ОБЗОР «АСТЕНИЧЕСКИЙ СИНДРОМ» (1989)
Психологическая кинодрама состоит из двух новелл. В первой новелле женщина (Ольга Антонова), недавно похоронившая своего мужа, и находящаяся в состоянии постоянной депрессии (а иногда и прямой агрессии) сталкивается с такими же как она людьми, находящимися на грани нервного истощения, срыва. Герой следующей новеллы - школьный учитель Николай Алексеевич (Сергей Попов). В результате пережитых личных и служебных неприятностей у него появляется астенический синдром - он засыпает в самых неподходящих ситуациях. Николай Алексеевич попадает в больницу для душевнобольных и понимает, что вокруг него люди которые ничуть не безумнее тех, кто живет на воле. Выйдя спустя какое-то время на свободу, учитель засыпает в метро и пустой вагон увозит спящего в темный тоннель…
В первой части фильма показана беспомощность человека перед лицом смерти, потеря близкого человека. Во второй - беспомощность перед лицом жизни, потеря самого себя. Заболевание, которым страдает герой, меняет восприятие действительности, расщепляет ее, обессмысливает... а, возможно, показывает именно такой, какова она есть. Диагноз, вынесенный в название, ставится не только герою, но и всему окружающему миру.
Диагноз обществу, в котором мы живем, а следовательно и каждому из нас, авторы фильма выносят приговором в его название, означающее психическое состояние, которое выражается в неадекватном поведении. Жизнь после любви. Фильм состоит из двух частей: черно-белой и цветной. По существу это два самостоятельных произведения. Сам замысел черно-белой части необычен. Кажется, невозможно сделать сюжетом фильма то, что происходит с женщиной, стоящей над гробом мужа, единственного любимого человека. В черно-белой части – страх смерти, ужас необратимости, в цветной – страх жизни, наступление хаоса, буйство энтропии, чуждость этой жизни и бегство от нее, ее неприемлемость. И даже смех тут безрадостный, демонический... Начинается все с черно-белой новеллы о женщине, похоронившей мужа и в состоянии шока выплескивающей в мир потоки неконтролируемой агрессии. Движимая внутренней болью, героиня сметает все условности культуры: этика, профессиональный долг, житейские ритуалы, элементарная вежливость - все летит в тартарары. И словно столкнувщись с пустотой, там, где предполагалось некое сопротивление человеческого материала, Муратова оставляет этот сюжет в середине фильма и начинает другой - о школьном учителе, заснувшем в метро. Собственно, этот герой полноценным героем из-за своей сонливости стать никак не может. Все попытки строить повествование как ряд сцен и эпизодов, увиденных его глазами - на улице, в школе, дома - приводят к тому, что действительность, выйдя из-под контроля осмысляющего восприятия, обнаруживает свою полную непостижимость. Она либо усыпляет героя, либо провоцирует на столь же бессмысленные ответные действия, когда он вступает в драку с учеником, или пожирает на глазах у тещи припасенную на черный день черную икру. Тогда в нем самом из-под слоя интеллигентских манер и красивых слов, в которые он пытается облечь свои ощущения, прорывается все та же безличная, тупая, хамская сила, которая представляет собой единственный вид энергии, управляющей жизнью этой человеческой массы. Изысканная, перегруженная метафорами проза, которую сочиняет учитель, пытаясь отключиться от назойливо преследующей его повседневности, так же как и стилистическая изысканность первой, черно-белой части картины с ее рифмами, рефренами, символами и серебристой фактурностью изображения - весь язык высокого и культурного искусства, для этой реальности не годится, как не подходит для ее осмысления система интеллигентских ценностей и идей - разговоры о раскрепощении личности ученика, которые ведет директор школы, диспуты о бесчеловечности смертной казни, ценности писательства, учительства, врачевания...
НИКА, 1991
Победитель: Лучший игровой фильм.
Номинации: Лучшая роль второго плана (Ольга Антонова), Лучший режиссер (Кира Муратова), Лучший сценарий (Кира Муратова, Сергей Попов, Александр Черных).
