НАНУК С СЕВЕРА (1922)
NANOOK OF THE NORTH

Картина рассказывает о людях, живущих на берегах Гудзонова залива в Канаде. Главный герой фильма, Нанук, вместе со своей семьей разделяет радости и хлопоты суровой северной жизни. Роберт Флаэрти провел среди эскимосов 16 месяцев, дабы показать жизнь этого народа.

Фильм о Нануке явился новым словом в кинематографе. В нем не было тенденциозных инсценировок, свойственных большинству этнографических картин начала ХХ века, и отсутствовал снисходительный взгляд представителя "цивилизованной нации". Режиссер показал эскимосов не свысока, а так, как они сами видят себя. Он открыл в этом произведении новаторскую форму документального фильма, основанного на длительном кино-наблюдении реальной жизни…

Премьера фильма состоялась в 1922 году. Примерно в это же время Чаплин выпустил фильм «Малыш», в Европе на экраны вышел «Носферату», в России Дзига Вертов провозгласил «Кино-правду». Это было прекрасное кино: у него была поэтика, позиция, точка зрения, и критики знали, что с ним делать. С «Нануком» они даже не понимали, с какого боку заходить: ни напряженного монтажного ритма, ни ракурсной съемки, ни внятного сюжета, ни актерской игры. Попросту говоря – непрофессиональный фильм непрофессионального режиссера с непрофессиональными актерами… Но от экрана было не оторваться. Фильм Роберта Флаэрти, ставший классикой кино, заложил основу дальнейшему развитию документального кинематографа. И хотя он был ... выпущен более чем 90 лет назад, история Нанука и его семьи продолжает завораживать зрителей.

"В большинстве фильмов-путешествий видно, что автор смотрит свысока, он всегда Большой Человек из Нью-Йорка или Лондона. Но я на самом деле был в полной зависимости от этих людей, один среди них в течение многих месяцев, я жил с ними, я путешествовал с ними. Они согревали мои отмороженные ноги, поджигали мою сигарету, когда я от холода не мог сделать это сам, они заботились обо мне во время моих трех или четырех экспедиций почти восемь лет. Моя работа была построена на взаимодействии с ними, я ничего не хотел делать без них. В конце концов, это был вопрос отношений между людьми" - Роберт Дж. Флаэрти.
Фильм был спонсирован французскими меховщиками братьями Ревийон.
16-ти месячные съемки обошлись в $53 000.
Нанука на самом деле звали Аллакариаллак. Его жен и детей играли эскимосы, не являющиеся его женами и детьми. Одна из "жен" Нанука родила ребенка от Флаэрти.
Сам Аллакариаллак так и не узнал о своей мировой славе – он погиб от голода в ледяной пустыне незадолго до премьеры фильма.
Эскимосы – народ, составляющий коренное население территории от Гренландии и Нунавута (Канада) до Аляски и восточного края Чукотки. Численность – около 170 тыс. человек. Языки относятся к эскимосской ветви эскимосско-алеутской семьи. Антропологи считают, что эскимосы – монголоиды арктического типа (арктическая раса). Их основное самоназвание – «инуиты». Слово «эскимос» (эскиманциг – «сыроед») принадлежит языку индейских племен абенаков и атабасков. Из названия американских эскимосов это слово превратилось в самоназвание как американских, так и азиатских эскимосов. Подробнее в Википедии - .
Гудзонов залив – часть Северного Ледовитого океана, примыкающая также к Атлантическому океану. Фактически представляет собой внутреннее море, окруженное с востока, юга и запада землями канадских провинций Квебек, Онтарио, Манитоба, а также территорией Нунавут. Соединен с морем Лабрадора Гудзоновым проливом, с Северным Ледовитым океаном – водами залива Фокс. Площадь акватории – порядка 1,23 млн. кв. км. Глубина до 258 м. С октября по июль покрыт льдом. Подробнее в Википедии - .
Премьера: 11 июня 1922 года.
Слоганы: «A story of life and love in the actual Arctic»; «The truest and most human story of the Great White Snows»; «A picture with more drama, greater thrill, and stronger action than any picture you ever saw».
После успеха в Париже и Берлине фильм собрал за первую неделю проката в Нью-Йорке $40 000.
Мороженое «Эскимо» получило свое название после успеха этого фильма.
Громадный успех «Нанука с Севера» определил развитие документального кино во всем мире и оказал большое влияние на кинематографистов всех стран.
Стр. фильма на сайте Rotten Tomatoes (англ.) - .
В 1989 году внесен в Национальный реестр фильмов США.
Картина входит во многие престижные списки: «Двадцать лучших документальных лент всех времен и народов» (6-е место) по версии Международной документальной ассоциации; «The 1001 Movies You Must See Before You Die»; «They Shoot Pictures, Don't They?»; «Лучшие фильмы эпохи немого кино» по версии авторов тематического сайта ; «Лучшие фильмы» по мнению кинокритика Роджера Эберта; «Лучшие фильмы» по мнению кинокритика Сергея Кудрявцева и другие.
Рецензии (англ.): Роджера Эберта - ; New York Times - ; Variety - ; Денниса Шварца - ; Criterion Collection - ; DVDTalk - ; Onion A.V. Club - ; Old School Reviews - ; Criterion Reflections - ; Magic of the Movies - .
Роберт Флаэрти / Robert Flaherty (16 февраля 1884, Айрон Маунтин, Мичиган – 21 июля 1951, Думмерстон, Вермонт) – американский кинорежиссер, наряду с Дзигой Вертовым – один из основоположников и классиков мирового документального кино. Из семьи ирландских эмигрантов в США. Родился близ границы с Канадой. Учился в Мичиганском горном училище. С 1910 года работал геологом и картографом в окрестностях Гудзонова залива. В 1913 году в одну из экспедиций взял с собой кинокамеру с намерением снять фильм о жизни эскимосов. В 1916 году во время монтажа в Торонто негатив фильма сгорел от непотушенной сигареты. Флаэрти сохранил рабочую копию и показал ее друзьям, но никто из них не проявил интереса к материалу. Позднее рабочая копия была утрачена. В 1920 году Флаэрти вернулся к идее фильма о жизни эскимосов. «Нанук с Севера» (1922) принес ему всемирную известность. В 1923–27 годах ходил по Южным морям вместе с известным позднее режиссером, сценаристом и писателем Джоном Фэрроу, фактически, заставив того проникнуться любовью к кинематографу. Другие важные фильмы: «Моана южных морей» (1926), «Человек из Арана» (1934) и «Луизианская история» (1948). Британская академия кино и телевидения (BAFTA) вручает премию Роберта Флаэрти. C 1995 в Перми проводится фестиваль документального кино «Флаэртиана», в 2006 он стал ежегодным и международным. Стр. на сайте IMDb - .
Биография Р. Флаэрти на сайте «Техника и технологии кино» - .
Елена Грачева. «Жизнь и кино Роберта Флаэрти» - .
Ян Левченко. «Роберт Флаэрти: охотник-гуманист» - .
Ричард Ликок. «В поисках ощущения присутствия» - .
Дмитрий Ткачев. «Дезориентация – Север» - .
О Р. Флаэрти на сайте Senses of Cinema (англ.) - .

