и как будто полфильма в каких то потемках. Коммунальная квартира - это что-то такое беzzумно хорошее и такое заманчивое для меня. Именно коммунальная квартира тех лет с теми жильцами. Такая непередаваемая эстетика и что-то завораживающее. Впрочем мне абсолютно неизвестно от том, что же это было доподлинно и как к этому правильнее относиться. Каждый вариант правильный - мой это в стиле Маши Шаховой и ее дачников, тех самых обитателей тех самых раритетных дач и не менее раритетных коммуналок, о которых сейчас ходят легенды. Черная роза эмблема печали. Красная роза эмблема любви - абсолютно неизгладимийшее впечатление. И название даже такое необычное, не то как надо, как должно было быть в рамках старой школы кинематографии. Впрочем это то время когда экран заводнили уже неосоцреализмом. Это когда не нужно было уже строить, когда никому не нужны оказались ударные темпы, когда чужого дяди не стало как будто больше, но по прежнему главный лозунг хватай больше кидай дальше - главное в свою сторону. Когда вроде как теперь каждый сам за себя и каждый только себе. Ужаснейшее время - прекраснейшее время. Рухнул всеминенависный железный занавес и смел за собой все. Все и всех. И это оголтелое варварство с блеском в глазах и полной невменяемостью набросился на этот новый мир, на идеал и начал растаскивать по кусочкам. Как у литвиновской Яи - думай о себе он не думал о тебе, зачем ты думаешь о нем, себе - себе. Правда тогда еще было долго и до страны глухих и до ее героев, должно было пройти немного времени и тогда мы узнали, про нее, а потом узнали, что хоть она конечно же, но нам с нес- к ней явно не по пути. Снова появились путь- правильные-неправильные-едиснтвенно верные, но это уже сейчас разные генеральные линии и послания федеральному собранию. Тогда всех этих ужасов мы не знали и не догадывались о них. Тогда были свои ужасы - никто ничего не знал. Куда теперь, что теперь - что же будет с нами и как теперь все будет. А никто не знал на самом деле. И это время полное хаоса и массового психоза от эйфорийной передозировки всем всего так много и все новое и все необычное. И все же прекраснейшее было время - прекраснейшее, потому что уже прошло сколько то десятилетий и из памяти скрылось плохое, тем более что мог запомнить маленький ребенок о том времени. Впрочем нет - почему же. Помню, что это было голодное очень время - иногда совсем не было ничего кушать - прекрасно это помню и помню, как сдавали в приемный пункт какие то бутылки, разгружая балкон них было много и они очень выручали и помню особенно голодные леты, когда не было работ, помню папу проезжающего мимо дома, а мы "гуляли" с мамой на балконе и он нам сигналил, а сам все бомбил весь день весь день все день. И все было на учете у нищеты, ни одной лишней копейки. а однажды родителям выдали зарплату только что появившимися только напечатанными новыми бумажными рублями - это было время гиперинфляции и громаднейших долгов по зарплате и тогда мама с папой принесли зарплату в большом мешке, а в нем запаянные в целлофан пачки денег - так много тогда казалось, впрочем в магазин ходили не с отдельными купюрами, а этими самыми пластиковыми кубиками, чтобы хоть что-то купить. И покупали и я не могу сказать, что было несчастное время. У меня с ним только хорошее. Это потом уже и отъелись досыта и наодевались и наобливались чем-то вонючим. Впрочем еще так сильны ведь эти все неосознанные эти неважночто хватальческие рефлексы и чтобы подороже, чтобы побагАче и побольше всего-побольше. А вкуса как не было так он и не появляется из неоткуда - законы сохранения энергия давно перестали быть чисто утилитарными и охватываются все. Вкуса нет, чувства меры нет, та же оголтелость в глазах, непонимание, твердо-узко-лобость, по большому счету та же совковость, но уже в обертке. И нельзя сказать, чтобы обертка была красивой и хорошей, скорее более современная, блестящая, переливающая, такая