БЕРЛИНСКИЙ КИНОФЕСТИВАЛЬ, 1990
Победитель: Серебряный Медведь - специальный приз жюри (Кира Муратова).
Номинации: Золотой Медведь (Кира Муратова).
КФ СОЗВЕЗДИЕ, 1990
Победитель: Приз за лучшую женскую роль второго плана (Ольга Антонова).
В фильме использована музыка Франца Шуберта.
Большую роль в фильме играет станция Московского метро «Новослободская».
Кира Муратова в «Астеническом синдроме» одним из важных элементов повествования сделала бездомных кошек и собак, и их участь.
Картина вызвала неоднозначную реакцию критиков и партийного руководства страны. Вышла в ограниченный прокат 02.02.1990.
Фильм Киры Муратовой стал первым фильмом в отечественном игровом кино, где с экрана открыто прозвучала нецензурная лексика. Несмотря на требования Госкино, режиссер отказалась исключать момент из финала фильма, когда некая женщина в метро несколько раз обещает совершить со всеми определенные действия, описываемые на тюремном жаргоне как «опустить». По мнению СМИ, этот «художественный жест был чересчур радикален» и в то время «не нашел последователей».
"Мне часто говорят: Вы отражаете российское общество, ставите ему диагноз. Да, но я ставлю диагноз и всякому обществу вообще. Каждый человек волен трактовать мои фильмы, как пожелает. Я не считаю, что имею право с кем-то спорить по поводу своих фильмов, утверждать, что кто-то не прав. Как зритель их понимает, так пускай и понимает. После того как режиссер снял свое кино, у него больше не остается права о чем-то спорить, что-то кому-то доказывать. Неправильно поняли, значит, вы, как режиссер, неправильно показали. И это касается не только меня." - Кира Муратова.
Астенический синдром - болезненное состояние, проявляющееся повышенной утомляемостью и истощаемостью с крайней неустойчивостью настроения, ослаблением самообладания, нетерпеливостью, неусидчивостью, нарушением сна, утратой способности к длительному умственному и физическому напряжению, непереносимостью громких звуков, яркого света, резких запахов. У больных также наблюдаются раздражительная слабость, выражающаяся повышенной возбудимостью и быстро наступающей вслед за ней истощаемостью, аффективная лабильность с преобладанием пониженного настроения с чертами капризности и неудовольствия, а также слезливостью (Википедия).
Кира Муратова говорила: …после «Астенического синдрома» у меня был довольно длительный период отчаяния, когда мне казалось, что некуда идти и нечего говорить, потому что все сказано."
О фильме в Энциклопедия отечественного кино - http://russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=2&e_movie_id=299.
Ольга Антонова: Кира дала мне полет… (Советский экран, 1990) - http://www.kino-teatr.ru/kino/art/kino/375/.
Владислав Шувалов. Кира Муратова и ее неукротимая стихия - http://www.cinematheque.ru/post/141808.
Лучший режиссер Одесской киностудии - http://odesskiy.com/odesskoe-kino/luchshij-rezhissyor-odesskoj-kinostudii-kira-muratova.html.
Кира Георгиевна Муратова (урожденная Короткова; 5 ноября 1934, Сороки, Бессарабия, Королевство Румыния) - советский и украинский режиссер, сценарист. Народная артистка Украинской ССР. В 1952-1953 гг. училась на филологическом факультете МГУ. В 1959 окончила режиссерский факультет ВГИКа (мастерская С. Герасимова, Т. Макаровой). С 1962 г. - режиссер-постановщик Одесской к/ст. Подробнее - http://ru.wikipedia.org/wiki/Муратова,_Кира_Георгиевна.