РОБЕРТ ФЛАЭРТИ. КАК Я СНИМАЛ ФИЛЬМ «НАНУК С СЕВЕРА». В августе 1910 года сэр Уильям Маккензи, только начавший строительство трансконтинентальной Северной канадской железнодорожной магистрали, предложил автору этой статьи отправиться в экспедицию на острова у восточного побережья Гудзонова залива в поисках предполагаемых месторождений железной руды. Всего за шесть лет я совершил по заказу сэра Уильяма четыре экспедиции вдоль восточного побережья Гудзонова залива, по бесплодным землям неисследованного на тот момент полуострова Унгава, по западному берегу залива Унгава и южному берегу Баффиновой земли. Эта работа увенчалась открытием архипелага Белчер в Гудзоновом заливе, представлявшего собой участки суши площадью пять тысяч квадратных миль, где были ... обнаружены залежи железной руды, однако настолько низкого качества, что разработка ее была экономически нецелесообразна. Среди моего исследовательского снаряжения в этих экспедициях было кинооборудование. Я надеялся снять фильмы о жизни северян и эскимосов, и, продав их, покрыть хотя бы часть расходов на экспедиции. Во время зимовки на Баффиновой земле в 1913–1914 годах мною были сняты фильмы о местной природе и жизни аборигенов, а также о последующей экспедиции на острова Белчер. Пленка общим метражом около 30 тысяч футов была по окончании исследований успешно доставлена в Торонто, где в процессе монтажа я, к несчастью, утратил весь материал во время пожара. Впрочем, хоть это тогда и стало для меня трагедией, может, это было и к лучшему, ибо качество материала было весьма дилетантским. С тех пор мой интерес к кино рос. Появлялись новые формы фильмов о путешествиях, особое влияние на меня оказала картина Джонсона об островах южных морей, и я решил, что подобное можно снять и о севере. Я пришел к убеждению, что добротный фильм об эскимосе и его борьбе за выживание в суровой полярной пустыне вполне может оправдать затраченные усилия. Короче говоря, я вновь решил отправиться на север – на этот раз исключительно с целью снять кино. Джон Ревийон и капитан Тьерри Малле из французской компании «Братья Ревийон» заинтересовались этим предприятием, и согласились финансировать мой проект. Мне повезло с этим контрактом, так как мне позволили использовать в качестве базы любую из факторий «Братьев Ревийон», огромной сетью покрывавших обширную территорию северной Канады. Мое поселение находилось на мысе Дафферин, на северо-востоке Гудзонова залива, милях в 800 к северу от железной дороги в северном Онтарио. Я отправился в путь 18 июня 1920 года. Индейцы перевезли меня на каноэ по реке Муз на факторию Муз у залива Джеймса. Оттуда в конечный пункт моего путешествия ходила небольшая шхуна, и на место я прибыл в середине августа. В мое распоряжение были предоставлены все ресурсы меховой фактории «Братьев Ревийон» на мысе Дафферин. Одно из двух помещений, составлявших факторию, отдали мне под жилье и кинолабораторию одновременно. Я привез с собой 75 тысяч футов пленки, передвижную электростанцию Холберга, кинопроектор, две камеры «Эйкли» и печатную машину, чтобы иметь возможность делать фильмокопии сразу после проявки и показывать эскимосам отснятый материал, указывая на ошибки, допущенные ими во время съемок. Из известных на фактории эскимосов для съемок я отобрал в общей сложности 12 человек. Главным среди них я назначил Нанука, имевшего добрую славу в тех краях. Кроме того, с его одобрения я выбрал троих эскимосов помоложе в качестве помощников. Сюда добавлялись жены с детьми, около 25 собак, а также нарты, каяки и охотничье снаряжение. На мою удачу, первым фильмом, который нам предстояло отснять, оказался фильм об охоте на моржа. От Нанука я впервые услышал про Моржовый остров – небольшой островок далеко в море, недоступный для эскимосов в сезон открытой воды, ибо он так далеко, что с суши его не видно. По словам Нанука, на южной оконечности острова есть омываемый прибоем участок берега, где водится много моржей. Об этом можно судить по следам, обнаруженным застрявшей там зимой группой эскимосов-охотников на тюленей, которые из-за вскрывшегося льда вынуждены были проторчать на острове до поздней весны. Спаслись они тем, что построили умяк – лодку из прибитых к берегу лесоматериалов и тюленьих шкур, и, используя разводья в треснувшем ледяном поле, сумели добраться до дома. Нанук с нетерпением ждал нашего похода, потому что, как он сказал, он «уже много лун не охотился на летнего моржа». Когда я решился предпринять поход, это заинтересовало всех местных обитателей. Недостатка в желающих пойти со мной не было. У каждого находились веские аргументы для того, что я должен включить его в число участников экспедиции. Мы отправились в путь на морском шлюпе длиной 25 футов, снаряженном треугольным парусом, провожаемые толпой эскимосов, их жен, детей и собак. В нескольких милях от фактории мы вышли в открытое море, перед этим три дня прождав на берегу благоприятной погоды, которая позволила бы совершить переход до острова. Наконец в сумерках мы добрались до острова, который представлял собой не более чем низкий пустынный кусок суши длиной полторы мили, состоящий из голой скальной породы и гальки, по всему побережью которого бился грохочущий прибой. Наслаждаясь костром из прибитой к берегу древесины (на материке такая древесина редкость), мы долго болтали, развалившись у огня, в основном обсуждая, каковы шансы найти моржей. И тут, как по заказу, едва мы собрались ложиться, раздался вопль Нанука: «Ивиук! Ивиук!» и вслед, будто в ответ, воздух огласил рев, исходивший от стада моржей. Когда рано утром мы пошли осмотреть берег, к нашему огромному разочарованию обнаружилось, что стадо опять ушло в море, однако некоторое время спустя моржи один за другим стали высовывать свои головы над водной гладью невдалеке от берега, поблескивая на солнце страшными клыками. Так как они были в воде, снять их на пленку было невозможно, и мы вернулись в лагерь. Следующие два дня мы почти ежечасно ходили на тот участок берега, пока наконец не нашли их: примерно 20 особей спали и возились в прибрежном песке. На счастье, они расположились в таком месте, что мы могли приблизиться незаметно, укрывшись за небольшим холмом. За холмиком я установил камеру, а Нанук, привязав гарпун, потихоньку пополз через гребень. От гребня холма до лежбища моржей было не больше 50 футов, и пока Нанук не преодолел половину расстояния, ни один морж так и не потревожился. На оставшейся части пути, стоило моржу-сторожу медленно поднять голову, чтобы осмотреться, Нанук припадал к земле и лежал неподвижно. Когда голова сторожа клонилась ко сну, Нанук вновь ползком продолжал свой путь. Должен заметить, что на суше у моржей очень слабое зрение, и тут защитой им служит нюх, так что если ветер помогает охотнику, к моржу можно подкрасться близко. Оказавшись почти посреди толпы моржей, Нанук выбрал самого большого самца, быстро поднялся и изо всех сил всадил в него свой гарпун. Ревущий от ярости раненный морж, бьющийся своей огромной тушей в воде (он весил более двух тысяч фунтов), крики людей, пытающихся с риском для жизни удержать зверя, угрожающий рык остальных моржей, топчущихся рядом, самка раненного зверя, которая вошла в воду и, сомкнувшись с ним клыками, пыталась спасти его – такой величественной схватки я еще не видел. Долгое время ни одна из сторон не имела перевеса, и охотники несколько раз просили меня использовать ружье, но меня занимала только рукоятка кинокамеры, и я притворился, что не понимаю, чего они хотят. Наконец Нанук затащил зверя в зону прибоя, где под тяжелыми ударами волн морж потерял свое преимущество перед человеком. Борьба длилась минимум двадцать минут – я сужу об этом по тому, что отснял 1200 футов пленки. Нагрузив шлюп моржовым мясом и костью, счастливая команда доставила меня обратно в поселение, где Нанука и его товарищей встретили громкими приветствиями. Не теряя времени, я стал проявлять пленку и печатать кинокопию. Схватка с моржом стала первым фильмом, который эскимосы увидели в своей жизни, и, говоря профессиональным киноязыком, премьера произвела фурор. Зрители, битком набившие кухню фактории так, что дышать было нечем, тут же забыли, что это картинка – для них морж был абсолютно реальным, живым. Во время показа визг женщин и детей смешивался с криками мужчин, предупреждавших Нанука об опасности и дававших ему советы. Слава о картине прокатилась по всем окрестностям, и весь год, что я провел там, каждая семья, забредавшая на факторию, просила меня показать им «Ивиук агги (Картину про моржа)». Вскоре после этого эскимосы поняли, что мои фильмы имеют и практическую пользу, и они изменили свое прежнее снисходительно-насмешливое отношение к Ангеркаку (то есть Белому господину, которому нужны картинки про них – что может быть глупей на свете!). Отныне я стал для них своим. Когда в декабре снег толстым слоем покрыл землю, эскимосы оставили свои топеки из тюленьих шкур и снежные иглу и пришли к моему зимовью. Они доверху обложили мою хижинку толстыми снежными блоками, соорудив настоящую крепость. Моя кухня стала излюбленным местом посиделок, и у меня всегда была наготове пятигаллонная бадья с теплым чаем и бочонок с галетами. Мой портативный граммофон тоже стал общей собственностью. Карузо, Фаррар, Рикардо Мартин, Маккормик чередовались с Гарри Лаудером, оркестрами Эла Джонсона и «Джаз Кингз». Ария из пролога к «Паяцам» в исполнении Карузо с ее трагическим финалом казалась им самой смешной из всех записей: она вызывала приступы хохота и заставляла их