В ЛУЧАХ СОЛНЦА (2015)
В ЛУЧАХ СОЛНЦА

Документальный фильм о жизни восьмилетней школьницы Зин Ми в Пхеньяне, столице КНДР, снятый Виталием Манским по сценарию, написанному северокорейскими товарищами.

Попытка разобраться в причудливых изворотах коммунистической системы, поразительное документальное кино о трудностях съемки того же «документального» кино в Северной Корее.

Это фильм об идеальной жизни в идеальной стране. И о том, как в этот эталонный мир вливаются новые идеальные люди. Мы видим в фильме, как много усилий требует от граждан Северной Кореи поддержание этого идеального мироустройства, ради которого каждый кореец самоотверженно жертвует собственной жизнью. В фильме мы наблюдаем за процессом создания идеала. По сюжету ученица идеальной школы и дочь идеальных родителей, работающих на идеальных предприятиях, живущих в идеальной квартире в центре идеального города, готовится к вступлению в Детский союз, с тем чтобы стать частью идеального общества, озаряемого сияющим Солнцем, символизирующим Великого Вождя народа Ким Ир Сена.

Во время съемок к режиссеру были приставлены северокорейские товарищи, в чью работу входит подменять существующую реальность срежиссированной пропагандой. Оставив пропаганду ее профессиональным служителям, хитроумный Манский в своем фильме создал образ последнего бастиона "развитого социализма", почти свихнувшегося в культивируемой им паранойе. Пугающий образ самоизолировавшейся страны, в которой детей с молодых ногтей приучают к ненависти ко всему остальному миру. И трагический образ народа, который можно только бесконечно жалеть - как несчастную юную пионерку, разражающуюся в финале потоками искренних слез от невозможности уже в миллионный раз произнести фальшивую пургу про великих корейских лидеров. (Стас Тыркин)

МКФ В ЭДИНБУРГЕ, 2016
Номинация: Лучший документальный фильм (Виталий Манский).
МКФ В ГОНКОНГЕ, 2016
Победитель: Приз жюри (конкурс документальных фильмов) (Виталий Манский).
Номинация: Приз «Золотая Жар-птица» (конкурс документальных фильмов) (Виталий Манский).
МКФ В САН-ФРАНЦИСКО, 2016
Номинация: Приз «Золотые ворота» за лучший документальный фильм (Виталий Манский).
МКФ В ВИЛЬНЮСЕ, 2016
Победитель: Приз «Балтийский взгляд» за лучший фильм (Виталий Манский).
ПРЕМИЯ КИНОАКАДЕМИИ АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКОГО РЕГИОНА, 2016
Номинация: Лучший неигровой фильм.
МФ ДОКУМЕНТАЛЬНЫХ ФИЛЬМОВ В ЙИГЛАВЕ, 2015
Победитель: Лучший документальный фильм Центральной и Восточной Европы (Виталий Манский).
МФ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО КИНО В БУДАПЕШТЕ, 2016
Победитель: Приз фестиваля в разделе «Let us have power» (Виталий Манский).
ТАЛЛИННСКИЙ КФ «ТЕМНЫЕ НОЧИ», 2015
Победитель: Лучший режиссер (Виталий Манский), Специальный приз жюри (Виталий Манский).
КФ «MILLENNIUM DOCS AGAINST GRAVITY», 2016
Победитель: Главный приз «Millennium» (Виталий Манский).
КФ «DOCAVIV», 2016
Победитель: Приз «Fedora» за лучшую режиссуру (международный конкурс) (Виталий Манский).
Номинация: Лучший фильм (международный конкурс) (Виталий Манский).
КИНОПРЕМИЯ «ВЫБОР КРИТИКОВ», 2016
Номинация: Самый инновационный документальный фильм.
ГИЛЬДИЯ КИНОВЕДОВ И КИНОКРИТИКОВ РОССИИ, 2016
Победитель: «Событие года» («В лучах Солнца», Виталий Манский).
КФ «ПОСЛАНИЕ К ЧЕЛОВЕКУ», 2016
Победитель: Приз ФИПРЕССИ (Виталий Манский), Приз российской прессы (Виталий Манский).

Бюджет: EUR 390,000.
Кадры фильма; кадры со съемок: http://www.proficinema.ru/picture-making/russian/detail.php?ID=191052; http://newsru.co.il/pict/big/828914.html; http://www.filmportal.de/node/1328563/gallery.
Премьера: 29 октября 2015 (МФ документального и анимационного кино в Лейпциге).
Англоязычное название фильма - «Under the Sun»; немецкое - «Im Strahl der Sonne»; чешское - «V paprscich Slunce»; латвийское - «Saules staros».
Трейлеры: https://www.youtube.com/watch?v=03ReSSBpz7g; https://www.youtube.com/watch?v=8QRFx5pXb_M.
Узнав о разоблачительном характере фильма, власти КНДР начали бороться с ее показами дипломатическими методами. Во время демонстрации картины на кинофестивалях в Санкт-Петербурге и Таллине посольства КНДР выражали ноту протеста, требуя снять «В лучах Солнца» с конкурса. Фильм по просьбе посольства был отозван из московских кинотеатров сети «Московское метро», при этом представители КНДР попытались сорвать и закрытую премьеру для работников киноиндустрии.
Кинотеатры отказываются показывать «В лучах Солнца» Виталия Манского - http://www.proficinema.ru/news/detail.php?ID=209989&sphrase_id=213980.
Официальные сайты и стр. фильма: http://deckert-distribution.com/film-catalogue/under-the-sun/; http://homevideo.icarusfilms.com/new2016/unsun.html; http://taiyouno-shitade.com/; https://www.facebook.com/filmdockorea/.
«В лучах Солнца» на Allmovie - http://www.allmovie.com/movie/v652313.
На Rotten Tomatoes у фильма рейтинг 93% на основе 28 рецензий (https://www.rottentomatoes.com/m/under_the_sun_2016/).
На Metacritic фильм получил 81 балл из 100 на основе рецензий 14 критиков (http://www.metacritic.com/movie/under-the-sun).
Роберт Бойнтон из Нью-Йоркского университета, автор книги о Северной Корее под названием «The Invitation-Only Zone» (Зона только по приглашениям) считает, что "этот фильм подтверждает, что в действительности [в Северной Корее] все является постановкой. Что все, что мы видим - это то, что они хотят, чтобы мы увидели; что люди говорят слова, которые им навязывают, что все запланировано". Бойнтон также не считает, что у семьи Зин Ми могут быть какие-либо неприятности из-за фильма, в отличие от тех, кто разрешил Манскому въезд в страну и следил за его действиями (http://edition.cnn.com/2016/06/22/asia/north-korea-propaganda/index.html).
«В лучах Солнца» включили в свои списки «Памятное - важнейшее - любимейшее кино 2016 года» («Искусство кино») кинокритики и обозреватели: Зара Абдуллаева, Антон Долин, Вика Смирнова, Стас Тыркин и Елена Стишова.
Картина на 11-м месте в списке «20 лучших фильмов 2016 года» по версии редакции сайта Кино-Театр.ру.
Рецензии: http://www.imdb.com/title/tt5129818/externalreviews; http://www.mrqe.com/movie_reviews/v-paprscich-slunce-m100117656.
Радио Свобода. «Страна-фейк» - http://www.svoboda.org/a/28124867.html.
«Частная собственность феодализму не помеха» Расшифровка беседы Виталия Манского и Даниила Дондурея - https://meduza.io/feature/2015/11/30/chastnaya-sobstvennost-feodalizmu-ne-pomeha.
Интервью Виталия Манского «Украинской правде» (30.03.2016) - http://life.pravda.com.ua/culture/2016/03/30/210159/; «Фактам и комментариям» (31.03.2016) - http://fakty.ua/214835-vitalij-manskij-ministr-kultury-rf-zayavil-presse-chto-ni-odin-moj-proekt-ne-budet-imet-gospodderzhki; «Громадскому» - http://ru.hromadske.ua/ru/articles/show/Razvorot_V_Storonu_Severnoj_Korei.
Документальное кино - пропаганда? «Круглый стол» журнала «Искусство кино» и фестиваля «Артдокфест»-2015 - http://kinoart.ru/archive/2016/01/dokumentalnoe-kino-propaganda.
Радио Свобода. «Поверх барьеров». Виталий Манский о фильмах, снятых в Северной Корее, на Кубе, в России и Украине - https://soundcloud.com/radio-svoboda/poiruez.
«Артдокфест»-2016. Неигровое кино: реальность и рефлексия - http://kinoart.ru/archive/2017/01/artdokfest-2016-neigrovoe-kino-realnost-i-refleksiya.
Виктория Белопольская - Борис Караджев: Док. Автор раздваивается. Новые тенденции в документальном кино - http://kinoart.ru/archive/2016/01/viktoriya-belopolskaya-boris-karadzhev-dok-avtor-razdvaivaetsya.
«Чучхе, я люблю тебя» (Репортаж корреспондента Радио Свобода из самого сердца Северной Кореи) - http://www.svoboda.org/a/27447412.html.