Отдайте нам "Синдром"! Конфликтная ситуация, казалось, была неразрешима. Новый фильм режиссера Киры Муратовой лег «на полку», разрешительного удостоверения для выхода в прокат не получил. Личную ответственность за это взял на себя председатель Госкино СССР А. И. Камшалов, который заявил на пресс-конференции, что никак не может дать «добро» на то, чтобы с экрана звучала площадная брань (именно «неприличные» фразы в устах одного из эпизодических персонажей и стали камнем преткновения). Немало мнений было высказано по данному вопросу на расширенном заседании Комиссии по конфликтным творческим вопросам, где принимали участие народные депутаты СССР, юристы, психологи, критики, зрители. Конфликтная комиссия в своем заявлении убедительно доказывала, что «Астенический синдром» сделан с болью, пронизан жалостью к людям и при всей его жестокости не унижает ни героев, ни зрителей. Бесспорно, появление такой картины вызовет гнев «представителей общественности». Однако этот гнев должен быть обращен не на экран, а в реальную жизнь. Лента художественно точно ставит диагноз нравственного состояния нашего общества, и шоковая терапия, к которой прибегает режиссер, не самоцель. Конфликтная комиссия не считает возможным как-либо корректировать это произведение и берет его под защиту, что отнюдь не является призывом смести вообще моральные барьеры и пустить на экран неконтролируемый поток похабщины. Просто в данном случае язык героев становится средством для выражения того состояния затюканности, вымороченности, озверелости, в котором они (да что там они - мы все) находятся. Госкино к этим доводам прислушалось, но своего мнения не меняло. Ситуация становилась несколько нелепой, когда выяснилось, что «Астенический синдром» приглашен участвовать в конкурсе престижного кинофестиваля в Западном Берлине: страну представляет фильм, который страна не видела! И вот в Госкино пришло письмо от недавно созданного Общества Друзей Кино (ОДК), где президент Федерации киноклубов СССР И.Гращенкова выражала готовность откупить права на картину К.Муратовой для показа ее в клубном прокате. Другими словами, ОДК обязуется сопровождать каждый просмотр ленты вступительным словом киноведа и зрительским обсуждением, стремясь, чтобы это незаурядное произведение (в его выдающихся качествах не сомневается и А. И. Камшалов) дошло до истинных любителей экранного искусства, было понято ими. Коллегия Госкино решила пойти навстречу представителям киноклубов и удовлетворила их просьбу, выдав разрешительное удостоверение для клубного проката с ограничением «дети до 16 лет не допускаются». Чтобы заплатить «откупные», Обществу Друзей Кино пришлось взять ссуду в банке, но оно надеется, что картина себя окупит, несмотря на ее непривычность для рядовой публики. Так что сложную ситуацию с «Синдромом» можно считать отчасти исчерпанной. В конце концов клубный кинопрокат - нормальный путь и в зарубежном кино для прохождения «сложных» фильмов к зрителю. (Советский экран, 1990)
Вокруг "Астенического синдрома" еще до выхода на экран сложился противоречивый рой мнений. Немало нареканий прозвучало из-за того, что в одном из эпизодов этой картины Киры Муратовой слышна нецензурная брань... Скандальная ситуация чуть не отодвинула на второй план сам фильм. Хотя тут было о чем порассуждать по существу. Наверное, ни в одной другой картине так безжалостно и психологически точно, так впечатляюще талантливо и эмоционально не показана российская общественная ситуация рубежа 90-х годов ХХ века, превратившая людей в ожесточенных, разуверившихся, обездоленных особей государственного "контингента". Фильм состоит из двух новелл, в одной из которых женщина, потерявшая мужа, находится в состоянии истерического стресса, а в другой - провинциальный учитель, не любящий школу, пытаясь отгородиться от враждебного мира, впадает в спячку в самом прямом смысле этого слова. Возможно, это лучшая работа Киры Муратовой - превосходная по режиссуре, точная по актерской игре... (Александр Федоров)