кататься от смеха по полу. Зимой возникало множество трудностей с проявкой и печатью пленок. Из радостей цивилизации больше всего мне не хватало водопровода. Например, для промывки пленки требовалось три бочки воды на каждые сто футов. Приходилось всю зиму следить, чтобы прорубь в восьмифутовой толще льда не замерзала, и воду с примесью льдинок нужно было таскать по одной бочке более чем за четверть мили. Когда я скажу, что за зиму проявил свыше 50 тысяч футов пленки без чьей-либо помощи, за исключением моего эскимоса, при медленном темпе в 800 футов за день, вы сами сможете оценить затраты времени и объем проделанной работы. Удачная охота на моржа так воодушевила Нанука, что ему захотелось большего. Первое, на что он решил замахнуться – добыть медведя на мысе Сэра Томаса Смита, находившемся в двухстах милях к северу от нас. Нанук сказал: «Там медведица делает берлогу для спячки. Точно знаю, сам там на них охотился. Думаю, мы можем сделать большую, большую агги». И он начал расписывать, как в начале декабря медведица делает берлогу в огромных снежных наносах. Заметить берлогу совершенно невозможно – ее выдает лишь крошечное отверстие, вроде отдушины, которое возникает оттого, что снег тает, растопленный теплом тела животного. Потом он предостерег ходить там в одиночку, потому что можно провалиться в берлогу, и тогда медведица очень рассердится! Его товарищи встанут по обоим бокам от меня с ружьями наизготовку, а я буду снимать (по крайней мере, он хотя бы собирался обеспечить мою безопасность). А он своим ножом для рубки снега откроет проход в берлогу, вынимая глыбу за глыбой. Тем временем спустят собак, и они, как это делают волки, будут ходить кругами около Нанука и выть в небеса. Когда проход в берлогу Госпожи медведицы откроется, Нанук с одним гарпуном в руках будет спокойно ждать наготове. Собаки начнут травить жертву, кого-то из них медведица молниеносными ударами своих лап запустит в воздух, а Нанук будет вытанцовывать рядом, выбирая момент для разящего удара в упор. Он изобразил всю эту сцену в лицах прямо у меня в хижине, используя в качестве гарпуна мой скрипичный смычок. Без всякого сомнения, получится большая, большая агги (агги пееруаллюк)! Я согласился с ним. После двух недель подготовки мы отправились в дорогу: я, Нанук, три его товарища, пара тяжело груженых нарт и две упряжки по 12 собак. Мой запас пищи состоял из ста фунтов свинины с бобами, которые я сварил в огромных котлах у себя на фактории, а потом положил в брезентовые мешки и заморозил. Питаться мне предстояло этими бобами, отрубая их топором от замороженной массы, а также сухофруктами, галетами и чаем. Диета у Нанука с товарищами была следующая: тюленье и моржовое мясо вместе с чаем и сахаром из моих припасов, а также, что самое важное, табак – самое ценное, что бывает у Белого человека. Мы вышли 17 января при ужасном холоде – все детали ландшафта расплывались под завесой снежной метели. За два дня мы прошли довольно много: лед на маршруте был прочным, с плотным настом, благодаря сильному ветру. Но потом сильная буря со снегопадом нарушила наши планы. Мы стали продвигаться еле-еле. За день мы в среднем делали не более десяти миль. Мы надеялись покрыть 200 миль до мыса Смита за восемь дней, но по прошествии 12 дней обнаружили, что одолели лишь полпути. Настроение у всех упало, собаки почти выдохлись, и вдобавок ко всему запасы тюленя и собачьей еды были на исходе. Низкая береговая линия, вдоль которой мы постоянно двигались, превратилась в сбивающий с толку мираж, висящий в небе, и Нанук не мог сориентироваться, где мы находимся по отношению к мысу Смита. Один за другим миновали однообразные дни, и мысль о том, насколько мы далеко от мыса Смита, стала главным, что волновало наши умы. «Далеко еще?» – этим вопросом мы ежечасно изводили беднягу Нанука. В тех случаях, когда он пытался угадать, он неизменно ошибался. В итоге мы прибыли в точку, откуда, как сказал Нанук, до мыса оставалось не более двух дней перехода: он был уверен в этом, потому что заметил сквозь дымку и снег старое охотничье поселение. Через день его товарищи обнаружили, что он вновь ошибся. Они не смогли скрыть своего раздражения и гнева. Бедный Нанук совсем пал духом. На всем дальнейшем пути он постоянно отводил от всех взгляд и наотрез отказался даже поглядывать на запутавшую его береговую линию. Мы были на грани отчаяния, когда впереди наконец показался мыс Смита. Собачий вожак, коричневая сука, которую мы три последних дня везли на нартах в надежде спасти ее, умирала от голода. Нанук закончил ее мучения ударом гарпуна и, подняв ее тело в воздух для осмотра, сказал: «Собакам на прокорм не хватит». Что ж, во всяком случае, мы были уверены, что на мысе водятся тюлени, и нам остался всего день пути, поэтому мы двинулись дальше в приподнятом настроении. Громада мыса высотой целых 1800 футов возвышалась впереди, бросая нам вызов. К сумеркам мы добрались до нашего острова сокровищ, где нас ждали медведи, тюлени и полное изобилие. Прежде чем восстанавливать старый лагерь Нанука, мы нетерпеливо, побросав нарты и собак, взобрались повыше, чтобы насладиться видом тюленьего края. Минуту или около того мы глазели вниз, прежде чем осознали, что этот край ничем не отличается от пустынной местности, из которой мы пришли: сплошное ледяное поле, и вокруг ни единой полоски открытой воды, где могут водиться тюлени. Про охоту на медведя мы позабыли: две с половиной недели мы искали тюленей, бродя вдоль вскрывшегося ледяного щита у основания мыса. За этот период мы добыли двух небольших тюленей, их хватило только на то, чтоб собаки не издохли от голода. Как-то у нас четыре дня не было тюленьего жира, и наше иглу погрузилось во тьму. Собаки совершенно обессилели и спали в туннеле при входе в иглу. Каждый раз, когда мне надо было выползти наружу, приходилось перекладывать собак в сторону, как мешки с мукой – они были слишком слабы и совершенно апатичны. По злой иронии, медведей вокруг было полным-полно: однажды за ночь четверо мишек прошли в тысяче футов от иглу, но у собак не было сил, чтобы затравить хищников или просто остановить их. Моя провизия тоже подходила к концу – последние дни я делился ею с эскимосами. Никогда не забуду одно тяжкое для меня утро, когда Нанук со своими людьми собрался на охоту в ледяных полях на море. Я внезапно заметил, что никто из них не притронулся за завтраком к моим запасам. А когда я стал выговаривать за это Нануку, в ответ услышал, что они побоялись оставить меня без пищи! Но удача все же повернулась к нам лицом вечером того дня, когда Нанук с улыбкой до ушей влез в иглу и выкрикнул долгожданные слова: «Оюк! Оюк! (Крупный тюлень)». Он убил тюленя, который был «очень, очень большой», и его хватило, чтобы накормить и нас, и собак на всем долгом пути обратно домой. Какой же пир был у этих ребят той ночью! Когда все закончилось, Нанук довольно заявил: «Теперь мы снова сильные и теплые. От пищи белого человека мы ослабли и стали холодные». Тюленье мясо, безусловно, прекрасный источник тепла для организма. Когда я проснулся на следующее утро, все эскимосы еще спали, их тела покрылись инеем, а над ними в холодном воздухе иглу витал пар от дыхания. Хотя трудности с провизией разрешились, мы еще были не в состоянии двигаться в обратный путь, потому что требовалось откормить собак. До тех пор мы обходили гигантские склоны мыса в поисках берлог. Медвежьи следы были повсюду, но берлогу мы обнаружили лишь одну, да и ту покинутую. Если бы у нас было в запасе время, то рано или поздно наверняка нашли, что искали, но мне предстояло отснять массу материала на моем зимовье в поселении, и больше тянуть было нельзя, поэтому с большой неохотой мы покинули мыс и направились домой. Мы прибыли туда десятого марта, проведя в походе за «большой картиной» Нанука 55 дней и пройдя 600 миль. Но я не жалею о случившемся: я многое узнал о прекрасных качествах моих надежных друзей – эскимосов. (Перевод Анатолия Бархатова)

РОБЕРТ фЛАЭРТИ. ЖИЗНЬ СРЕДИ ЭСКИМОСОВ. Тяготы и невзгоды жизни в Арктике. Как снимались фильмы о Нануке с севера и его отважных и благородных соплеменниках. I. Лет тридцать назад на бесплодных землях Северной Унгавы водились стада оленей карибу, насчитывавшие тысячи голов. Теперь их число сильно сократилось – остались редкие стада по двадцать или даже меньше особей. Если долгий летний поход заканчивается добычей хотя бы полудюжины оленей, для эскимосов это радостное событие. Эскимосам не хватает шкур для одежды. Я в жизни не встречал людей одетых более бедно, чем обитатели мыса Дафферин. Те, кого я выбрал для съемок в фильме, не исключение, и ... мне пришлось рыскать по окрестностям в поисках шкур, чтобы сшить им новые, более пристойные одеяния. Но шкур было не найти. Что бы я ни предлагал в обмен счастливым обладателям новых оленьих шкур, они ни за что не соглашались отдать их. Себе добыл сильно поношенную куртку с капюшоном, «кулита», и старые лосины, но взамен пришлось отдать новенький винчестер с двумя сотнями патронов в придачу. Еще только начинался ледостав, когда в поселение пришел Невалинга с целью обмена, и я случайно узнал, что он со своим напарником добыл оленей летом в глубине полуострова, но так далеко от берега, что им пришлось припрятать шкуры и рога там же, чтобы зимой вывезти добычу на нартах. Я попробовал договориться с Невалингой насчет шкур, однако он сказал, что уже пообещал их разным людям – что-то отцу, что-то друзьям, что-то брату и еще кому-то. Обещания он нарушить не мог, к тому же эти