же пошлая и беzzвкусная - дешевый кич. Смутное было время и по необъяснимой причине настолько любимое мной, настолько завораживающее, сказочное даже. Сам не знаю отчего и почему так. И как в анекдоте а раньше то было уххх, а раньше то было аххх - и трава зеленее и небо голубее. И на самом деле как будто добрее. А с экранов сыпалось другое, но такое знакомое. Этот уже названные неосоцреализм - ну только потому что перестроечный реализм все же ухо как то режет, а неосоцреализм - все знакомое, вот он отскакивающий термин партии о генеральной линии искусства и вот она приставка знакомая больше философам, культурологам и политологом, тем, некоторым, которые есть. Неосоцреализм - это когда теперь можно обо всем и всем. Есть что сказать многим. Каждый конечно же гений, потому что до него об этом никто - и вправду казалось тогда что каждый о своем, каждый уникальный - это потом только они все и сложились в это причудливое слово, которое можно еще обозвать постсоцреализмом - и тоже коряво получится, но смысл все равно остается, человек известной формации и снимает по старому и думает по старому, вот только снимает то, что окружает его, подчас беzzжалостно и даже жестоко, но чаще всего просто беzzдарно. И это громких криков - кино кричит и даже орет - то кино как одна большая сплошная истерика, которую то ли уже лечить все же поздно, то ли просто не обращать внимания. И не зря так много появляется этих новых никому доселе неизвестных режиссеров, а старые, те что правда режиссеры, не политтехнологи системы, а режиссеры все больше молчат и им как бы снимать не о чем. Они ведь тоже люди и они тоже в смятении, но они конечно же умнее и поэтому молчат они смотрят и они много думают, переосмысливают. Кто-то так после этого ничего нам и не сказал - не нашел слов, не хватило времени, ушло его время, быть может, к счастью для него... ушло. А перед глазами у зрителя эти ужаснейшие фильмы ужаснейших сценариев про что то до невозможности бытовое и мещанское, про человека под многодесятилетним игом, покалеченного, поношенного, измельчавшего человека, человека советского, с какими то до слез обидными приземленным ползаньем - за эти годы поколения выросли и им никто не рассказал что раньше летали и полет превратился в атавизм с еще все же не до конца вымершими рефлексами. И вот про все это с экрана показывают эти мужчины, нет, правильнее мужчинки- секс символы - все эти спартаки мишурины, понкратовы черные, красные, белые, какие угодно и так похожие друг на друга с помятыми лицами, с усами и усиками, с чем то отвисшим, обрюзгшим. Дешевая игра, дешевые ужимки. Заунывная музыка - музыка это ведь такая отдельная тема - как же ее описать - нет только слышать, конечно же, не вдаваясь в подробности о ее качестве и хорошести, просто она совсем не такая совсем и не то что было до этого и тем более не то что сейчас, хотя вроде теперь на нее снова мода - и это что-то страшное порой льется из колонок. Из колонок вообще льется страшное, особенно там куда не дотянется радио Эрмитаж или серебряный дождь - там уже просто невозможное что-то невообразимое. Эпоха сменяет эпоху и преемственность на лицо. Впрочем правильно каким еще быть символам того чего не было. Тут все воедино собрались такие для кого то беzzдарные, для кого то самобытные Державин, Щербаков, Понкратов-Черный, Полещук. Это большая пошлость, вычурность, мещанство и низкопробность. Все это конечно же очень личное и абсолютно субъективное и дорогое для того чтобы можно было вспомнить о том времени. То время у меня запомнилось именно так и именно этим. Быть может и не столько от актеров, от времени, от режиссеров, от сценаристов, от пленки и от операторов. Кто знает, впрочем они уже плотно и точно вошли в то время и теперь уже как люди, характерные эпохе - эпохе времени кино неосоцреализма. В котором все так беzzобразно и в то же время так притягательно прекрасно. (stonic.livejournal.com)