Женщина Наташа (Антонова) хоронит мужа - и долго идет нетвердыми шагами по опостылевшему черно-белому миру, мимо людей, которые и вместе взятые никогда не будут стоить даже мизинца усопшего. А потом под зычное "Встать!" грохнут кресла, построятся на выход одинаковые солдаты - и зажжется в зрительном зале свет, и все окажется фильмом. На месте останется сидеть только Николай Петрович - учитель английского, который обожает есть столовой ложкой черную икру и собирается "трыдцать лет у школи работат". Выйдя из зала, он так и не проснется до конца, сомнамбулически лавируя между знакомыми и незнакомыми "дорогими товарищами", пропуская мимо ушей их непрерывный речекряк, состоящий из идиотически-просветленных, незабываемых афоризмов. "Этот козел нам так надоел, так надоел", - лобзает матрона декоративную собачку, жалуясь ей на мужа. Трясет продетой в шапку-петушок головой афроамериканец: "Иногда полезно руки отрубать!" А над площадью, где смертным боем держит оборону очередь за мороженой рыбой, разносится отчаянный клич: "Колю зарезали!" Фильм принципиально безжалостен ко всему человеческому и оттого по-особенному смешон - нежно и жестоко, как двоюродный брат-имбецил. Этой планете Муратова поставила ноль в "Трех историях" - но даже эту оценку заработать было непросто. Вот мир и старался: пыхтел, гримасничал и тужился у вселенской школьной доски, пока учительская рука выводила на подвернувшемся тетрадном листке отрешенные каракули. (Станислав Ф. Ростоцкий)
Кладбище, метро, очередь, мещанский дизайн... Как очень большой художник, Кира Муратова, беря тему или фактуру, исчерпывает ее до конца так, что после нее сказать вроде бы нечего. И таинственная огромная тема метро, доселе даже не затронутая советским кинематографом, теперь практически закрыта. Любопытно, что в самое последнее время некоторые наши кинематографисты почти подходили к этой теме, правда, совсем с другой стороны. Метро представало как храм тоталитарной государственности, как апофеоз сталинского «большого стиля». Этого метро в «Астеническом синдроме» нет. Муратовой выбрана стоящая особняком, причудливая и кичевая, но лишенная монументальности и даже по-своему веселенькая, как мещанский лубок, станция «Новослободская». Метро Муратовой - это скопище застывших спящих людей, и именно здесь, на фоне веселенькой декорации, разыграется мистерия сна как смерти. Она завершится на какой-то безликой современной станции, на конечной остановке. Завершится в перевернутом виде. Уже не сон как смерть, а смерть как сон, метро как гроб, как склеп или как крематорий и поезд как катафалк, увозящий героя в черную страшную поглощающую дыру, в небытие. Финальная сцена возвращает нас к первым эпизодам, связывая две части картины. Первую - черно-белую - историю женщины, потерявшей мужа. И вторую - цветную - историю человека, теряющего самого себя и всякую связь с миром. Начальный и заключительный эпизоды картины - скрытая, но почти полная рифма. И там, и там - смерть, и свадебная роза героя превращается в похоронную, и мат случайной попутчицы в метро, вызвавший такое негодование наших целомудреннейших начальников, звучит как плач, как заклинание над покойником. Частная вроде бы история женщины, потерявшей мужа, перерастает в символическую историю общества, впавшего в сон, в летаргию, в умирание. В этом обществе обезображено все, даже то, что традиционно свято, даже кладбище, показанное Муратовой как ярмарка тщеславия, как дикий симбиоз трагического, черного и фарсового. Бесконечные, одна за другой, надгробные стелы, эта прихотливая смесь фаюмского портрета и фотокарточки с фестончатым обрезом кому-то когда-то дорогой, но увиденной как бы брошенной в заплеванном подъезде, где ближе к ночи в ведре пищевых отходов шевелится и шуршит домовитая крыса. Если бы не кладбище, то первая часть картины, снятая изысканно и почти жеманно, как «Долгие проводы», выглядела бы развернутой самоцитатой. Но жесткость, с которой сделана великолепная кладбищенская сцена, переакцентирует по сути всю черно-белую новеллу, предопределяя стилистику цветной части. Изощренный орвелловский поп-арт - Доска Почета, яркая, с раскрашенными фотографиями, похожими на те, что предлагает в электричке, трогая вас за плечо, глухонемой коробейник. Очередь за рыбой, увиденная с надмирной, научно-популярной отстраненностью, как бы жизнь подводного царства, эти перетекания и кипения, эти замирания и всасыванья, эти плавно-неотвратимые алые щупальца