шкуры были им отчаянно нужны. Впрочем, как и мне – и я готов был отдать за них что угодно, но эскимос ответил: ничто на свете не может заменить теплую одежду. И все же мне удалось убедить его позабыть об обещаниях. Я посулил дать ему еды, патронов, моржового мяса для собак и вдобавок заплатить за оленьи шкуры столько, сколько обычно платят за то же количество песцовых шкурок. После этого вечный неудачник Невалинга сильно разбогател. Хозяин фактории всегда относился к нему с презрением, говоря: «Жрет много, а песца совсем не приносит». Но как-то Невалинга с напарником три недели пропадали в краях, где эскимосы никогда не охотились на песца. А когда вернулись, принесли не только двадцать две оленьих шкуры, но и, к изумлению хозяина фактории, сорок три превосходных песцовых – неслыханное богатство для любого эскимоса. Едва наступила зима, в поселенье на нартах прибыло множество эскимосов с северного и южного побережья. Они сетовали на худую зиму – ушли все тюлени. По словам эскимосов, море замерзло на многие мили, так далеко, как раньше и не бывало. Посреди периода зимних ветров вдруг возникло затишье, движение и ледовых полей прекратили дробиться, и, будто по мановенью волшебной палочки, тюленьи загоны и приливные бассейны враз замерзли. Пока не начнутся сильные штормы, районы охоты на тюленей будут недоступны. Эскимосы говорили, что придется денно и нощно бодрствовать в ожидании тюленей над промоинами во льду, долго и безуспешно; кто-то жаловался, что без тюленьего жира для ламп придется жить в иглу в полной темноте. Вспомнили даже про голодное безумие, и в отчаянии просили совета, что делать с сумасшедшим, если он станет наводить страх на селение, нападая на женщин и детей и отвлекая мужчин от охоты. Судачили про медведей, которые, оставшись без тюленьего мяса, начинают бродить ночью по стойбищам. И рассказали историю, как одна пожилая пара проснулась оттого, что на них свалилась снежная стена иглу, и в проломе возникла морда рычащего медведя, принюхивавшегося к манящему тюленьему запаху, исходившему от жира в лампе и от одежды. Сообразительная старуха схватила чесальный гребень, подожгла его и, размахивая у зверюги перед носом, отгоняла медведя, пока муж не разыскал снаружи свой гарпун. II. При подготовке к съемкам огромной проблемой оказалось сооружение иглу, которое было бы достаточно просторным для интерьерных съемок. Обычное эскимосское иглу диаметром около двенадцати футов маловато. По заданным мною размерам Нанук с товарищами начал постройку самого большого иглу в своей жизни – диаметром 25 футов. Они работали два дня, им помогали женщины и дети. Дальше наступило самое сложное: надо было вырубить в стенах пять проемов для установки ледяных окон так, чтобы не обрушился свод. Только они начали работу, как свод развалился на кусочки. «Не страшно», – сказал Нанук. – «В следующий раз получится». Еще два дня работы – результат тот же: как только они принялись вырубать проемы, строение рухнуло. На этот раз их это страшно развеселило, и они чуть не надорвали животы, смеясь над своими злоключениями. Нанук вновь взялся за «иглу для большой агги (картины)», только теперь женщины и дети таскали из проруби на нартах бочки с водой и заливали водой стены сразу по мере их возведения. Наконец иглу достроили, и все стали разглядывать его с таким же удовольствием, с каким детишки глядят на возведенный ими домик из кубиков. Однако света, проникавшего через ледяные окна, оказалось недостаточно для внутренних съемок, и нам пришлось убрать ту половину свода, под которой была установлена камера. Так что Нанук и его семья раздевались перед сном и вставали по утрам нагишом на холоде. III. Эскимосы обладают поразительными техническими способностями, что не раз выручало меня. Одному из своих помощников я поручил приглядывать за камерами. Когда камеры вносили с морозного воздуха в теплое помещение нашей базы, они часто покрывались инеем внутри и снаружи. Их приходилось разбирать и аккуратно протирать все детали. С кинокамерами это было не сложно, а вот фотоаппарат, к моему огорчению, оказался так сложно устроен, что я не смог его собрать. Его детали несколько дней валялись на моем рабочем столе. В итоге эскимос, которого я в честь знаменитого комика окрестил Гарри Лаудером, вызвался собрать аппарат, весь вечер возился с ним при свете мерцающей свечи и под громкие восклицания толпы эскимосов, и таки управился с задачей, которая для меня самого оказалась непосильной. Я никогда не забуду, как он предложил мне помощь в лечении гнилого зуба. Став свидетелем моей неудачной попытки удалить больной зуб, он, абсолютно точно сделав вывод о моих намерениях, принес мне вставленное в плотницкий коловорот крохотное сверло, искусно выполненное из десятицентового гвоздя! Недоразумений между мной и эскимосами, конечно, нельзя было избежать. По большей части они возникали из-за моей неспособности понять истинный смысл сказанного ими. И лишь однажды, такого рода недоразумение приняло серьезный оборот. Произошло это с Аувиуком, которому я дал одну из ролей. Мы возвращались с охоты на медведя. Три дня у нас не было тюленьего жира, нам приходилось есть холодную пищу и обходиться без чая. Наконец мы добрались до тайника с галлоном драгоценного горючего, и почти невыносимым мучениям, которые причинял голод, настал конец. На следующий день, с трудом пробиваясь сквозь ледяной ветер, мы остановились, чтобы распутать постромки упряжки. В этот момент Аувиук крикнул мне, что жир пропал, что мы забыли его взять с собой. И я вдруг ощутил, насколько ценен этот самый жир. «Гарри Лаудер» с напарником, почуяв недоброе, благоразумно ретировались, один за другим, и исчезли где-то посреди снежной пурги. Аувиук вынул из-за пояса свой нож для рубки снега и, размахивая им передо мной, стал осыпать меня эскимосскими ругательствами. К нартам, стоявшим около меня, были приторочены гарпуны, и я уже стал прикидывать, успею ли схватить один из них, когда до меня дошло, что весьма красноречивая жестикуляция Аувиука не носит враждебного характера. В этот момент из пурги вынырнул «Гарри Лаудер», неся пропажу – старую жестяную банку, которую я выбросил за ненадобностью! Инцидент был исчерпан ночью за дружеским ужином с вкусным горячим десертом из сушеных яблок, щедро сдобренных сахаром. Весна на севере нетороплива, наступает нескоро. Только в последнюю неделю мая два одиноких гуся, пролетевших над поселением, заставили туземцев высыпать из своих жилищ с радостными криками «Оюнг (весна)!». К концу июня весь снег, кроме глубоких сугробов в оврагах и на склонах холмов, растаял. Полярные цветы проросли пышными пурпурными, белыми и желтыми коврами сквозь рыжие и бурые мшаники на равнинах. Стройными рядами, будто воинские полки, по небу потянулись стаи гусей; около поселения парили выводки белых куропаток. Устья рек, впадавших в море, кишели гольцом, блестящие как полированная сталь и серебро бока рыбы сверкали на солнце, на прибрежных островах во множестве гнездились морские голуби и гаги. Все приплывающие каяки были доверху набиты гусями, лососями, гагами и десятками яиц на обмен. Солнце садилось примерно в 11 часов и снова вставало в два ночи, оно заходило ненамного ниже голубой линии северных холмов, и его сияние постоянно озаряло небо, расцвечивая все проплывающие облачные гряды. Каждый спал, когда хотел, и тишину постоянно нарушали голоса мальчишек. Нанук не находил себе покоя, его вновь одолела страсть к путешествиям. Однажды, когда мы готовили китобойный шлюп к выходу в море, он сказал, что примерно в трех днях плаванья на каяке вверх по побережью есть маленькая гавань с узкой горловиной, где часто резвится множество белух. Там можно, если повезет, снять «большую агги». Вдоль берега еще стояли ледяные поля, среди которых виднелись сине-зеленые полосы разводий, постоянно менявших свое положение в зависимости от ветра и прилива. Налетевший норд-ост погнал льдины в море, и еще до конца дня от обширных ледовых полей осталась лишь тонкая белая линия далеко на западе. На своем пути мы в изобилии встречали дичь. Под крутыми выступами огромных утесов, возвышавшихся на триста футов, теснились сотни чаек и мириады морских голубей и крупных гаг. Их крики и вопли, эхо от наших выстрелов и низкий рокот моря сливались в причудливое попурри. Когда мы сходили на сушу, чтобы набрать яиц морских голубей, птицы кишели над нами, как мухи на расстоянии едва ли не вытянутой руки. Дождавшись, пока они кругами приблизятся к нему, Нанук швырял в них со всего размаха найденной на берегу палкой, сбивая за раз сразу по три-четыре птицы. С запада пришел шторм и вновь нагнал ледяные поля, нагромоздив торосы вдоль голых прибрежных скал. Мы оказались в ледяном плену. Пока мы были взаперти, мы ходили вглубь побережья, охотясь на гусей, обитавших в крохотных блюдцах тундровых озер. Гуси сбросили оперение и потому не могли летать. Мои спутники ловили птиц, загоняя их, что, учитывая вязкий мшистый грунт, было нелегкой задачей. Два дня мы продирались вперед, используя любую извилистую промоину, появлявшуюся во льду с приливом, либо, когда разводье исчезало, затаскивали лодку на льдины. Так длилось до тех пор, пока благоприятный для нас ветер с берега наконец не освободил нас из плена и мы не направились к гряде голых скал, где и находилось место, которое Нанук называл «Кулелулевак нуна» (земля белух). Мы не рискнули разбивать лагерь слишком близко к узкому проходу к обиталищу китов, потому что даже на расстоянии в милю стук весла о планшир мог их спугнуть, и