Фоторепортажи из КНДР: http://fishmonger.ru/?idnews=119; http://fishmonger.ru/?ipage=1&idnews=196.
Виталий Манский (род. 2 декабря 1963, Львов) - российский режиссер документального кино, продюсер, президент фестиваля «Артдокфест» и Национальной премии в области неигрового кино «Лавровая ветвь». Учился в 52-й средней школе Львова. В 1990 окончил ВГИК, операторский факультет (мастерская Сергея Медынского). Виталий Манский - автор телепрограмм «Семейные кинохроники» (1995-1997), «Реальное кино» и «Киноподъем». С 1996 по 1998 - генеральный продюсер телеканала «REN-TV». Основатель архива любительских домашних кинохроник за 1945-1991 годы. С 1999 - руководитель службы производства и показа документальных программ на канале РТР, автор и ведущий программы «Реальное кино». С 2004 - художественный руководитель студии «Вертов. Реальное кино». Президент и продюсер национальной премии «Лавровая ветвь» в области неигрового кино и телевидения. Президент фестиваля «Артдокфест». Член Российской телеакадемии «Ника». Член Российской телеакадемии «ТЭФИ». Заместитель председателя КиноСоюза России. Создатель журнала о документальном кино в Интернете. Фильмы Манского удостоены более ста призов на российских и международных кинофестивалях. Автор сценария и режиссер документального фильма «Анатомия 'Тату'» (2003). Продюсер документального телесериала «'Тату' в Поднебесной», вышедшего на телеканале СТС в 2004. В 2008 снял документальный фильм о встрече одноклассников, основной темой которого был вопрос - что значит родина для живущих в разных странах его соучеников. В 2013 за фильм «Труба» Манский получил приз кинофестиваля «Кинотавр» за лучшую режиссуру и приз за лучший документальный фильм на МКФ в Карловых Варах. В марте 2014 Манский, один из первых, подписал открытое письмо «КиноСоюза» своим коллегам в Украине: "Дорогие друзья и коллеги! С болью прочли ваше письмо и выслушали ваше обращение. Вы справедливо говорите о беспрецедентной антиукраинской кампании, развязанной российскими государственными каналами и о народном восстании против позорного режима Януковича. Мы, как и вы, категорически против лжи в освещении судьбоносных для Украины событий и тем более против российской военной интервенции в Украину. Нас слишком многое связывает, чтобы мы поверили состряпанной пропаганде. Поэтому отвечаем лаконично и недвусмысленно: не сомневайтесь в нас. Мы на стороне правды и мы с вами!" (http://kinosoyuz.com/news/?pub=2285). В январе 2015 Виталий Манский переехал жить в Латвию. Жена Наталья Манская - генеральный директор студии «Вертов. Реальное кино». Старшая дочь Полина - выпускница Школы-студии МХАТ, руководитель кулинарного проекта «Food&Food»; младшая дочь Ника - фотограф, дизайнер. Официальный сайт В. Манского - http://manski-doc.com/.

ИНТЕРВЬЮ С ВИТАЛИЕМ МАНСКИМ
Евгения Альбац: Вам предложили снять фильм о КНДР или это было ваше решение?
Виталий Манский: Ну конечно, мое... Я всегда интересовался Северной Кореей, потому что меня всегда волновал вопрос, как, каким образом можно подавить человека, как можно уничтожить в нем основополагающие принципы, почему человек готов подчиняться. И понятно, что это фильм не только про Северную Корею и не столько про Северную Корею. Я читал журнал «Корея сегодня», жадно хватался за людей, которые там были, смотрел всегда какое-то видео оттуда. И вот однажды мне удалось познакомиться с северокорейскими чиновниками - так все и закрутилось.
Сталинская ВДНХ.
Е. А.: Когда вы впервые попали в страну чучхе?
В. М.: В 2013 году у меня была первая ознакомительная поездка: мне показывали, какая это прекрасная страна, и в конечном счете мне удалось выбрать героиню: меня отвезли в образцово-показательную школу, в кабинет директора завели пять девочек, сказали: «У вас есть пять минут, вы можете познакомиться и выбрать, кто вам нравится». Сценарий документального фильма про девочку, которая вступает в пионеры, в Союз детей, ей поручают очень важное дело - быть участником самого большого в мире праздника, к которому она со своими товарищами долго готовится, и в конечном счете превращается в одного из тысяч людей, создающих вот эту самую большую в мире живую картину, изображающую абсолютное счастье, - к этому моменту уже был написан. Хотя героиню еще только предстояло выбрать. Я выбрал Зин Ми, потому что девочка сказала, что ее папа работает журналистом: я подумал, что через его работу я смогу куда-то попасть. Про маму девочка сказала, что она работает в заводской столовой. Я подумал: замечательно, столовая, люди едят, тоже какая-то фактура. А живет Зин Ми около вокзала, в однокомнатной квартире с мамой, папой, дедушками и бабушками...
Е. А.: Но в фильме все не так: и папа не журналист, и столовой нет, и бабушки с дедушкой - тоже...
В. М.: Естественно. Когда мы приехали уже снимать, папа чудесным образом превратился в инженера на образцово-показательной швейной фабрике, мама - в сотрудницу образцово-показательной фабрики по изготовлению соевого молока, а живут они, как оказалось, в самом шикарном доме столицы с фантастическим видом из окна. Правда, линолеум там, изображающий паркет, просто ножницами отрезан и лежит поверх цементного пола - даже не подбит под плинтуса, мебель только что внесли, картинки только что повесили, я улучил возможность и заглянул в шкаф - он был пустой, ванной никогда не пользовались, да там и нет воды, свет включали на время съемок: вообще у меня было ощущение, что дом нежилой и лифт запустили только ради фильма. Но в этом доме хотя бы три подъезда были открыты. А дом напротив - я его обошел, когда мне удалось сбежать от сопровождающих, - в нем вообще не было входа. При этом, вечером, в нем горели окна, но присмотревшись внимательно, я увидел, что все они горели одинаковыми лампами. Видимо, поставлена какая-то система, которая по вечерам общим рубильником включается, и создается некое ощущение жилого дома, хотя дом не заселен и в нем нет подъездов. Там все - фейк.
Е. А.: Как это? Просто стоит коробка?
В. М.: Да.
Е. А.: А мама и папа Зин Ми - они реальные?
В. М.: Реальные - я видел семейный альбом. Но вот фотографии в этом альбоме сняты на каком-то фейковом фоне, вмонтированы в фотографии из журнала или на фоне мебельного салона - я специально выношу эти фотографии в начало картины... Пожив там какое-то время, я понял, что Пхеньян - это абсолютная сталинская, брежневская ВДНХ, и все жители Пхеньяна - это абсолютные экспонаты. Например, там везде газоны, а на газонах рано утром, в шесть утра, или вечером, после работы, согнувшись в три погибели, сидят люди и пинцетами вынимают какие-то соринки. Кстати, когда мы снимали на образцово-показательной швейной фабрике, где папа нашей героини как бы работает инженером (см. фото на стр. 46), я отправился в туалет и ошибся дверью. Открываю дверь, а там человек 150 голых женщин, которые моются в душе. Мне удалось выглянуть в окно, и я понял, что на территории фабрики есть жилые бараки, и эта сцена, когда рабочие идут на фабрику, - абсолютный фейк, потому что они живут при фабрике.
Е. А.: А какой смысл во всем этом фейке? В Пхеньяне почти не бывает иностранцев, а если и бывают, то, как рассказывают, они ходят по строго определенному маршруту?
В. М.: Не знаю. С конца октября до начала апреля страна вообще закрывается для посещения иностранцами: дома отапливаются либо углем, либо дровами - вид буржуек, торчащих из окон, вряд ли привлекателен. У Северной Кореи сейчас два самых главных мировых партнера: Китай и, с недавних пор, вновь стала Россия, которая получает в год порядка 500 виз в Северную Корею. Мои три поездки, группа - четыре человека - это двенадцать виз; ежегодный приезд хора Александрова или хора МВД - это вынимай сто виз, вот и считайте, сколько человек приезжает от России. Из Китая, видимо, побольше. Ну и какое-то очень, очень лимитированное число других иностранцев.
Подгляданная жизнь.
Е. А.: Почему тогда они пошли на эту затею с фильмом - мало того, что российский режиссер, так еще и с вашей репутацией бунтаря?
В. М.: А как они могли это знать, коли в стране нет интернета? Они, вероятно, считали, что раз Россия их друг, так и правила в России такие же, и живут там так же, как в Северной Корее. К тому же фильм официально поддержан российским Министерством культуры, а режиссер Манский снимал фильмы о Путине - этого знания им было достаточно.
Е. А.: Сколько экспедиций было у вас в Северную Корею?
В. М.: Две. Хотя должно было быть три, но нам закрыли въезд.
Е. А.: Почему? Они заметили, что вы тайком снимаете фильм о фильме - то, как разыгрывается весь этот театр про счастье жизни в Северной Корее, как перезаписываются дубли, как эти самые сопровождающие говорят людям, что и как они должны говорить?