продавщицы, захватывающие и отбрасывающие, единовластно повелевающие актом общественного пищеварения. Взгляд из глубины - к золотым звездам решетки высокого железнодорожного моста, к защитным его сеткам, к скрещенным в мучительном поцелуе парам. И все вместе - мост, лестница, целующиеся пары, очередь, монтажно стыкуемый с ней коридор - закручено одним пластическим движением и озвучено одним истошным воплем: «Колю убили». И несется этот вопль над безумными, о чем-то спорящими, зачем-то ругающимися людьми, над сладострастными ртами целующихся пар, над сладострастными лбами дерущихся за рыбу, над двумя одинокими тетками в огромном пустынном коридоре: одной - неподдельно-простонародной и другой - поддельно-мхатовской, с головы до ног увешанной, как елка, блестящей рождественской канителью. Вопль «Колю убили»- еще одна смерть, на сей раз остающаяся за кадром. Невнятная никому, потому что и смерть обесценилась в этом обесцененном мире. Не говоря уже о писательских упражнениях главного героя, школьного учителя, типичного среднего интеллигента, который, как уже было сказано, постепенно и даже естественно теряет связь с жизнью. Этот естественный переход из жизни в сон, из сна в смерть, в котором утрачивается все человеческое,- самое трагичное в фильме Муратовой. Единственная абсолютная ценность здесь - животные, ни в чем не повинные кошки и собаки. И люди здесь человечны постольку, поскольку похожи на животных. И чем больше похожи, тем человечнее. Замечательна в этом смысле толстуха-завуч, вроде бы совсем пещерное создание, куда менее просвещенное, чем главный герой. Все в ней тотемно-первобытно: и посадка, и повадка, и манера говорить какими-то нечленораздельными горловыми звуками, и манера есть - как собака из миски. И мир ее души, и мир ее жилища, все вроде бы должно вызывать отталкивание. Нежный олеографический морской пейзаж в затейливой, покрытой «бронзовкой» раме, и нежные розы под ним. Плотно забитые курчавым рисунком обои, тесно сомкнувшиеся пузатые чашки и хрусталь, хрустальные туловище и ножки рюмок. Одиноко притулившийся возле хрустального ствола грязноватый пупсик. Стиль, который пучит от недостатка «квадратного метра». «Советский людовик», иначе стиль луисов, возросший на борще и сибирских пельменях, мечта о чем-то прекрасном. И надо всем этим Кира Муратова вовсе не хихикает: толстуха завуч вдруг оказывается едва ли не самым симпатичным персонажем ее картины. Скажу сильней: чем-то она, пожалуй, духовней учителя со всеми его писательскими экзерсисами. Крах самодовольной интеллигентской утопии, на мой взгляд, одна из главных тем «Астенического синдрома».Фильм Киры Муратовой можно упрекнуть в несоразмерности, в несоответствии двух частей, цветной и черно-белой, в несбалансированности и т.п. Иногда фильм топчется на месте. Некоторые сцены затянуты, некоторые повествовательны и даже, как эпизод педсовета, отдают Рязановым. «Астенический синдром», быть может, самая крупная отечественная картина минувшего десятилетия - далека от гармонического совершенства. Уйдя от изысканности своих ранних картин, Кира Муратова пришла к высокому косноязычию. Но сегодня большое высказывание вряд ли могло быть иным. «Так прорастает вглубь уродливая роза». (Александр Тимофеевск, сборник «Киноглобус - двадцать фильмов 1989 года»)
В «Астеническом синдроме» К. Муратовой мы видим катастрофический распад личности, сформированной на основе интеллигентского мифа. Фильм, состоящий как бы из нескольких фильмов, совершенно различных по языку и эстетике и ставящий под сомнение саму возможность и законность эстетического высказывания о мире, безумие и жестокость которого взывают исключительно к ненормативной лексике. Начинается все с черно-белой новеллы о женщине, похоронившей мужа и в состоянии шока выплескивающей в мир потоки неконтролируемой агрессии. Движимая внутренней болью, героиня сметает все условности культуры: этика, профессиональный долг, житейские ритуалы, элементарная вежливость - все летит в тартарары. И словно столкнувщись с пустотой, там, где предполагалось некое сопротивление человеческого материала, Муратова оставляет этот сюжет в середине фильма и начинает другой - о школьном учителе, заснувшем в метро. Собственно, этот герой