они ушли бы в море. Мы расположились под скалой в полутора милях, и эскимосы по очереди дежурили на гребне, высматривая китов. Ровно через две недели стая китов, в общей сложности насчитывавшая около двадцати особей, приблизилась к гавани, покачиваясь на волнах. Нанук во главе флотилии медленно погреб к входу в гавань. «Гарри Лаудер» с камерой «Эйкли» и я с ручной камерой и кассетами с пленкой пошли по суше туда же. Едва мы прошли полпути, как наблюдатель подал сигнал о том, что киты вошли в гавань. Гребцы на полной скорости рванули к горловине, грохоча бок о бок веслами по планширу, вопя и крича во всю глотку, затем медленно вплыли в гавань. Оглушительный шум поверг животных в панику. Как объяснял Нанук, барабанные перепонки китов настолько чувствительны, что звуки их не только пугают, но и причиняют боль. Белоснежные туши китов блестели на солнце, когда они всплывали на поверхность выпустить фонтан или пытались вырваться из узкой петли входа в гавань, но натыкались на преграду суши. Вновь и вновь они пробовали пробиться через кордон из каяков, но их либо загоняли назад, либо били гарпуном, когда киты подплывали близко. Сражение длилось час, пока не забили пять белух. Выстроив каяки в линию, Нанук и его напарники потратили остаток дня на то, чтобы отбуксировать добычу к берегу и вытянуть на сушу. Два дня ушло на разделку и распределение туш, когда же шлюп заполнили мясом, которое Нанук собирался подарить родственникам из поселения, мы отправились на юг, причем пленки у меня уже не было – я извел весь запас на последнюю «большую агги» в исполнении Нанука. С приходом августа мы начали прикидывать, когда же приплывет шхуна с почтой и новостями с большой земли. Мы с хозяином фактории перерыли журналы поселения за прошедшие годы, разыскивая старые даты прибытия шхуны, и, выведя среднее число, заключили пари на тот день, который каждый из нас считал наиболее реальным. Мы почти все время наблюдали за морем с холма, и объявили награду – мешок галет – тому, кто первый заметит паруса. Наконец шхуна прибыла и была встречена с восторгом всеми обитателями фактории, от людей до собак. Мои вещи, уже давно частично упакованные в ожидании отъезда, подняли на борт. Я еще раз оглядел тесное жилище, в котором я провел год, и, наконец, следом за багажом взошел на борт. Нанук с товарищами пришел на шхуну, чтобы попрощаться. Когда шхуна стала отчаливать, они нехотя сошли на берег, но и потом на своих каяках провожали нас, окружив с обоих бортов, до тех пор, пока судно, набирая ход, медленно не оторвалось от них. Я увидел, как они развернулись обратно, все махая мне руками, и направились к берегу, к крошечным точечкам своих рыжевато-коричневых жилищ, торчащих среди унылых и пустынных береговых просторов – к тому месту, что они называют своим домом. (Перевод Анатолия Бархатова)

Документально-эпический фильм. Эта документальная картина, являющаяся, как ни парадоксально, кинодебютом 38-летнего американского режиссера Роберта Флаэрти, давно признана классикой кинематографа. И с течением времени (тем более – спустя восемьдесят пять лет после своего появления на экране), казалось бы, этнографическая по внешнему виду лента, которая создана методом кинонаблюдения в период шестнадцатимесячной экспедиции, но все же не без необходимого авторского вмешательства, приобретает черты своеобразного эпического повествования о человеке в его борьбе с природной стихией. Скудный быт эскимоса Нанука, обитателя ледяных просторов на американском Крайнем Севере, пытающегося изо всех сил выжить и продолжить свой род, поневоле воспринимается почти на бытийном, библейско-мифологическом уровне. Словно все ... человечество вдруг опять очутилось в ледниковом периоде – и упорно, стиснув зубы, преодолевая холод и голод, вопреки всему продолжает жить и существовать. Интересно, что фильм Флаэрти, снятый лишь за $50 тыс. (эти деньги были даны на полярную экспедицию французской фирмой «Братья Ревийон»), сначала с успехом прошел в Париже и Берлине, а в США его отказались прокатывать пять компаний, но потом «Нанук» все-таки появился в кинотеатрах Нью-Йорка и уже за первую неделю собрал свыше $40 тыс. Сам Нанук, которого в жизни звали Аллариаллаком, якобы умер от голода всего через несколько месяцев после съемок, а по другим сведениям, это случилось в ноябре 1925 года. Его внук Адами Квазиак Инукпук сыграл роль Нанука в канадско-французской ленте 1995 года «Каблунак» (на языке инуитов, или же канадских эскимосов, это слово означает «незнакомец»), рассказывающей о работе Флаэрти в кино. А в 2001 году произвела фурор на многих фестивалях мира первая в истории полнометражная игровая картина инуитов «Быстрый бегун», которая была поставлена канадским эскимосом Захариасом Кунуком. (Сергей Кудрявцев)

[…] Флаэрти снял свой первый документальный фильм в 1914-1916 годах в районе Баффинова залива камерой «Белл-Хауэлл», приобретенной в 1913 году. Он сделал фрагмент (или копию), передающий суть фильма и выдержавший множество демонстраций, но затем решил не снимать заново погибший фильм. Ему хотелось «показать эскимосов не с точки зрения цивилизованных людей, а так, как они сами себя видят». При финансовой поддержке крупного торговца мехами он приступил к съемкам фильма «Нанук с севера», героями которого стали его друзья эскимосы. Он прожил с ними пятнадцать месяцев в 1920-1921 годах в районе порта Гурон (Гудзонов залив), требуя, чтобы они продолжали свою повседневную жизнь перед ... камерой, с которой очень быстро свыклись. Фрэнсис Флаэрти писала: «Ему помогали Нанук и еще три эскимоса – Веталтук, Тукалук и Крошка Томми. Они делали для него все. Когда ему понадобилась свежая вода для проявки, они проделали прорубь в двухметровом льду реки и наполнили бочки водой со льдинками и оленьими шерстинками, сыпавшимися с их одежд. Они отфильтровали ее и нагрели на печке, на которой готовили пищу. Когда возникла нужда в сушилке, они прочесали весь берег на многие километры и собрали весь плавник, необходимый для ее постройки. Когда же наступило время печатать копии, возникли настоящие трудности – привезенное электрооборудование не давало достаточно света. Как они вышли из положения? Они закоптили окошко, оставив кусочек, равный по размеру кадру, и Боб сделал копию при слабом свете арктического солнца. Камеры несколько раз падали в морскую воду, и их приходилось разбирать, чистить и собирать. Эскимосы обучились и этому. Но не знали, для чего это нужно. Они никогда не видели ни одного фильма. И вот однажды Боб установил проектор, повесил на стену одеяло и пригласил в хижину всех – мужчин, женщин и детей. Он снял Нанука, проткнувшего копьем моржа, моржа, бьющегося в прибрежных водах, и Нанука, пытающегося вытащить его на берег. Проектор включился, и в хижине установилась мертвая тишина. Они увидели на экране двигающегося человека и узнали в нем Нанука. Но Нанук сидел рядом с ними в хижине, и они не понимали этого. Когда же они увидели моржа, то, по словам Боба, началась настоящая паника. «Держи его крепче! – завопили они. – Держи!» И бросились к экрану, толкаясь и опрокидывая стулья, чтобы помочь Нануку удержать моржа. И только тут до них дошло, что к чему. Речь шла об охоте, а они были великими охотниками. Они умели организовать охоту и взяли дело в свои руки. «Надо провести охоту на медведя, – объявил Нанук, – поскольку это – величайшая из охот». Найти берлогу медведя легко по пару от его дыхания, вырывающегося наружу. Ножом Нанук расширит вход, разъяренная медведица с ревом выскочит из берлоги; на нее набросятся собаки; она будет отбрасывать их... «И тогда, – сказал Нанук – и выйду против нее с одним гарпуном. Разве это не будет доброй охотой?» Боб согласился с ним, и Нанук стал прочесывать восьмисоткилометровое побережье ради великолепной медвежьей охоты, на которой многие погибли». Сняв этот фильм, Флаэрти так определил его суть: «Считаю необходимым работать на малоизвестном материале, среди народностей, чьи нравы коренным образом отличаются от наших. Если сюжет непривычен, захватывающ, нов, камера может снимать просто, без особых эффектов и в наилучших условиях. Вот почему я вел работу в этнографическом плане. Я уверен, что грация, достоинство, культура, утонченность есть и у народов, живущих в совершенно других условиях. Такие расы существуют в Лабрадоре, Мексике, Южной Америке, Азии. Колониальные нравы белых нередко унизительны для них. Их высмеивают. Их спаивают. Но поверьте, эти народы, живущие в стороне от прочего мира, создали свою эстетику, о которой мы и не подозреваем. Каждый раз, начиная фильм в малоизвестной стране, я испытываю к этим народностям симпатию и горю желанием изобразить их правдиво и с благожелательностью. Камера – сверхглаз, позволяющий заметить малейшие оттенки и движения. Благодаря ей ритм становится музыкой». Закончив свой полнометражный фильм, Флаэрти долго и тщетно искал покупателя. А когда фильм купила фирма «Пате» (США), ей пришлось долго уговаривать прокатчиков. Но успех у публики оказался столь огромным, что во всем мире появились сладости, шоколадное мороженое «Нанук» (Германия, Чехословакия, Центральная Европа), «Эскимо» (СССР, Франция), «Эскимо-пи» (США, Великобритания). Нанук так и не узнал о своей мировой славе – он погиб от голода в ледяной пустыне незадолго до премьеры фильма. Если этот незнакомец добился, популярности настоящей кинозвезды, то потому, что Флаэрти не стал увлекаться экзотикой, а показал эскимосов человеческими существами с теми же устремлениями и переживаниями; их нравы хотя