В. М.: Они не понимали и не видели этого. Но им не нравилось, что, например, я снимаю из-за занавески в гостинице... Однажды я просыпаюсь от шума, подхожу к окну и вижу совершенно фантастическую картину: шесть утра, вся площадь, все тротуары забиты людьми, которые сидят на корточках, кто-то просто на заднице, кто-то что-то жует, кто-то спит, кто-то лежит - их всех согнали на репетицию очередного митинга. Я, естественно, хватаю камеру и начинаю в окно снимать. Проходит минуты три-четыре - стук в дверь: мои сопровождающие, которые, жили справа и слева от моего номера, говорят: отойдите от окна, вы что, хотите, чтобы мы вас больше никогда не впустили? Все, что в фильме снято неофициально, - люди, толкающие автобус, дети у мусорных баков, очередь за отовариванием талонов - все это снято в щелочку из-за занавески.
Е. А.: А по улицам вы могли гулять?
В. М.: Нет, у нас сразу отобрали паспорта, а без паспортов нельзя было выходить на улицу. Но мы все-таки пару раз обманными путями выбегали из гостиницы, куда-то успевали добежать, пока не включали план «перехват» и нас не ловили в городе.
Е. А.: В магазины вам удавалось зайти?
В. М.: Я был пару раз в универмаге, где попадал в смешные ситуации. Первый раз меня прямо отвели в этот универмаг сопровождающие. Я походил, посмотрел, удивился, как все дешево. Это был мой первый приезд, и я не сообразил, в чем дело, - к тому же иностранец не имеет права иметь северокорейские деньги, и потому купить я ничего не мог. Но потом мне удалось достать немного их денег, и с сопровождающими я пошел купить каких-то сувениров. Прихожу в универмаг, там горы смешных тетрадок, прошу: мне три тетрадки. Ответ: «Вы не можете их купить». Потом я понял: продавцы, посетители, товары - это не настоящий магазин, это - выставочный зал. В другой раз мы - естественно, с сопровождающими - зашли в продуктовый магазин. Там стоят человек 15-20, все полки снизу доверху уставлены пачками томатного сока. Я спрашиваю, сколько стоит томатный сок. Сопровождающий отвечает традиционное: «Потом расскажем». Я: «Нет, переведите сейчас». Продавщица долго что-то говорит, сопровождающий - мне: «Еще не привезли ценник», - ну или что-то в таком духе. Я говорю: «Хорошо. Сколько стоил томатный сок на прошлой неделе?» Он переводит: «Томатный сок не продается».
Е. А.: И где и что ела ваша съемочная группа?
В. М.: Завтракали и обедали в гостинице, вечером чаще всего ели в номере - несколько раз закупали продукты, какие-нибудь консервированные сосиски в магазине при нашем посольстве. Иногда нас возили в валютные рестораны: десять евро за обед - недорого. Для нас - недорого. Знаете, какая зарплата у главного сценариста студии документального кино в Пхеньяне, на которой работает 800 человек? Его зарплата равна 75 центам в месяц.
Е. А.: В вашем фильме есть кадры, когда семья - мама, папа, девочка - собирается за низким столом, который весь уставлен тарелками с едой. Если в стране все продукты распределяются по талонам, а магазины - это выставки, то откуда это?
В. М.: Это еда, которую при нас привезли упакованной целлофаном, распаковали, разложили на этом столе, поставили, а люди реально боялись к ней прикоснуться. Сопровождающие им говорили: вы ешьте, ешьте. Они смотрели на них: правда можно?
После страха.
Е. А.: Но какой смысл в магазинах, где единственный товар - томатный сок, и он не продается?
В. М.: Я не понимаю. У меня вопросов после жизни в Северной Корее больше, чем до. Я ехал туда с каким-то вполне внятным представлением. Ну, прежде всего я думал, что это система страха, подавления, что люди внутри себя все понимают. Но, окунувшись, я увидел, что люди в принципе не только не понимают, а даже не задумываются... Я как-то разговаривал с дрессировщиком тигров: он мне объяснил, что, когда тигр рождается - тот, которому предстоит выступать в цирке, - он с первого дня воспитывается таким образом, что не знает, что он тигр. То есть он вырастает, у него вырастают когти, зубы, усы, он рычит, он прыгает, но он просто не знает, что он тигр... Вот вам пример: мы снимали в метро. В Пхеньяне в метро иностранец не может зайти без сопровождающих и может проехать только две остановки. То есть он может увидеть три станции. Там есть специальный маршрут для иностранцев: на определенной станции войти и на определенной станции выйти. Мы не успели закончить съемку за две остановки и просим дать нам проехать еще несколько станций. В ответ - категорическое нет. Предлагают поехать обратно и доснять там. Я объясняю: на обратном пути в вагонах будут уже другие люди. Сопровождающие отвечают: это не проблема. И командуют людям в вагоне: «Встали и перешли станцию». И весь вагон встает, переходит и садится в вагон, который едет в противоположном направлении. Молча, без дискуссии.
Е. А.: И это реальные люди были в вагоне?
В. М.: Откуда я знаю?
Е. А.: Вы хотите сказать, что в Северной Корее нет двоемыслия, как оно было даже в сталинском СССР?
В. М.: Нет, абсолютно. Там люди - они родились вот в такой данности, в которой жили их родители и их деды, и у них нет никакой информации, что жизнь может быть какой-то другой, - они никуда не ездят, интернета у них нет. Мне кажется, у них и страха уже нет - ужас в том, что это нечто следующее, что-то после страха. Знаете, самое сильное объяснение и разоблачение, если хотите, страны, это ее телевидение... Естественно, в Северной Корее запрещено записывать телепередачи, но мы с собой привезли такую установку: мы писали телевизионный сигнал 24 часа в сутки на жесткий диск - на всякий случай. Так вот, там всего два канала, никакой, естественно, рекламы - вместо рекламных пауз клипы о великих вождях, контент - либо передачи, прославляющие вождей, либо чтение чучхе. Даже новостей нет в нашем понимании этого слова.
Е. А.: И фильмов про любовь нет?
В. М.: Ни в одном фильме за всю историю северокорейского кино никто никогда не поцеловался.
Е. А.: Ваши герои, мама с папой - они как-то демонстрировали свои отношения?
В. М.: Нет, никак. Они выполняли важное государственное дело: снимались в фильме.
Е. А.: Ну хорошо, но не могут же люди не задаваться вопросом, почему в фильме у них на столе еда, которую они отродясь не ели и не видели?
В. М.: Они знают, что живут плохо только потому, что против них Соединенные Штаты... Когда мы снимали сцену приема детей в пионеры, сопровождающие нам показали на детей - лет семи-восьми, в военной форме, и говорят: «Их родители погибли на войне, это дети войны». Какая война? Последняя война, в которой участвовала Северная Корея, была шестьдесят лет назад! Но они совершенно уверены: где-то идет война, туда уходят северокорейские войска, есть линия фронта, солдаты погибают, а вождь заботится об их детях... Они воюют, они реально воюют.
Е. А.: Как выглядят там газеты?
В. М.: В Северной Корее выходит три газеты. Кстати, газеты запрещено вывозить из страны и их запрещено использовать как бумагу. Так вот, все газеты издаются по одному лекалу. Первая страница - это лик вождя на всю полосу с небольшим текстом. Вторая страница - это четыре лика вождя уже в каком-то наборе с чем-то и небольшие к этому тексты. Третья страница - это восемь ликов вождя, как правило, какие-то общие фотографии. И четвертая страница - это фотографии свершений, а в самом углу - события в мире: маленькие тексты с еще более маленькими черно-белыми фотографиями, где сообщается о забастовках, катастрофах, падениях самолетов. Каждый день за этими газетами стоит очередь в киоски.
Е. А.: Вы говорили, что каждый день должны были сдавать отснятый материал. Как же вам удалось вывезти кадры, снятые тайком?
В. М.: Оператор каждый день жаловался на желудок и уходил на 20 минут в туалет. И копировал отснятый материал на другую карту памяти. Честно говоря, это, наверное, самый сложный мой фильм - хотя у меня было немало трудных фильмов. Но этот психологически был очень тяжелым. Сутками под наблюдением, говорим знаками или выходим в коридор - а ведь надо было обсуждать завтрашнюю съемку, каждую ночь баррикадировались в номере, чтобы ночью никто не вошел, чтобы извне номер ночью нельзя было открыть...
Е. А.: Сколько дней вы снимали в Пхеньяне?
В. М.: 45. Хотя по контракту с северокорейской стороной должны были 75.
Е. А.: Что потом произошло?
В. М.: А потом нам не давали разрешения на въезд - и так до того момента, когда они узнали о том, что фильм будет показан на кинофестивале в Таллине: они не знали, что фильм уже идет практически по всему миру. Тут они предложили нам вернуться и доснять картину. Но какой смысл? Ну а наше Министерство культуры после ноты корейцев попросило убрать себя из титров фильма. Что странно и глупо, потому что уже подтверждены запросы как минимум 30 крупнейших фестивалей по миру, несколько стран уже купили фильм для телепоказа, и в нескольких странах Европы он выходит в кинопрокат. И сейчас мои партнеры обсуждают контракт по выходу этого фильма в кинопрокат в Соединенных Штатах Америки.