полноценным героем из-за своей сонливости стать никак не может. Все попытки строить повествование как ряд сцен и эпизодов, увиденных его глазами - на улице, в школе, дома - приводят к тому, что действительность, выйдя из-под контроля осмысляющего восприятия, обнаруживает свою полную непостижимость. Она либо усыпляет героя, либо провоцирует на столь же бессмысленные ответные действия, когда он вступает в драку с учеником, или пожирает на глазах у тещи припасенную на черный день черную икру. Тогда в нем самом из-под слоя интеллигентских манер и красивых слов, в которые он пытается облечь свои ощущения, прорывается все та же безличная, тупая, хамская сила, которая представляет собой единственный вид энергии, управляющей жизнью этой человеческой массы. Изысканная, перегруженная метафорами проза, которую сочиняет учитель, пытаясь отключиться от назойливо преследующей его повседневности, так же как и стилистическая изысканность первой, черно-белой части картины с ее рифмами, рефренами, символами и серебристой фактурностью изображения - весь язык высокого и культурного искусства, для этой реальности не годится, как не подходит для ее осмысления система интеллигентских ценностей и идей - разговоры о раскрепощении личности ученика, которые ведет директор школы, диспуты о бесчеловечности смертной казни, ценности писательства, учительства, врачевания... Муратова впускает это начало в свой фильм вместе с присущими ему эстетическими способами самовыражения. Целые эпизоды она снимает в эстетике кича, словно давая этой реальности высказаться на свойственном ей языке и наблюдая со стороны, что из этого получится. Персонификацией внеразумной стихии становится в фильме толстая завучиха в черно-золотом костюме с тонким, верещащим голосом и великолепно-безграмотным говором, не знающая, кто такой Шекспир и живущая в полном ладу с собой в тесном жилище, заставленном бесчисленными сервизами. Придя с работы и съев для начала пяток конфет, а потом тарелку борща, она принимается играть на трубе; и здесь единственный раз Муратова позволяет себе жест режиссерской солидарности: мелодия, неумело извлекаемая завучихой из духового инструмента, вдруг становится чистой, уверенной и прекрасной... Однако Муратова отказывается от всех средств эстетического выражения и приходит к прямой, откровенно внеэстетической констатации бесчеловечного кошмара в сцене на живодерне, когда задача бесконечно длящегося изображения - невыносимой панорамы по клеткам с собаками, обреченными на смерть, сводится лишь к тому, чтобы заставить нас на это смотреть, разрушив защитные механизмы, которыми мы отгораживаемся от чужой боли. Этот жест прямого насилия над эмоциональным миром зрителя впоследствии повторил В. Тумаев в фильме «Лунные псы», растянув муратовский эпизод до масштабов полнометражной картины. В дальнейших эпизодах Муратова уже впрямую передоверяет описание абсурдной, невыносимой реальности обитателям сумасшедшего дома, долго, на крупных планах снимая их монологи о черве, грызущем человека изнутри, и других подобных предметах. Венчает же все это пламенная матерная тирада тетки в метро, которая ни с того ни с сего, вне всяких мотивировок вдруг разражается чрезвычайно эмоционально насыщенным потоком нецензурной брани. Мир не поддается описанию. Язык здесь уподобляется агрессивному жесту и, минуя все традиционные способы и приемы эстетического выражения, превращается в простую манифестацию страдания, подавленности или угрозы. Муратова демонстрирует полную капитуляцию эстетики перед действительностью. С безжалостной последовательностью она показывает несостоятельность привычных языковых структур перед лицом невменяемой жизни. (Наталья Сиривля, КиМ)