и отличаются от наших, но это нравы, присущие человеческим существам. Ему удалось ухватить «живые черты» а также использовать своих непрофессиональных актеров в «документальной постановке». И он настолько хорошо познакомил нас с их достоинством, культурой, утонченностью жизни, что иглу, кайяки, анораки (до фильма известные лишь этнографам) вошли в обычный словарь народов мира. Так произошел «культурный обмен» между цивилизацией Крайнего Севера и прочими цивилизациями. Флаэрти не только снял некоторые живописные подробности или фольклор их примитивной жизни – костюмы, танцы, церемонии. Его камера следила за эскимосами во время еды, охоты, рыбной ловли, строительства иглу – иными словами, за обычной жизнью Нанука и его семьи. Никому неведомый человек стал героем подлинной эпопеи. Чтобы воссоздать его жизнь, Флаэрти пришлось разработать сценарий и попросить Нанука, его жену Нилу, их детей превратиться в добровольных актеров. Этот новый метод съемки документального фильма (напоминавший немного наивные «киноновости» Пате или Мельеса) был полной противоположностью вертовскому методу киноглаза, о котором объект съемки и не должен подозревать. Камера не могла снимать Нанука и его семью в иглу диаметром четыре метра. Флаэрти обратился к эскимосам с просьбой построить «самую большую из существующих иглу». Снежный дом таких размеров обрушился в момент, когда эскимосы вставляли ледяные окна, и потребовалось три дня работы, чтобы придать декорации устойчивость, – ведь речь действительно шла о декорации, построенной для постановочных нужд документального кино. В некоторых сценах Нанук и его семья работали как профессиональные актеры. Эпизод, где Нанук «впервые» слушает фонограф, создает впечатление не прямой съемки, а съемки по сценарию и указаниям режиссера. Но если эпизод и заслуживает критики, то не следует из-за него осуждать сам метод. Истину в кино иногда приходится воссоздавать. И Нанук, поглощенный охотой, и Нила, занятая шитьем, быстро забывали о камере. Одна из добродетелей Флаэрти – умение с невероятной терпеливостью выждать нужный момент и запечатлеть естественный жест или событие. Роберта Флаэрти можно назвать отцом документального фильма . Громадный успех «Нанука с севера» определил развитие документального кино во всем мире и оказал большое влияние на кинематографистов всех стран, в том числе и СССР, хотя там Вертов шел совершенно иными путями. Своим первым фильмом Флаэрти предстал перед зрителями неким Жан-Жаком Руссо кинематографа. Его Нанук был «хорошим дикарем», которого не коснулась и не «испортила цивилизация». Никак с ней не связанный – разве только с представителями фирмы братьев Ревийон, – Нанук противостоял только враждебной природе. И хотя «дикарь» выглядел несколько утопичным, чувствовалось, что он живой, реальный человек. Флаэрти обладал большим операторским талантом и проявил вкус к монтажу, работая с пленкой, длина которой в десять раз превышала длину готового фильма. «Нанук с севера» оказал большое влияние на теорию кино, и потому Пудовкин мог позже сказать, что каждый человек способен сыграть на экране свою собственную жизнь. […] (Жорж Садуль. «Всеобщая история кин»)

[…] Пока шла война, денег было не достать. Лишь в 1920 году Флаэрти сумел через знакомого капитана-полярника выйти на французскую меховую компанию Revillon, которая согласилась дать денег на экспедицию к эскимосам. Для фирмы это был шикарный пиар. Единственная, и уж точно первая в мире промысловая компания, сделавшая собственный фильм, по праву рассчитывала на значительный успех. Флаэрти давно запланировал снять какого-нибудь типичного эскимоса в его реальном окружении, сделать его настоящим героем ленты и при этом по возможности избежать театральных эффектов. В итоге на "главную роль" был выбран не совсем типичный, а именно, лучший охотник побережья в районе Порта Гаррисон. Его звали ... Нанук (в переводе – Медведь). Нанук с самого начала показал себя способным "актером". Казалось бы, камера с ее способностью удваивать реальность и плодить двойников живых людей, должна была вселить в эскимосов мистический ужас. Ничуть не бывало. Они с готовностью работали на камеру, устраивали целые сцены бытового и даже ритуального характера, принимали участие в "режиссуре" сцен – например, охоты на тюленей, разведения костра, занятий с детьми, приготовления пищи. Сам Нанук – это герой, которым, как ниткой, прострочено повествование об эскимосах. Когда Флаэрти говорит "они", обобщает полученный опыт, он все равно показывает Нанука – это своего рода символ всего эскимосского сообщества, точнее, его верный заместитель. Интерес белого человека с камерой к привычному укладу жизни вызвал у Нанука не только восторг, но и горечь потери. Когда фильм был снят, он, по свидетельству Флаэрти, умолял снимать еще, предлагал различные сюжеты. Для него кино неожиданно сделалось важной частью жизни, властно оттеснив прочие привычные координаты раз и навсегда утвержденного мира. Флаэрти собственными глазами увидел, какую цену приходится платить традиционным (в терминологии антропологов – primitive) народам за соблазны вторгающейся цивилизации. Через год после окончания съемок и отъезда в город Флаэрти получил известие о гибели Нанука. Отважный охотник пошел в тундру за отбившимися от стада оленями, ушел слишком далеко от жилья и умер от холода и голода. В это время он был если не совсем настоящей, то уж точно экзотической звездой мирового кинематографа. Фильм "Нанук с Севера" 11 июня 1922 года был представлен зрителям одного небольшого кинотеатра в Нью-Йорке. Успех был такой, что на режиссера, больше смахивающего на золотоискателя, обратили свое запоздалое внимание владельцы крупных прокатных сетей (Флаэрти свидетельствовал, что поначалу, например, в компании "Парамаунт" картина была воспринята как вопиюще возмутительный факт, настоящая провокация). За право катать Нанука в Европе уже шла настоящая борьба. К новому слову в неигровом кино отнеслись неоднозначно. Зрительский успех – далекий, впрочем, от сборов от фильмов Мак Сеннета и Бастера Китона – был, конечно, приятным обстоятельством, но его причины не устраивали Флаэрти. Он понимал, что зритель падок на экзотику, с любопытством следит за повадками "этих дикарей", восторгается тем, что даже так далеко, на краю света, живут какие-то странные существа, до которых еще не добралась наша передовая цивилизация. Профессионалы и критики, напротив, однозначно не приняли картину, обвинив режиссера в нарушении элементарной жанровой этики. Его "неигровые" сцены имели ярко выраженный постановочный характер, все было сделано "нарочито и специально", что, по мнению многих, на корню подрывало весь замысел. Пройдет еще не менее полувека, прежде чем документальное кино научиться относиться к своей "документальности" прагматически, извлекая качество документа из искусственных ситуаций. Решительно не заботясь о теоретическом статусе своих опытов, Флаэрти был одним из первых, кто начал прибегать к методу реконструкции событий. Ведь то, что он показывал, было воспроизведено специально на камеру, хотя и до, и после съемок эскимосы занимались тем же самым. Они были готовы повторить для чудаковатого белого человека свои повседневные действия, поскольку быстро поняли, что в белом снопе света, идущем из аппарата на стену, они увидят себя. Флаэрти свидетельствовал, что в первый же день его пребывания в становище женщины чуть не передрались за право оказаться на волшебной пленке. Благодаря Нануку Флаэрти утвердился в элите документального кино. Экспедиции за рудой были забыты навсегда. Конкурентов было немного. В основном все жаждали снимать прибыльные выдумки. Неигровые, этнографические, исследовательские ленты считались эксцентричными выходками, достойными таких сумасшедших парней, как, скажем, русские большевики (в это время снимает свою Киноправду Дзига Вертов) или немецкие авангардисты (Вальтер Рутманн, например). […] (Ян Левченко)

[…] Впервые Флаэрти расчехлил свою камеру в феврале 1914 года, на побережье Гудзонского залива. Съемки вызвали необычайный ажиотаж среди автохтонов, женщины перессорились за право сниматься. Постройка иглу, охота, шаманские заклинания – пока съемки не выходили за пределы этнографических кинозарисовок, которые вошли в моду еще на рубеже веков. Десятого июня Флаэрти отбыл в киноэкспедицию с камерой, тринадцатью коробками пленки, едой на двадцать дней и проводником Аннунглунгом. Съемки будущего шедевра проходили в самых экстремальных условиях. Когда проводник заметил стадо оленей и было решено их снять, «упряжка рванула вперед. Олени разбежались направо и налево по склону. […] Камеру шатало, как во время морской ... качки. Между скачущими собаками и оленями не было и двухсот футов, и я снимал, и снимал, и снимал… Ярд за ярдом мы настигали их. Собаки, уверенные в успехе, заливались лаем. И тут что-то произошло. Все, что я помню, – как вывалился головой вперед в сугроб. Сани перевернулись. Вокруг кружили жестоко разочарованные собаки. Аннунглунг умирал со смеху. Два дня мы везли обратно в лагерь то, что, как я думал, было фильмом фильмов. Но за двенадцать миль до конца пути, когда мы шли по слабому льду ручья, сани провалились. Конец фильма». Летом 14-го геологическая экспедиция могла считаться законченной. Новые земли были разведаны и нанесены на карты. Что же до личных достижений Флаэрти, то в сухом остатке были: решение канадского правительства назвать один из островов Бельчера его именем – и десятки тысяч футов снятой пленки. В октябре, на