Е. А.: А в России фильм будет показан?
В. М.: Его стоило бы, на мой взгляд, показать в то время, когда идет программа Дмитрия Киселева. Но телевидение ко мне не обращалось. Что касается кинопроката, то надо будет получить прокатное удостоверение - весной мы этим, я надеюсь, займемся.
Е. А.: Возвращаясь к фильму: в финале картины девочка вдруг расплакалась, за кадром слышится ваш голос, и в ответ Зин Ми начинает декламировать клятву верности вождю. Что произошло?
В. М.: Я думаю, она заплакала потому, что чувствовала на себе очень большую ответственность, и она подумала, что не справляется. Ее выбрали. Выбрали для того, чтобы она показала величие, мощь страны и преданность ей, и когда ей задают вопрос, на который она отвечает, как ей кажется, недостаточным образом, она плачет от растерянности. Она говорит: «Я не могу понять, все ли я сделала для того, чтобы быть благодарной великому вождю». И от ощущения, что нет, не все, она и начинает рыдать... («The New Times», 12.12.2015)

- Каково вам чувствовать себя личным врагом министра культуры?
Виталий Манский: Считаю, что быть противником министра, который целенаправленно создает препятствия для свободного развития культуры вообще и кинематографа в частности - гражданский долг каждого культурного человека. [...]
- А в России нашлись люди, которые испугались за северных корейцев, с которыми вы работали и которых сняли в своей картине «В лучах солнца», и обвинили вас в том, что вы их подставили.
В. М.: Простые герои моей картины ведут себя строго в соответствии с указаниями своих инструкторов и кураторов, которые при всем желании не смогут к ним придраться.
- Объявили ли вас в Северной Корее персоной нон грата?
В. М.: Они предложили мне сделку: я уничтожаю уже готовый фильм, а они дают мне возможность доснять ту картину, которая нужна им.
- Но вы даже при всем желании не сможете этого сделать. Цифровой фильм не воробей: если вылетел, то уже не поймаешь.
В. М.: Значит, не видать мне больше страны победившего чучхеизма.
- Что самое главное из того, что вы узнали при непосредственном знакомстве с ней?
В. М.: До поездки мне казалось, что северокорейцы скованы страхом, но под оковами скрываются такие же люди, как мы. Ничего подобного: они даже представить себе не могут, что такое нормальная человеческая жизнь. Для них норма - то, как они живут. А мы для них - как для нас инопланетяне из фантастических фильмов.
- Сыграл ли страх какую-то роль в вашем решении перебраться до лучших времен в Латвию?
В. М.: Я уехал по двум причинам. Во-первых, потому, что стал буквально задыхаться. Во-вторых, я давно делаю фильмы в рамках европейской копродукции, условия которой гораздо легче выполнить в Риге, чем в Москве. А Латвию выбрал потому, что это самая русская страна в Европе после России. Во всяком случае я, как поется в песне, другой такой страны не знаю... («Новые Известия», 21.12.2015)

Наталья Серебрякова: Какие препятствия вам пришлось преодолеть, чтобы попасть в Северную Корею?
Виталий Манский: Собственное прошлое всегда становится немножко нереальным. Но все равно, сколь бы нереальным оно не становилось, ты ощущаешь, что это было с тобой. Вот день, когда ты впервые увидел свою жену. Это было очень давно, мы буквально на днях отмечали тридцатилетие нашей свадьбы. Но я помню этот день, и я помню, что все-таки это был я. А вот насчет Северной Кореи, которая не тридцать лет назад была, а всего лишь два года назад, уже думаешь - «нет, нет, ну это точно был не я». Образы ты продолжаешь ощущать, но это уже был не ты. Я бы даже сравнил это не с кино, а вот какой пример привел бы. Я вот недавно посетил Панораму Обороны Севастополя. Там нарисованный холст и какие-то из папье-маше воины, землянки, мигает какая-то лампочка с фильтром, якобы костер. Когда-то сто лет назад, когда делали эту Оборону Севастополя, когда не было кино, не было 3D, наверное, люди туда заходили и были ошарашены - они считали, что это абсолютное попадание в реальность. Сегодня на это уже смотришь как на какой-то артефакт, с реальностью имеющий очень условное сопряжение. Вот у меня ощущение от двухгодичной давности поездки в Северную Корею, как будто я в Панораме Обороны Севастополя.
Н. С.: Но вы вынашивали этот план?
В. М.: Конечно, я вынашивал план. Но снять фильм в Северной Корее - это относится к нереальным таким планам... Вот человек, когда рождается, планирует - жить вечно и счастливо, слетать на Луну и чтоб дети были принцами. Ну, это я так, говорю о планах на уровне трех-четырехлетнего возраста. Попасть в Северную Корею - было где-то в этом комплекте. Если говорить серьезно, конечно, я хотел побывать в Северной Корее, даже не снять фильм, а просто посмотреть. Мне казалось, что это возможность окунуться в то прошлое, которое меня по-настоящему волновало: прошлое моей семьи, прошлое мира, в который ты пришел. Это была вожделенная мечта. На собственном опыте я могу теперь сказать, что если человек чего-то очень хочет, к чему-то готовится, то это может произойти. Сами собой начинают складываться карты.
Н. С.: У вас был готовый сценарий фильма?
В. М.: Начну с другого конца. Я делал фильм на Кубе. Куба была тоже каким-то шагом к попытке понять прошлое. Это в чем-то похожее на нас государство, продолжающее жить на излете одной системы и вхождении в другую. На Кубу я отправился, как и в Северную Корею, в ознакомительную поездку. Я ездил по стране, знакомился с людьми, обстоятельствами, консультировался, читал и искал сценарий. В результате этой большой поездки (она, по-моему, была недели две), я нашел два сценария документального фильма - вернулся с пониманием, что на Кубе можно снять либо такую, либо такую картину. Тогда я взвесил все за и против и понял, что один сценарий, просто в силу цензуры, нереализуем. Тогда я пошел по другому пути. На Кубе тоже достаточно жесткая система государственного контроля, и мне нужно было доказать кубинским властям, что тот сценарий, который я хочу реализовать, приемлем. И я сделал картину по этому сценарию. А один очень талантливый и уважаемый кинематографист, который одновременно со мной пытался сделать кино на Кубе и проживший там чуть ли не год, он как раз выбрал сценарий, не одобренный кубинской властью, и свой фильм в итоге не снял.
Н. С.: Не скажете, кто это?
В. М.: Ну, наверное, не стоит. У него сгорел проект. Я знаю, что он бы сделал хорошую картину. Поэтому вопрос об умении найти общий язык с жесткими государственными системами - одна из составляющих работы документалиста. В Северной Корее после моей ознакомительной поездки я понял, что никакой мой сценарий вообще нереален. Я отдался полностью на откуп северокорейской стороне, оставляя за собой право иногда вбрасывать какие-то идеи, которые они принимали как свои. Но в сухом остатке они написали свой сценарий, по которому я совершенно искренне запустил фильм.
Н. С.: В одном из интервью вы сказали, что снимали через занавеску. Это метафора или реальная ситуация?
В. М.: Нет, это не метафора. Это абсолютный факт. Все кадры, которые включены в фильм как несоответствующие сценарию, альтернативный взгляд на Северную Корею (а их много в фильме, примерно процентов двадцать), сняты с одной точки - из моего гостиничного номера в щель между занавесками. Потому что еще в мой первый приезд был такой инцидент: я просыпаюсь утром от шума, часов в шесть утра. Выглядываю в окно, и вижу, что вся улица забита народом - они там репетируют какой-то очередной парад. Я, значит, беру фотоаппарат и фотографирую из окна. Буквально через три-пять минут в мой номер стучат сопровождающие (а там такой принцип, что рядом с тобой в номер селятся твои сопровождающие, без которых ты не можешь выйти из гостиницы). Стучат оба! Мужчина и женщина, они жили в разных номерах. Значит, им успели сообщить, они успели одеться, созвониться. И вот они начинают читать мне лекцию о том, как я вообще мог подойти к окну в своем номере и что-то там сфотографировать. И я понял, что кто-то видит, что ты подходишь к окну. Имея этот опыт, мы сразу зашторивали плотно окна, выставляли объектив в дырочку между штор, прищепками зажимали и часами сидели и ждали каких-то моментов, чтобы снять.
Н. С.: Вообще, создается такое впечатление, что в Северной Корее вечная зима и вечный холод. Дети мерзнут в школах, накрываются курточками...
В. М.: Просто мы снимали в феврале и в апреле. Потому что в летнюю экспедицию 45-дневную, которая нам полагалась по договору, нас не пустили. Но это важная деталь, что в этой прекрасной, огромной современной школе, которую мы видим в фильме, отсутствует отопление. Я не знаю, как дети, но для меня это было реальное испытание, наказание и издевательство - как в холодильной камере целый день находишься. Там бетонные стены, потолки, полы, огромные окна. От всего - жуткий пронизывающий холод. Как будто какой-то эксперимент над человеком.