«Мне это кино не понравилось, в нем мало Муратовой», - так, вроде бы, говорят в Одессе. Вот уже 20 лет в будущем году исполнится этому фильму. Будем отмечать юбилей нашей хронической усталости. Такие вот невеселые, но четные, годовщины. В одном старом фильме Муратова играла ведьму. Такой штрих к ее портрету даю на откуп специалистам в области кино, любящим рассуждать на тему мизантропии, присущей ее творчеству. Будет способствовать правдоподобью клейма. «Астенический синдром», конечно, в первую очередь - свидетельство о времени, когда умирала империя, а люди в этих условиях продолжали жить. Не претендуя на всесторонний анализ данного произведения, остановлюсь лишь на тех моментах, которые показались мне важными. Интересно, что автор фактически отрицает возможность женской самости. Героиня первой истории теряет связь с окружающим миром в связи со смертью мужа, во второй же части женщины, проходящие по сюжету, в той или иной мере пытаются достичь собственной аутентичности через объект желания - мужчину, несмотря на то, что очень смутен этот объект. Интересно, что герой второй главы, являющийся типическим представителем русской интеллигенции в муратовской интерпретации не вызывает и намека на симпатию или, прости Господи, эмпатию. Хочется разобраться, почему так происходит. Скорее всего, в силу его нежизнеспособности - помещенный в безвременье провинциальный апологет культуры оказывается ни на что не годным. И если считать склонность к графомании (несомненный писательский талант героя никоим образом не собираюсь ставить под сомнение) его оправданием, то давайте будем так считать; но и обратим внимание на то, как интеллигентный человек, только что с великолепным пафосом рассуждающий о равнодушии, как неотъемлемом атрибуте мещанства, через 15 минут в реальной ситуации эту самую манерную индифферентность и являет. Нарочитость, скажете. Чертовски жизненная нарочитость, отвечу. Интересно, как в пространстве картины персонажи пытаются максимально ритуализировать свое несимпатичное бытие, и это, по-моему, наиболее существенный ключ к пониманию фильма. Общество, находящееся в состоянии устойчивого равновесия, вырабатывает единый поведенческий ритуал, но вместе с его (общества) гибелью в первую очередь утрачивается и алгоритм жизни. Второстепенный человек, оказавшийся на стыке времен, в мире, который рушится на глазах, создает собственный ритуал существования, который с окружающим миром не стыкуется. Бесчисленные повторы в речи всех без исключения персонажей есть не что иное, как голосовое доказательство права существования личного ритуала. Кино Муратовой, визуально минималистское, что не в последнюю очередь обусловлено элементарной нехваткой денег, перенасыщено вербально. Это шумное кино, как бывает шумным ребенок. Что касается меня, то я - за любой шум (кроме белого) просто потому, что шум есть неотъемлемый атрибут жизни. Другое дело, что такая словесная гиперболизация исключает контакт разумов, возможность диалога. Все одновременно говорят, никто никого не слышит. Интересно, что кризис вербальности, который формулирует в последней книге модный ныне писатель Алексей Иванов, 20 лет назад описан Муратовой посредством киноязыка. Неспособность современным человеком транслировать ценности посредством слов приводит к тотальной невозможности взаимопонимания индивидов. Людское общество устало от себя и Витрум в этой ситуации вряд ли поможет. Интересно, что Муратова рисует фриков, и в глазах ее нет ужаса. Она живопишет второстепенных, ненужных людей, и нет пренебрежения в ее взоре. Но есть страсть, ярость, эмоциональная обнаженность и трепет. Набор качеств, совокупность которых в современном культурном пространстве обычно и квалифицируется как мизантропия. Гуманизм автора не предполагает поиск достоинств в людях, их априори не имеющих, но лишь на что-то надеется. Быть может на некую мышцу, позволяющую человеку с маленькой буквы каждодневно преодолевать то самое пресловутое отчаяние и пытаться жить. Вот лишь несколько аспектов, вычлененных из разноголосого цветного шума Киры Георгиевны Муратовой среднестатистическим представителем секты ненужных, который руководствовался заветом парализованного классика советской литературы. Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее следует внимательно. (denis_sp)