обратном пути, в поселке Great Whale River Post Флаэрти был встречен почтальоном, полуиндейцем-полушведом, который воскликнул: «О Господи, сэр, я принял вас за немцев». Так Флаэрти узнал, что началась Первая мировая война. А 12 ноября 1914 года произошло еще одно знаменательное событие: он женился на Фрэнсис Хаббард. Потом были еще экспедиции, новые съемки, новые метры пленки… К зиме 1916 года режиссер решил, что пора уже делать собственно фильм. Материалы представляли собой семьдесят тысяч футов пленки, уже проявленной и отпечатанной. Когда Флаэрти паковал негатив у себя в Торонто, чтобы отправить его в Нью-Йорк, он уронил в коробку окурок. Как написал потом – «к своему стыду и сожалению». Спасая мгновенно вспыхнувшую пленку, он чуть не расстался с жизнью и провел несколько недель в госпитале. Правда, остался напечатанный позитив, но сделать с него другие копии в то время было технически невозможно, а эта, единственная, разрушалась при каждом просмотре. И все же несколько просмотров фильма состоялось – и в доме автора, и в Американском географическом обществе, и еще кое-где. Как позже написал Флаэрти, реакция зрителей была… ммм… «вежливой»: «Люди были благожелательны. Но я увидел: все, что их интересовало, – это где я был и что я делал. Это было совсем не то, чего хотел я. Я-то хотел показать иннуитов (эскимосов). И не с точки зрения цивилизации, а так, как они сами себя видят: „мы, люди». Я понял, что должен все сделать совсем по-другому". «Почему бы не взять […] типичного эскимоса и его семью и не описать его жизнь в течение года? Чья жизнь может быть интереснее? Это человек, у которого меньше возможностей, чем у кого бы то ни было в мире. Он живет там, где больше никто не может выжить. Его жизнь – это постоянная война с голодной смертью. […] Это на самом деле должно быть интересно». Но найти денег на этот новый фильм оказалось невозможно. Шла Первая мировая война, и потенциальным спонсорам было не до затерянных в ледяной пустыне эскимосов. Сэр Уильям Маккензи после истории с пожаром как-то охладел к кинематографу. Несколько лет Флаэрти пытался найти деньги на экспедицию. За это время Фрэнсис родила ему трех дочерей, а также помогла написать книгу «Мои друзья эскимосы» (она вышла в 1924 году). В 1920 году наконец произошла еще одна судьбоносная встреча – с капитаном Тьерри Малле, который работал на «Revillon Frеres», французскую меховую компанию. Именно компания «Revillon» согласилась финансировать новый фильм и экспедицию на залив Гудзона – с тем, чтобы в первых титрах фильма стояло: «Revillon Frеres представляет». Новому фильму нужен был герой. Тут Флаэрти выбирать не пришлось. Нанук (его прозвище значило «Медведь») был самым знаменитым охотником в округе Порта Гаррисон. К нему Флаэрти добавил трех молодых эскимосов в качестве помощников, а также их жен, детей, «собак в количестве двадцати пяти, сани, каяки и охотничье снаряжение». Можно было снимать. «Они страшно удивились, когда я появился с полным снаряжением, и спросили, что же такое я собираюсь делать. Когда я объяснил, что хочу провести с ними год, чтобы сделать фильм – картинку, где бы они все двигались, – они покатились со смеху». Самым первым эпизодом съемок стала охота на моржей. Для начала Флаэрти пришлось выяснить у Нанука: понимает ли он, что они поплывут на остров моржей не за мясом, а чтобы снять кино. Сознательность «актеров» его поразила: «Да, да, агги (так они называли кино) на первом месте. […] Никто не шелохнется, ни один гарпун не будет брошен, пока ты не подашь к тому знак». Охота оказалась удачной. «К вечеру я израсходовал весь запас пленки. Вельбот был завален моржовым мясом, бивнями. Никогда еще нам так не везло: Нануку на охоте, а мне – на съемках». Когда Флаэрти решил показать эскимосам, что же он такое делает, те были потрясены. Онемев поначалу, они только вертели головами от экрана к живому Нануку и обратно. Но как только на экране появились моржи, публика возбудилась: «Проверь гарпун! Держи его! Упрись ногами!» Этот эпизод получил у эскимосов название «ивуик-агги», и каждый приходивший на факторию эскимос умолял показать ему этот фильм. Флаэрти готов был смотреть на своего героя бесконечно – ему все было интересно. Как он кормит собак, как спит, как ест. Как делает снежные скульптурки медведя и учит своего малыша стрелять из лука. Как выпиливает изо льда окно для иглу и ставит рядом с ним отражатель из снега, чтобы было посветлее. Как ловит рыбу и охотится на моржей. Как смеется, когда слушает на фактории пластинку, и пробует откусить от нее. Как его дети катаются на санках и укладывают спать щенят. Как его жена разминает зубами замерзшую обувь и готовит еду. Как собак заметает пургой… Главное ощущение от этого фильма – то, что режиссер совершенно никуда не торопится и дарит свое время своему герою безраздельно. Поэтому «Нанук» и отличается от сумасшедшей энергетики современного ему монтажного кино: патриархальна не только жизнь героя, но и внутреннее время самой картины. Наконец Флаэрти решил: он снял все что хотел. «Бедному Нануку мир показался внезапно опустевшим. Он слонялся вокруг моего домика и говорил о фильмах, которые мы могли бы снять, пожелай я остаться еще на год. Он никак не мог понять, зачем я потратил столько сил, чтобы снять «большой агги» о нем, его охоте. Для него не было ничего обыденнее собак, нарт, иглу. Напоследок Нанук соблазнил Флаэрти на дальнюю поездку – поохотиться на белую медведицу. Эта охота должна была стать кульминацией фильма. Но, заблудившись в ледяных торосах, Нанук, Флаэрти и их помощники чуть не погибли от голода. Вся взятая пленка пошла на растопку. …Уже после того как Флаэрти уехал домой, он получил известие по почте, которая приходила с Севера раз в год, что Нанук погиб. Он пошел в глубь тундры в поисках оленей. Оленей он не нашел и умер от голода. К тому времени Нанук уже стал героем мирового экрана. И по всему миру торговали мороженым «эскимо», вошедшим в моду на волне успеха этого фильма. Но сам герой об этом так и не узнал. […] (Елена Грачева)

Это документальный фильм про эскимосов. При общей правдивости повествования Флаэрти нагородил вокруг фильма неимоверное количество лжи. Сплошные "якобы". Начать с того, что якобы Нанука на самом деле зовут не Нанук, а Аллакариаллак. Якобы жену Нанука играет не его настоящая жена, а другая эскимоска. Я думаю, что знаю, зачем это понадобилось Флаэрти. Эта другая эскимоска была его любовницей. Через несколько месяцев после того, как Флаэрти снял фильм и отбыл в неизвестном направлении, она родила сына, которого назвала Джозеф. Джозеф был в довольно интересном родстве с Аллариаллаком, которое сложно и определить – он был сыном женщины, которая играла в документальном фильме жену ... Аллариаллака. Он жил очень тяжело, как якобы жил его якобы отец, а вот настоящий отец, кстати, повел себя как скотина – никак ему не помогал. Другую якобы жену Нунака тоже играет не его жена, а чужая посторонняя женщина. Якобы детей – чужие посторонние дети. Нанук (или Аллакариаллак) никак не мог умереть от голода (опасность такой смерти все время педалируется в фильме), потому что все время околачивался около французской фактории, и рядом стояло довольно большое для эскимосов поселение, умереть посреди которого с голоду было затруднительно. Более того, в титрах было написано, что Нанук ("лучший охотник", как о нем сказано в фильме) умер через два года якобы от голода. Аллакариаллак действительно умер вскоре после съемок, но не от голода, а от туберкулеза. Тюленя убивают якобы по обычаю предков гарпуном, а не ружьем, как на самом деле уже делалось в то время. Аллакариаллак якобы строит в фильме иглу. На самом деле он строит только часть его, и располагается у стены с таким видом, будто он внутри – съемочное оборудование было настолько громоздко и так зависело от яркого освещения, что по-другому снять внутренности эскимосского жилища нельзя было. Аллакариаллак все время лукаво улыбается, кажется, именно поэтому, а не от того, что у него вдруг хорошее настроение. Ну и так далее, всякие другие мелочи. Фильма была снята со второго раза. Флаэрти работал на железнодорожную компанию. Он искал железную руду на Гудзоновом заливе, долго жил среди эскимосов. Босс предложил заснять их жизнь, чтобы окупить часть экспедиции. Флаэрти нашел руду, которая оказалась низкого качества (но в честь него все равно назвали один из островов, где он работал), и снял фильм. Первая версия сгорела при поучительных обстоятельствах: Флаэрти курил среди фотографических химикалий и обронил сигарету. (Мне кажется, производители плакатов о пожарной безопасности должны (были) обсосать этот случай во всех подробностях). Флаэрти забросил геологические изыскания, поехал в Арктику снова, и во второй раз уже, наверно, был поосторожнее с огнем. Он жил с упомянутым Аллакариаллаком и втерся к нему в такое доверие, что тот совершенно не боялся камеры. Фильм получился, по словам самого Флаэрти, лучше. Что неудивительно. Фильм имел большой успех. С технической точки зрения он снят получше, чем фильм Кертиса, то есть, почти всегда можно разобрать, что происходит в кадре. Но смотреть как-то более скучно, тем более, когда знаешь, сколько тут "якобы". И нет безумной индейской психоделики, только тупое отчаяние, неумело изображаемое ухмыляющимся эскимосом. Разумеется, с исторической точки зрения фильм должен быть сокровищем. Но помимо нескольких гениальных кадров и сцен (например, борьба с тюленем; или финальный монтаж, оцепенение собак, завывание снега, засыпание домашних Нунака, снова завывание снега, собаки, сон, снег, собаки) тут почти ничего нет: ни саспенса, ни напряжения, ни экшна, вернее, конечно, я ничего не разглядел. Ледяная пустыня. Флаэрти после успеха фильма стал профессиональным режиссером, но такого признания больше не добился. Дело в том, что его творческий метод предполагал отсутствие заранее написанного сценария (и даже синопсиса), и поиск сюжета в процессе монтажа. Результат этого метода весьма непредсказуем. Понятно, что такое положение дел обычно не устраивало продюсеров, не желавших рисковать. Кроме того, Флаэрти пытался "вжиться" в страну, найти героев, почувствовать туземцев людьми, а не смотреть на них холодным (хотя и пытливым) взглядом исследователя. Это занимало довольно много времени, на что киностудии также не всегда были готовы пойти. (А. Ботев (и Сладкая N), )