Н. С.: Это правда, что жители Северной Кореи абсолютно не осознают, что есть другая реальность, помимо диктатуры?
В. М.: О Северной Корее я не могу сказать ничего ответственно. Я не могу сказать: «Это правда». Но я готов расписаться кровью за то, что видел и чувствовал сам. Я действительно видел, что в Северной Корее отсутствует какое-либо личностное начало на всех уровнях. Примеров тому - масса. Самый простой заключается в следующем. Я всю свою жизнь снимаю документальное кино. Я снимал его во всех концах света. Вот выйди сейчас на улицу, поставь камеру, начни снимать - из тысячи прошедших мимо людей три человека закроют лицо от камеры. Это проверено на практике. В Северной Корее никто и никогда не закрывается от камеры. Факт. Никто.
Н. С.: Люди думают, что так и должно быть? Камера должна снимать?
В. М.: Я даже не знаю, что они думают. Я не был ни в одной квартире, я не разговаривал с людьми. Там просто невозможно с людьми разговаривать. Это не языковой барьер, который, конечно, тоже присутствует... Ну, например, мы под видом звукорежиссера привезли преподавателя корейского языка. И вот сидит, например, корейская девушка, наша преподавательница пытается у нее что-то спросить, а она ничего не отвечает. И так все. Я пытался что-то спросить через сопровождающих, это оказалось невозможным: «потом», «не будем его отвлекать» и всевозможные другие отговорки.
Н. С.: Но в конце вашего фильма вы говорите по-русски корейской девочке, чтобы она стишок прочитала, хотите ее успокоить, чтобы она не плакала. Как вам удалось снять эту сцену?
В. М.: Дело в том, что произошла какая-то уникальная вообще ситуация с этим кадром. Но я так болезненно отношусь к спойлерам... Этот кадр достаточно важен для восприятия фильма, и его обсуждать не очень корректно. Ваш материал будут читать люди, которые не смотрели фильм, а я сам буду спойлерить свой фильм. Идите, посмотрите! И после этого я готов об этом говорить.
Н. С.: Но проката ведь не будет в России?
В. М.: Есть шведская компания, которая занимается прокатом в России. Фильм-то взять хотят многие кинотеатры, с этим у нас проблемы нет. Есть проблема с таким понятием, как прокатное удостоверение. Оно выдается Министерством культуры, которое на меня наложило абсолютный запрет и после нот протеста МИДа Северной Кореи изъяло себя из титров фильма. И, в общем-то, судьбу прокатного удостоверения я бы не считал такой легкой. С другой стороны, я хочу прокатать картину по России, потому что она, может быть, для России важней, чем для кого бы то ни было на планете Земля. И если Минкульт откажет мне в прокатном удостоверении, у меня в планах подавать на Минкульт в суд. Я, к сожалению, знаю все про наши суды, но я хочу пройти этот путь до конца. В конечном счете фильм формально является зарубежным, то есть по российскому законодательству мы его можем показывать на фестивалях без прокатного удостоверения, и мы будем делать это достаточно активно. Я думаю, тысяч двадцать-тридцать смогут его посмотреть на фестивалях в России. А потом мы выложим его в интернет.
Н. С.: Но вы сознательно не стали показывать его этой зимой на «Артдокфесте», президентом которого являетесь.
В. М.: С одной стороны, я не хотел переключать акцент с других фильмов. Потому что считаю, что это не очень справедливо - забирать внимание у тех картин, которые кроме «Артдокфеста» вообще нигде не покажут. А вторая аргументация - у нас есть определенные предложения от фестивалей, для которых требуется российская премьера. И эти два фактора в сумме послужили причиной тому, что на «Артдокфесте-2015» мы фильм не показали. Но обязательно покажем его на «Артдокфесте-2016». [...] («Сеанс», 05.04.2016)

Это история о восьмилетней корейской девочке Зин Ми и ее семье - жителях самой прекрасной в мире страны КНДР. История, в которой хитрым образом экстаз восхищения всем великим в Северной Корее уживается с ироничным авторским взглядом. Более 15 призов международных фестивалей. Фильм с успехом идет в США, Чехии, Латвии, Южной Корее, Польше, Италии. В Германии продано более 10 тысяч билетов. В России же вокруг картины роятся слухи и скандалы. Не без мытарств получено прокатное удостоверение. Болезненная это история - отечественному режиссеру снимать кино про настоящую жизнь чучхе.
Лариса Малюкова: Почему ты решил делать фильм про братскую Корею сразу после задокументированных впечатлений о Кубе - «Родина или смерть?»
Виталий Манский: У меня не было понимания, что кино надо делать вчера, сегодня, завтра. Я просто хотел сделать это кино. И Кубу снимал от осознания того, что никогда не смогу снять Северную Корею. Для меня КНДР - квинтэссенция несвободы, государство, лишающее граждан собственного «я». У меня не было, откровенно говоря, даже надежды там оказаться. Но сошлись звезды: я вступил с северокорейскими представителями в длительные, сложные переговоры, приведшие к возможности посетить Северную Корею для ознакомительной поездки, а затем подписать договор.
Л. М.: У нас есть представления об этой особенной стране по журналу «Корея», в котором: «Улыбаясь, Любимый Руководитель Ким Чен Ир осматривал агрегат». Вот ты приехал, что тебя изумило... не совпало с ожиданиями?
В. М.: Никаких открытий поначалу. Признаюсь, другие страны производили большее впечатление. Скажем, Индия или Зимбабве. Помню, ночью мы ехали из аэропорта Хараре. Вокруг трассы люди жгли костры, в отсутствие домов эти огромные факелы производили магическое, мистическое, ошарашивающее впечатление. В Северной Корее видишь что? Страна очень бедная, пытается выбраться из последних сил... Какое впечатление ВДНХ может произвести на человека, приехавшего из США в 1939 году и посетившего только Выставку достижений народного хозяйства?
Л. М.: Правда ли, что там время застыло и на дворе по-прежнему пятидесятые?
В. М.: Правда. Но в гостинице есть цветные телевизоры, у тебя принимают доллары, чтобы ты поселился или поел в гостиничном ресторане. Ездишь на китайском автомобиле. Артефакты ХХI века вроде бы присутствуют, но пятидесятые - основной фон.
Л. М.: Ты говорил, что современные артефакты напоминают декорации, специально выстроенные для иностранцев. Ими не пользуются корейцы.
В. М.: Я не случайно сравниваю Пхеньян с ВДНХ, а не с Москвой 1939 года. В Москве тогда были и рабочие окраины, и пригородные деревни без удобств. А эффектные павильоны - животноводства, пчеловодства, фонтан «Дружба народов» - все происходящее на ВДНХ было экспонатом. Отчасти и люди, приходившие на этот праздник будущего, были экспонатами. Условный американец воспринимал ВДНХ в комплекте с нарядными посетителями. Вот и Пхеньян для меня - ВДНХ. Проспекты, памятники, дворцы выстроены как доказательства образцового образа жизни, визуализация победы идеологии. А главное, из людей, живущих в Пхеньяне, сделали экспонаты.
Л. М.: Можно ли сказать, что люди большого города играют массовку в условном фильме «Кубанские казаки»?
В. М.: В общем, да. Как таковых иностранцев в Северной Корее - единицы. Но давай в начале нашего разговора поставим ремарку: все, что я говорю, - мои ощущения, основанные исключительно на том, что я видел, о чем могу догадываться. Никакой официальной информации ни о чем получить в Корее невозможно. Страна вообще закрывается для посещения иностранцами с ноября по март. Считается, что в этот период она неприглядно выглядит. Есть проблемы с отоплением. Люди пользуются «буржуйками» - в окна выставлены трубы. Представь высотный дом с торчащими трубами от печек. Такой вид разрушает чувство прекрасного, идиллический образ жизни граждан Северной Кореи. Насколько я понимаю, жители Пхеньяна - абсолютно привилегированный класс, небожители. Жители других регионов о подобном «счастье» и не мечтают. Несколько раз наблюдал картину, как в Пхеньян привозят передовиков производства из регионов. Это караваны автобусов в сопровождении машин с мегафонами, с бравурными маршами и речовками. Жаль, что не удалось снять их лиц. Не нужно вообще снимать никаких «лучей солнца», просто увидеть, как эти люди смотрят на Пхеньян. Тебе он видится городом не для жизни, нищим, некомфортным. Они рассматривают его, словно ребенок из глухой деревушки, чудом попавший в Диснейленд.
Л. М.: Снять это было невозможно?
В. М.: Пойми, там снять невозможно ни-че-го. Каждая съемка досконально оговаривается, пока ты еще в Москве. Что-то добавить в утвержденный график нельзя. Я пытался. Потратил суммарно более суток на переговоры с просьбой - внимание! - чтобы нас вывезли на любую улицу Пхеньяна, разрешили постоять с камерой полчаса. Просто снять реальную улицу! Нельзя.