Агония эпохи, в своей предсмертной судороге жалящей людей, виновных только в том, что они жили в своем времени. Усталость общества, вконец сварившегося в собственном соку, давящая тяжелым камнем на свои мыслящие винтики, не способные, подобно герою «Бразилии», к побегу за грани сознания. Они то безропотно плывут по течению, то взрываются яростью на все сразу и ни на что конкретно. Как и одноименную человеческую болезнь, астению социума не заглушишь таблетками и не оставишь на самотек. Авось, пройдет. Не каждый художник рискнет преподнести зрителю жизнеописания подобного толку. Сложно при таком выборе тематики не скатиться в банальное позерство по отношению к кино общепризнанному. Но последнего украинского классика, Муратову всегда сложно было упрекнуть в жалости к своему зрителю или, в другой полярности, «чернушной» гиперболизации действительности. Реальность у нее передана без украшений, едва ли не документально, но преподнесена она во всех гранях своей абсурдности, населена персонажами, чья колоритность, переходящая едва ли не в причудливость, противостоит тяге социума к усредненности. Анормальность персонажей картин Киры Муратовой в «Астеническом синдроме» весьма далека от эксцентрики героев лент перестроечного времени. Это своеобразный сумасшедший дом (не зря «дом скорби» внутри фильма ничем особо не отличается от потерявшего ориентацию, анемического мира за его стенами), способный очень некомфортно чувствовать неподготовленного посетителя. Структурно фильм поделен надвое, хоть это и не обычное пересечение двух новелл, концептуально объединенных. Первая, меньшая часть фильма являет собой концентрацию женского страдания, тем не менее снятого без грамма нарочитой сентиментальности или попыток манипулирования зрительскими эмоциями. Не то время, не те люди вокруг, чтобы жалостливо заламывать руки. Потеря смысла жизни ведет за собой потерю принципов и откидывания норм, кои и так уже не особо важны в отравленной атмосфере общего декаданса. Героиня ржавыми ножницами просто отрезает от себя все те нити, что раньше связывало ее с миром. Он не нужен ей, как по большей мере и не нужна она сама миру, обществу, чье сострадание по большей мере лишь ритуал. Только агрессия, подчеркнутая нелогичностью поступков, как то секс с юродивым или нападки на случайных прохожих. Отчаяние героини все быстрее идет к апогею, но Муратова не позволяет ему наступить. Неожиданным движением история внутреннего отчуждения человека растворяется в окружающем нервном клубке, переходя в состояние «фильма внутри фильма», отходя за кулисы вслед за жалобой зрителя, что в жизни и так достаточно проблем, что бы лицезреть их еще и на киноэкране. Ироничный укор автора людям, не желающим всматриваться в тени царящего снаружи удушья. Все же легче поменьше обращать на это внимания, так и дышать значительно проще. И все таки этому выбору Муратова оставляет право на жизнь, ведь звучит он не из уст классического Муратовского фрика, а от самого обыкновенного человека. Не заставишь же его вдруг стать «интеллектуально сознательным». Пользы от этого будет не больше, чем от оставшихся последними в зале солдат, без эмоций покидающих сеанс по приказу старшего. Но все таки ранит автора та безучастность, с которой зритель покидает сеанс, в котом отображены и авторские поиски режиссера, и личностная драма героини. Если у Кшиштофа Кесьлевского в схожем по фабульной истории «Синем» печаль все же проиграла бой за душу женщины, то Муратова бросает героиню, оставив ее за пределами сознания забывшегося в астеническом сне второго персонажа, учителя Николая. Причину постепенного ухода Николая от реальности стоит искать в одурманивающей пожелтевшей атмосфере, в далеко не романтическом мире все не заканчивающейся осени и социальной хандры. Когда все вокруг теряют почву под ногами, хоть и продолжают создавать видимость благополучия. Но напряжение все равно выплескивается наружу: в виде мелких провокаций обывателей, в виде драки с учеником под восхищенные крики «Какой скандал!». Драки, ничего не значащей и уже через минуту забытой. И везде - равнодушие… Какое дело толпе до тела, распростертого у нее на пути. Вот и находит выход заблудший путник во сне, с каждый разом отбирающем у реальности минуты и складывая их в часы и дни своей власти. Впрочем, упадок в «Астеническом синдроме» лишен патетики. Уходящий в неизвестность вагон, как скорбный реквием по уходящей стране, далек от гневных проповедей или апокалипсических пророчеств. Выцветший, помертвевший воздух «Синдрома» прекрасно проникает в зрительское сознание и без внешней мишуры. Зловещий этот взгляд художника, неудобный. Но от этого не менее талантливый. (Green Snake)