Роберт Флаэрти был очень необычным режиссером. Скорее уж даже исследователем, который пришел в этот мир в крайне неподходящий век для своего извечного стремления открывать все новое или же попросту исследовать малоизученные и почти не познанные горизонты. Он стал человеком, который открывает чудеса и вот что именно вышло из подобных перемен сопряженных с самой простой случайностью и маленьким осколком искренней удачи… Его первый фильм одновременно напоминает «Короткого змея» Бушерона и холодную прозу Джека Лондона. А также заметки всевозможных исследователей, которые с необъяснимой отвагой устремлялись в дальние путешествия, надеясь открыть нечто новое или уже очень давно забытое обычным человеком. Людей, способных отдать ... собственные жизни для достижения почти всегда призрачной для иного большинства мечты. Это история о Нануке. Храбром и крайне простом по своей природе человеке, который называл фильм о самом себе «большим агги» и на краткий миг по воле одного лишь случая сумел очутиться внутри только зарождающегося в то время нового искусства. Сосредотачиваясь в основном на самом старине Нануке (чье настоящее имя звучало как Аллакариаллак), Флаэрти умудряется показать целую народность маленьких героев, способных на постоянное выживание в пределах ледяной пустыни. Призрачные герои снежных пустошей, почти полностью вмерзшие в саму ткань удивительного по своей искренней сердечности повествования… На самом деле это самые простые люди. Маленькие снежинки с полой, но насыщенной жизнью, скрытой во множестве проблем и, конечно же, постоянном голоде внутри этих ледяных и беспощадных пустошей. Повседневная смерть со стороны матушки природы и отсутствии фортуны в самый необходимый для выживания момент… Найла – та, что улыбается и ее немногочисленные дети… Нанук – это вождь целого племени и в большинстве случаев именно он ответственен за выживание всех вышеуказанных людей. Охота на ленивых тюленей или убийство рыбы голыми зубами. Этот постоянно улыбающийся с виду безмятежный человек отвечает за все факторы выживания собственного рода. Трудно брать на собственные плечи подобное бремя, однако легендарный для своего племени охотник с ним справляется и не демонстрирует даже слабых элементов подобного груза и ответственности за жизни остальных. Нанук – это улыбающийся бог, следующий вслед ветрам и прихотям погоды. Он не понимает всю важность того внимания, которое ему оказывает Флаэрти хотя и осознает всю ценность подобного запечатления на волшебную пленку «большого агги». Теперь Нанук действительно бессмертен… Великий охотник стал Богом, которого увидит большее количество людей в сравнении с общей массой камушек и валунов на его же собственном материке размером с Англию. На полумертвой земле снежных скал и самой природы, следующей по пятам любого человека. Этот фильм более чем прост… Более того – он банален в тех крохотных и стеклянных гранях, которые ему отметил Флаэрти для своего первого кинематографического опыта в пределах снежной пустыни и отважных людей, заслуживающих всяческого уважения со стороны ныне проживающих пределы собственной же жизни на зеленом и давно завоеванным цивилизацией шариком под устаревшим названием Земля. Неоднократно эту ленту отмечали особым вниманием, так как она есть первым опытом великих путешественников документального кинематографа. На свет еще не появился Херцог и Кусто еще не вышел из пучины океана. Не было воздушного шара, который облетел все мыслимые страны и материки. Был только Флаэрти и его отважные маленькие люди, следующие по собственному жизненному пути и всем преградам, встающим перед ними. Нанук был первым. Он тот, кто создал целый жанр и, несмотря на все заслуги, он умер голодной смертью в вышеупомянутой ледяной пустыне. Герои и первооткрыватели также умирают… Но они же продолжают собственную охоту на сердитого тюленя до тех самых пор, когда их сможет вспомнить по крайней мере один единственный зритель, совершенно случайно узревший чудо северных просторов. (Элдерлинг)

Настоящие, а не названные революции в искусстве происходят нечасто. Можно сказать, что все нынешние художественные формы были плодом определенного переворота, гениальной идеи, озарившей чью-то светлую голову. Кино, изначально придуманное как движущиеся картинки, спустя несколько десятилетий было объявлено «важнейшим из искусств», а американский картограф Роберт Флаэрти по стечению обстоятельств стал одним из родоначальников документального жанра, и его именем называют фестивали даже в России. «Нанук с Севера» по сегодняшним меркам очень простая черно-белая немая хроника жизни Западных эскимосов, за созданием которой стоял колоссальный труд и подлинное горение автора, мечтавшего запечатлеть борьбу за существование маленького северного народа. Едва ли не впервые люди своими ... глазами могли увидеть, как живут те, до кого не добралась цивилизация даже в виде автострад. Роберт Флаэрти провел фактически полевое этнографическое исследование, фиксируя годичный цикл быта эскимосов на тысячи и тысячи футов пленки, проживая с ними и минуты радости, когда после голодных месяцев удается охота на гигантского моржа, и минут горестей, когда пронзительный холод насмерть сковывает обессиленных собак. История создания этой ленты сама по себе является человеческим подвигом. 1920-ые годы. Не изобретено даже звуковое кино. Определенную сложность при просмотре неанглоязычным зрителям составят кадры длинного текста, поясняющие происходящие далее события. Закадровый голос зачастую обязателен для документалистики, тем более, когда в фокусе реалии абсолютно другой культура. Даже в XXI веке «Нанук с Севера» для многих может стать источником интереснейших сведений: как построить окошко в иглу, как зимуют тюлени под восьмифутовым слоем льда, и как пять человек и один пес могут уместиться в узенький каяк. Осознание, что есть люди, не знающие, что такое тепло и питающиеся сырой пищей в условиях полярной ночи раздвигает границы понятия выживаемости и приспособляемости. К тому же, цивилизация стремительными шагами разрушает первобытные общины, особенно такие самобытные и популярные, как эскимосские, и не постановочные съемки тех времен, когда аборигены Крайнего Севера лишь раз в полгода видели «белого человека» – это неоценимая возможность окунуться в другой мир другого времени. (Igor Sinelnikoff)

Настоящие, а не названные революции в искусстве происходят нечасто. Можно сказать, что все нынешние художественные формы были плодом определенного переворота, гениальной идеи, озарившей чью-то светлую голову. Кино, изначально придуманное как движущиеся картинки, спустя несколько десятилетий было объявлено «важнейшим из искусств», а американский картограф Роберт Флаэрти по стечению обстоятельств стал одним из родоначальников документального жанра, и его именем называют фестивали даже в России. «Нанук с Севера» по сегодняшним меркам очень простая черно-белая немая хроника жизни Западных эскимосов, за созданием которой стоял колоссальный труд и подлинное горение автора, мечтавшего запечатлеть борьбу за существование маленького северного народа. Едва ли не впервые люди своими ... глазами могли увидеть, как живут те, до кого не добралась цивилизация даже в виде автострад. Роберт Флаэрти провел фактически полевое этнографическое исследование, фиксируя годичный цикл быта эскимосов на тысячи и тысячи футов пленки, проживая с ними и минуты радости, когда после голодных месяцев удается охота на гигантского моржа, и минут горестей, когда пронзительный холод насмерть сковывает обессиленных собак. История создания этой ленты сама по себе является человеческим подвигом. 1920-ые годы. Не изобретено даже звуковое кино. Определенную сложность при просмотре неанглоязычным зрителям составят кадры длинного текста, поясняющие происходящие далее события. Закадровый голос зачастую обязателен для документалистики, тем более, когда в фокусе реалии абсолютно другой культура. Даже в XXI веке «Нанук с Севера» для многих может стать источником интереснейших сведений: как построить окошко в иглу, как зимуют тюлени под восьмифутовым слоем льда, и как пять человек и один пес могут уместиться в узенький каяк. Осознание, что есть люди, не знающие, что такое тепло и питающиеся сырой пищей в условиях полярной ночи раздвигает границы понятия выживаемости и приспособляемости. К тому же, цивилизация стремительными шагами разрушает первобытные общины, особенно такие самобытные и популярные, как эскимосские, и не постановочные съемки тех времен, когда аборигены Крайнего Севера лишь раз в полгода видели «белого человека» – это неоценимая возможность окунуться в другой мир другого времени. (Arbodhy)