Л. М.: Значит, ты так и не знаешь, чем действительно живет этот город?
В. М.: Скажу жестче. До поездки в Северную Корею я был уверен, что про нее почти все понимаю. Конечно, я смотрел все эти журналы «Корея сегодня», сюжеты корейского телевидения, документальное и игровое кино. В конце концов, я жил в СССР до 28 лет... Но проведя в Корее несколько месяцев, могу признаться, что по существу ничего не понимаю.
Л. М.: Когда люди узнают, что ты снимал в Корее, они ждут какое-то социальное высказывание, политический эпос... Ты снял вроде камерную историю. Про девочку, которую должны принять в пионеры, про ее семью. Тебя устроил сценарий, предложенный корейской стороной? Или ты решил, что эта частная история может быть каплей, молекулой, в которой отражается общество?
В. М.: Когда мы готовились к работе, я обеими руками принял эту линию. Ты произнесла слово «молекула» и была близка к истине. Ведь мы сняли только треть фильма. А сценарий, написанный северокорейской стороной, в результате и превращал эту девочку в молекулу или, если быть более точным, в пиксель. По сценарию, наша Зин Ми после принятия в пионеры выбрана в группу школьников, которым предоставлялась честь участвовать в самом большом в мире празднике Ариран. Там создается из живых людей гигантская картина. Вот как на Олимпийских играх, когда Мишка плакал. Сюжет фильма должен был двигаться таким образом: в начале в группе из десяти девочек она разучивает какой-то элемент... Потом - из ста человек... Из тысячи... В финале - она одна из десяти тысяч пикселей великой картины всеобщего счастья. Нам этого не дали снять. Получилась более камерная картина.
Л. М.: Ты же не ожидал, что все твои герои будут подставными? Что папа Зин Ми, журналист, специально для съемок станет инженером образцово-показательной фабрики, мама уже не будет работать в заводской столовой. Они вообще родители этой девочки?
В. М.: Да, я видел их семейный альбом, с которого и начинаю картину. Но что интересно! Обычно по альбому можно составить впечатление о социальном статусе человека, его быте, достатке, семье, интересах, увлечениях. Их семейный альбом не дает представления, где эти люди живут, в каком городе, в какой квартире. Почти все фотографии обработаны, Зин Ми с папой и с мамой - «вырезаны» и вставлены компьютером в фон из какого-то журнала.
Л. М.: Возможно, именно для тебя и «сотворили» альбом спецслужбы, еженощно вас опекавшие, тщательно готовящие квартиру, куда привезли твоих героев, их место работы...
В. М.: Слушай, я об этом не подумал, решил, что такой у них «дизайн». Короче говоря, по альбому - кто они и где живут - понять невозможно.
Л. М.: Как думаешь, почему родителям заменили место работы?
В. М.: Банальная, думаю, причина. Все, что нам позволялось снимать, - условно говоря, живые картинки из журнала «Корея сегодня». Подозреваю, что комбината, где работает мама, просто нет в списке разрешенных для посещения иностранцами. Ее «перевели» на молочную фабрику, которая, поверь мне, выглядит скромно.
Л. М.: Получается, ты снимал отчасти «игровое кино», потому что эти люди играли какие-то роли, сцены, учили слова...
В. М.: А я снимал то, как они это играют, - это уже документальное кино. Удалось снять и то, как им давали указания «режиссеры в штатском», эти кассеты им не показывал. Я снимал документальное кино о создании глянцевого образа идеального общества в северокорейском представлении. Процесс его сотворения доказывал, что создается фальшь.
Л. М.: Как тебе представили человека, который все «режиссировал» в кадре?
В. М.: Среди приставленных к нам людей была жесточайшая субординация. Мы не могли понять, ни кто есть кто, ни почему именно эти люди рядом с нами. Я же не сразу понял, как делать картину. Поначалу пытался сквозь инсценировки пробиться к какой-то реальности. Ругался с ними, насколько можно было ругаться. Требовал сократить число сопровождающих. В первые дни был просто паноптикум! Они устраивали совещания, как все правильней делать!
Л. М.: Ты попал в оруэлловскую среду и нащупывал точки опоры?
В. М.: Я бы не сравнивал это с Оруэллом. Герои его романа все же убегали от взгляда Большого брата, искали укромный уголок для личной жизни. В КНДР, мне кажется, мотивации убежать от Большого брата нет. Вся жизнь выстроена ради взгляда Большого брата. Даже когда он их не видит, они как бы пытаются сообщить ему о преданности фактом своей жизни. И самое страшное мое предположение: в этом обществе нет вообще ничего личного. Мне рассказывали вполне ответственные люди жуткие вещи. В Северной Корее, например, распространен ручной труд. Соответственно, много инвалидов труда. Так вот, когда мы там пребывали, была развернута кампания... «социализации инвалидов». Как мне разъяснили: мужчин-инвалидов привозят в женский коллектив, допустим, на швейную фабрику. Их выставляют, и женщины должны инвалидов взять в мужья.
Л. М.: Таким образом, государство на плечи женщин перекладывает обязанность помогать им?
В. М.: Не знаю. Вообще не ведаю, как там живут семьи. Я снимал семью. Мы куда-то ходили, ездили. Рядом других семей я не видел. Чтобы папа, мама и ребенок куда-то шли... таких сцен не наблюдал. Видел отдельно идущих детей, отдельно идущих женщин, отдельно идущих мужчин. Группами или строем. В школе классы мальчиков и девочек, фабрики мужские и женские. На молочной фабрике работали женщины, на швейной - женщины. Так вот, с вероятностью 99,9% эти женщины и живут на территории фабрики. Отдельно от мужчин. Дети (мы снимали в школе), судя по всему, и живут в школе. Где собирается семья, в какой момент? Или есть какие-то отдельные люди, заслужившие право жить семьей? Есть дни, когда семьи собираются вместе? Поначалу мы пытались задавать куда более простые вопросы... У сопровождающего спрашиваю: «У тебя есть жена, дети? Где ты живешь?». Нет ответа. Через день-два понимаешь: бессмысленно вообще задавать вопросы.
Л. М.: Считаешь, это уже никакой не страх, это за порогом страха, здравого смысла?
В. М.: Знаешь, я не чувствовал страх у людей. Скорее отсутствие эмоций. У меня опыт съемок на всех континентах. Снимаешь во Франции, в Индии, Америке... Если неподалеку дети, они будут подбегать, заглядывать в объектив. Никогда никто не реагировал на камеру в Северной Корее, включая детей. Будто ее не существует.
Л. М.: Общественный договор? Видимо, среди веских причин унисонного поведенческого однообразия - многолетняя идеологическая работа, карательные меры, стирающие не только эмоции, но любые проявления отдельно взятой личности.
В. М.: Об этом можно размышлять. Но страх, неискренность, недовольство - почувствуешь. К примеру, я снимал в колониях, где люди лишены какого-либо права. Но их отношение к тебе - в их глазах. Здесь фантастическое ощущение: будто смотрят сквозь тебя.
Л. М.: Ты нашел какие-то «рифмы» с нашим сегодняшним, тоскующим по сильной руке обществом или с нашим сталинским прошлым? Я-то была убеждена, что хитрый Манский снимал вроде про Северную Корею, а на самом деле про нас. Но увидела другое кино.
В. М.: Я действительно туда отправлялся, думая увидеть такой сталинский 37-й год. Ощущения после первой поездки? Я вернулся во Владивосток безбашенным, сумасшедшим, пьяным от свободы, которую обрел у нас. Россия уже казалась прекрасной, свободной, демократической, либеральной, замечательной страной мечты... Прошло это быстро. При всех претензиях к нынешнему состоянию российского общества, которые меня, например, вынудили переехать жить в другую страну, мы не станем Северной Кореей. Думаю, русский человек все же не даст довести себя до такого «стертого» состояния, возьмется за топор. В КНДР произошло что-то фантастическое, замешанное на восточной специфике общественных отношений, усиленное войной... Случилась аномалия. Может же родиться бычок с тремя головами? Конечно, но это патологическое отклонение от нормы. Стечением тысячи обстоятельств построено общество. Повторение этого сценария невозможно. Но то, что Россия встала на сторону этого общества, принимает этот строй как допустимый, - вот это катастрофа!
Л. М.: Меня удивил кадр, в котором люди троллейбус руками везут...
В. М.: Все, что мы могли снять из сколько-нибудь реальной жизни, - это то, что удалось увидеть из окна моего гостиничного номера. Когда у нас было свободное время, мы делали дырочку в шторах гостиничного номера и часами наблюдали за маленьким пятачком возле гостиницы. Часто отключают электричество. И вот люди вышли из троллейбуса, начали его толкать к каким-то другим проводам. У меня появилось ощущение чего-то символического. Если бы у нас что-то отключилось, люди бы вышли и разошлись. Совершенно иная форма коллективного сознания.
Л. М.: Представитель президента РФ по культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой обвинил вас в том, что вы снимали кино, как лазутчики. Вам корейские товарищи доверили сценарий, вы подвели их, кроме того, по его словам, подставили людей, которых снимали, да и нашим культурным отношения с КНДР нанесли урон.
В. М.: Возможно, мы и подставили Министерство культуры... Но насчет людей - это хитрая подмена Швыдкого. Семью мы не подставляли - даже в глазах этого режима. Эти люди не вызывались сниматься - их назначили. Они выполняли все указания, которые им давали ответственные товарищи. Поэтому к семье даже символических претензий быть не может. Скорее мы подвели людей, приставленных за нами следить. Технически более грамотные и более свободные, мы сумели снять больше дозволенного. Здесь важно другое. Российская Федерация встает на защиту этого режима, признавая его не просто рукопожатным. Ведь Швыдкой в заявлении в «Российской газете» признается, что обращался к международным фестивалям с просьбой отменить показ фильма. Это беспощадным образом отражает современное состояние России, ее место в мире, ее отношения с цивилизационными процессами. Еще несколько лет назад невозможно было представить, чтобы официальное лицо обращалось к международным институциям с просьбой отменить показ фильма. Это еще одна цена, которую Россия платит за Крым. Потому что Северная Корея - в числе десяти «передовых» стран мира (среди которых Куба, Зимбабве, Венесуэла), признавших присоединение Крыма.
Л. М.: У тебя большие перспективы в области документальных исследований жизни «передовых стран». Здорово, что вам удалось получить разрешительное удостоверение в Минкульте на прокат фильма в России.
В. М.: Пока я его снимал, министр Мединский разразился заявлением - по сути, объявив мне «запрет на профессию»: «Ни один проект Манского не получит господдержки».
Л. М.: И как вы отчитались в Минкульте за потраченные средства?
В. М.: Поддержку из Министерства культуры мы получили на 52-минутный фильм. В процессе съемок стало очевидно, что фильм мы сделаем другой. Но 52-минутный фильм мы сделали и сдали как завершенный. После чего приступили к работе над авторской версией. Мы ее делали уже в Латвии с партнерами из Чехии и Германии. Так вот, когда северокорейская сторона начала предъявлять претензии по поводу фильма, нам сообщили из нашего Минкульта, что в финальной версии, которая, собственно, и идет по всему миру, мы должны убрать министерство из титров.
Л. М.: Картина идет по фестивалям и получает призы, у нее довольно широкий международный прокат. Какова реакция людей?
В. М.: В основном фильм идет в больших залах, на 500-700 человек. Когда видишь выходящих из зала людей, которые плачут, это не может оставить равнодушным. Аншлаги были в Сиднее, Чехии, Германии... В Южной Корее число копий с 40 выросло до 150. В США назвали «В лучах солнца» самой успешной документальной лентой не на английском языке. Но для меня крайне важно как можно более широко показать фильм в России. Хотя очевидно, что Россия погружается в страх, за которым неминуемо следует потеря Свободы. Так вот, в России многие вчера еще свободные люди уже боятся показывать фильм «В лучах Солнца». («Новая газета», 03.08.2016)

Вика Смирнова: В своих интервью ты говоришь, что вам не дали закончить фильм, но не рассказываешь, почему и как это произошло.
Виталий Манский: Я до сих пор не знаю причин. Если бы нас уличили в процессе работы, мы бы не смогли завершить съемки. Я даже не могу предположить, какие сценарии могли разыграться, если бы нами были официально недовольны. Более того, в конце нашей второй экспедиции речь шла о встрече на самом высоком уровне. Что, как ты понимаешь, говорит о доверии. И вот перед третьей поездкой начались странные торможения.
Включилась мутная северокорейская бюрократическая машина с бесконечными задержками, с визированием каждого чиха, Интернетом, напоминающим голубиную почту. И в конце концов мы получаем письмо о том, что съемки не могут быть закончены в связи с международной лихорадкой Apple. Они просто решили не продолжать, основываясь на каком-то своем ощущении. Видимо, подумали, что ничего опасного в отснятом материале нет, деньги они получили, а сама картина им не нужна. Решили закрыть эту историю. И только узнав о том, что фильм все-таки вышел, узнав, естественно, с опозданием (к тому моменту он уже получил два приза на международных фестивалях), они направили жесточайшую по содержанию ноту.
В. С.: Не посмотрев фильм?
В. М.: В их понимании любой фильм, сделанный без их участия, абсолютно неприемлем.
В. С.: Итак, проект закрыли, и ты был вынужден работать с материалом двух экспедиций. Судя по сказанному перед премьерой, ты сожалеешь, что замысел не был реализован, что тебе пришлось делать совсем другой фильм. Насколько гипотетический «В лучах солнца» отличается от нынешней версии?
В. М.: Знаешь, я искренне убежден, что картина, которая могла появиться, имела бы совершенно иной резонанс - куда более мощный и куда более разрушительный! Кстати, первоначальный замысел был соотнесен с северокорейским сценарием.
В. С.: Можешь описать, что это был бы за фильм?
В. М.: Это была бы история, в которой образ Зин Ми олицетворял работу целой системы. Мы планировали снимать ее репетиции. То, как, готовясь к празднику Ариран, Зин Ми становится пикселем гигантского человеческого панно. Сначала в группе из десяти человек, потом - тысячи и наконец многотысячного стадиона. Я хотел снять новую вариацию «Триумфа воли».
В. С.: Возможно, так и должен выглядеть «Триумф воли» в XXI веке. Как гротеск. Знаешь, во время просмотра у меня было ощущение, что твой фильм не про Северную Корею. И дело даже не в том, что ты добираешься до универсальной метафоры тоталитарного общества, но в том, что в картине проявляются черты любого современного общества. Ты описываешь эту политическую ситуацию как языковую по преимуществу. Поэтому, кстати, в твоих интервью все время звучит слово «пиксель». Это истории не про людей, а про язык и структуры. Ведь именно в XX веке, когда общество стало преимущественно письменным, эта проблема стала подлинно видимой, а не просто актуальной. Я бы сказала, что как адепту документального реализма тебе удивительно повезло. Ты зафиксировал момент, когда на абсолютно реальном материале, эта абсолютная реальность проявляет себя как исключительно лингвистическая. И это различие оказывается абсолютно не важным. Кажется, что за людьми и правда нет ничего, кроме клише (хотя, конечно же, есть!). Отсюда это постоянное движение от клише за границу образа и обратно!
И еще. Ты напомнил про Apple, и я подумала: чем не метафора того же самого общества? Твои билборды с генералиссимусом можно было бы заменить на рекламу iPhone 7. Я, конечно, вульгаризирую, но вслед твоей же поэтике. Ведь, по сути, требование корейской власти быть абсолютным объектом желания - это и требования Apple с ее зашифрованным, неприступным для других гаджетов устройством. Не потому ли ты выбрал такую отстраненную манеру повествования, что твой взгляд предполагал эту дистанцию? Или просто не мог заглянуть за фасад?
В. М.: Я честно скажу: мне кажется, за этим фасадом ничего нет. Наша потребность как европейцев состоит в том, чтобы докопаться до сути. А тут все - как в истории о Буратино. Проткнул дверь носом и увидел, что за дверью ничего нет. Один старый хлам.
В. С.: Ну так это же гениально, нет? По сути, ваша фантазия - о человеке, у которого все, что внутри, предъявляет себя наиболее чис­тым образом. В Северной Корее ничего нет не потому, что у них произошла такая дегуманизация (хотя она, конечно, произошла!), но потому, что все снаружи.
В. М.: Не совсем так. Человеческое многослойно, за фасадом всегда что-то есть.
В. С.: Конечно. Например, другой фасад.
В. М.: Хорошо, пусть так. Хотя слово «фасад» мне не нравится. Я бы сравнил это с комнатами. Внутри нас множество комнат, они по-разному меблированы. По ним можно гулять, открывать, что-то постоянно обнаруживать. А у них открывать нечего. За фасадом пустая комната, вымытая хлоркой.
В. С.: Но ведь это же в том числе ты снимал, следуя законам тоталитарной эстетики. Кадр у тебя сознательно плоский.
В. М.: Это решение имело бы куда более важный смысл в случае реализации первоначального замысла. Если бы я знал, что съемки прервут, я бы скорректировал манеру.
В. С.: Например?
В. М.: Например, я бы больше фокусировался на деталях. Делал бы больше укрупнений, которые сегодня почти отсутствуют.
В. С.: Чтобы показать человеческое?
В. М.: Да, более тактильное, осязаемое.
В. С.: Но ты же говоришь, что за фасадом ничего нет!
В. М.: Поэтому само отсутствие было бы еще более убедительным.
В. С.: Но вот у вас есть сцена, которую вы сняли контрабандным путем. Через дыру в портьере. Эпизод, в котором люди толкают автобус. Эта сцена совершенно не постановочная. В ней нет парадности, там люди выглядят усталыми, меланхоличными, будничными, как люди в любой стране мира.
В. М.: Если бы случилась большая картина, эпизода с толканием автобуса в ней не было бы. В картине «В лучах солнца» я как бы помогаю зрителю подойти к этим ощущениям, веду его за руку. В том, неснятом, фильме это было бы проживание более самостоятельное и поэтому более ценное.
В. С.: Вот ты вспомнил про «Триумф воли». Что для тебя тоталитарный фильм?
В. М.: Я не понимаю, что такое тоталитарный фильм, я понимаю, что такое кино про тоталитарное общество.
В. С.: Хорошо. Дай свое определение.
В. М.: Фильм, который показывает безвариантность человеческой жизни в системе. Расчленение, размалывание, абсолютное подчинение каждого человека механизму.
В. С.: Тогда «Берлин: Симфония большого города» Вальтера Руттмана не кажется тебе тоталитарным фильмом?
В. М.: Не кажется. Несмотря на то что общество там функционирует как единый механизм, у него есть живая органика, есть многовариантность. Даже трамвай, который идет по рельсам, может пойти по другой колее: если я ничего не путаю, в фильме есть эпизод со стрелочником. У Руттмана присутствует выбор - поселиться в этом городе или нет.
В. С.: Может быть, ты давно не пересматривал фильм, потому что именно свободы у Руттмана нет, так же как нет ничего индивидуального. Есть город вообще, город каталог или реестр, куда занесены улицы и проспекты, витрины и вестибюли метро. Все имеет значение настолько, насколько поддается учету. Все (хотя это и кажется вульгарным, как любое суждение апостериори) напоминает о будущих каталогах нацистов: те же безучастные по отношению к любому человеческому (а значит, конкретному) принципы собирания, та же тяга к универсальному, к знаку. Даже ворота завода, куда устремляется толпа, странным образом напоминают знаменитые ворота с надписью «Arbeit macht frei». И это, в общем, неудивительно. Там, где все становится формой - или, если хочешь, телом, - недалеко и до газовой камеры.
В. М.: Ты знаешь, возможно, мне нужно пересмотреть картину, которую я не видел десять лет. На теоретическом уровне я могу сказать, что все эти люди из фильма могут перебраться в другие города и жить, подчиняясь ритмам других симфоний.
В. С.: Но на практическом уровне, о котором свидетельствует исторический опыт, мы знаем, что отнюдь не все перебрались.
В. М.: В «Триумфе воли» никто уже никуда перебраться не может, они подчинены воле несобственной.
В. С.: А для меня два этих столь разных на первый взгляд фильма - один снят по заказу нацистской партии, другой - художником-авангардистом, кстати, зачисленным в съемочную группу Лени Рифеншталь(!), - очень похожи. И я не удивлена тем, что Руттман перешел на службу к нацистам. Но не потому что он был нацис­том по духу, а потому что он был абсолютным формалистом. Как и Рифеншталь.
В. М.: Для меня в «Берлине
» есть некоторое естество, а в «Триумфе
» только предначертание, которого избежать невозможно.
В. С.: Давай поговорим о будущем. Перед нашей встречей я перечитывала твою беседу с Зарой Абдуллаевой, сделанную по следам картины «Бродвей. Черное море». В частности, ты говорил о том, что через пять лет в документальном кино все изменится. Что приоритет «реального кино» - снятого с наименьшим вмешательством режиссера, принципиально непостановочного, - будет очевиден. Являешься ли ты до сих пор адептом этой истории? Особенно после того, как снял «В лучах солнца», где все - фейк.
В. М.: Прежде всего разговор был действительно в 2003 году. Прошло пять лет, и появился «Артдокфест», который стал фестивалем «реального кино». Являюсь ли я адептом? Я думаю, что «реальное кино» сформировалось, оно нашло своих зрителей, своих авторов, оно возникло как конкурентное направление даже в индустрии. Скажем, элементы «реального кино» есть в реалити-шоу, которые, кстати, уже пошли на спад.
В. С.: А почему они пошли на спад, как ты думаешь?
В. М.: Качели. Перенасыщение рынка однотипным продуктом работает на отторжение. Если на место десятилетиями властвующим на телевидении программам вроде «А ну-ка, девушки!» вам предлагают «За стеклом» или «Последнего героя», то вы, конечно же, перемещаетесь туда. И наоборот. Я всю жизнь выступаю за продвижение документального кино, но при этом я первый буду против того, чтобы оно вышло за пределы десяти процентов. То есть его реального объема. Все должно существовать в некоей естественной пропорции. Сегодня эта естественная пропорция нарушена, и «реальное кино» занимает 0,25 процента рынка.
В. С.: А что в твоем кино кроме камеры реального? Все постановочное. Ты вообще уверен, что перед тобой действительно одна семья?
В. М.: Я, конечно, не видел там семей, которые бы гуляли по улицам. Я видел женщин, которые живут на фабриках, детей, которые живут в школах, но по поводу родителей Зин Ми почти уверен. Я видел семейный альбом, где она растет в окружении этих людей.
В. С.: Помнишь, в «Бегущем по лезвию» Ридли Скотта семейный альбом был последним (и ложным!) аргументом принадлежности к человеческому?
В. М.: Конечно. Кстати, знаешь, что меня удивило? Фотографии этой семьи сделаны в фотошопных фонах. Сначала я решил, что это такой северокорейский стиль. Пока кто-то меня не спросил: «А почему ты не думаешь, что этот альбом был специально для тебя изготовлен?» Ведь когда ты смотришь семейный альбом, за людьми угадывается среда, обстановка, в которой они живут. А по этому альбому ничего считать нельзя. Все фотографии вырезаны и вставлены в какие-то фоны. Альбом, кстати, есть в фильме, но его не все замечают. Впрочем, повторюсь, на мой взгляд, по ощущениям, это все же реальная семья.
В. С.: А что бы поменялось, если бы эта семья была не настоящая?
В. М.: Ничего. Может быть, немного бы усложнилась работа северокорейской стороны. Эту реальную семью от фиктивной ничего не отличает.
В. С.: То есть здесь ты отступил от своего манифеста?
В. М.: Ну здесь существовать в рамках «реального кино» было бы невозможно, как невозможно играть на скрипке со связанными руками.
В. С.: Согласись, и сюрреалисты, и футуристы, и абстракционисты - все стремились именно к реализму, никто бы не сказал: я не снимаю реальность. Это же просто жанр, в котором она угадывается лучше всего. Собственно, так и с временем. Казалось бы, Северная Корея живет в историческом прошлом, но вот эти фотошопные фоны и прочие вещи помещают ее в одновременный с нами контекст. Поскольку времени в твоем фильме как бы нет, мы созерцаем власть как чертеж и - одновременно - как подвижную знаковую структуру.
В. М.: Согласен. Кстати, на некоторых фестивалях мой фильм идет в секции игрового кино, и это мне кажется в каком-то смысле справедливым. Я даже не знаю, как бы я сам определил жанр «В лучах солнца». Весь фильм - это в основном срежиссированные сцены, добавлю, не мной срежиссированные. Я там лишь наблюдатель. Вот если бы ты спросила, какие сцены для меня наиболее важные...
В. С.: Какие?
В. М.: Например, сцена на площади. Люди поют очередной гимн вождю, а потом буднично, без паузы, выполняют данные в мегафон команды расходиться колоннами. Вот это, может быть, самое точное, самое документальное описание Северной Кореи.
В. С.: Как ты думаешь, сцены, которые зритель считает наиболее сильными, совпадают с твоими?
В. М.: Думаю, нет.
В. С.: Скажу про свои впечатления. Сцены в классе, где - повторюсь - ты не без помощи Северной Кореи (отмывшей корейцев до нечеловеческого блеска) предъявил власть без экивоков - в качестве знака или структуры. Или компьютерной программы. Без авансов и реверансов. С другой стороны, ты показываешь руки, которые возлагают цветы. Только руки, без тел. Этот кадр врезается в сознание, потому что он в своей универсальности живет в контрапункте с другим, столь же универсальным, всеобщим. Казалось бы, руки - это иное коллективного тела, но, будучи отрезанными монтажом, они возвращают нас к человеческому, единичному.
В. М.: Обрати внимание, ты говоришь: «ты показываешь». Значит, акцентируя, я конструирую. Здесь очевидно насилие над реальностью. Зрителя ведут за руку и тыкают носом. А сцена, о которой я говорю, она созерцательная и более документальная.
Есть еще один эпизод, который мне нравится. В нем отец Зин Ми заходит к начальнику цеха. Сначала они шепотом разговаривают: «Какие там у вас детали?», «Что нужно сделать?», а потом уже абсолютно постановочными голосами играют на камеру. В этом эпизоде проявляется тысячапроцентный слепок реальности без какого-либо авторского вторжения и насилия. И это самая высокая точка погружения в реальность. Вот этим же будничным голосом они могли бы легко обсуждать запуск баллистической ракеты в сторону Токио. Точно так же спокойно, естественно, без эмоций: «Ракеты? Хорошо. Куда нажать?»
В. С.: Ты наверняка думаешь о будущем документального кино. Как именно оно может меняться с учетом естественной виртуализации и переездом в онлайн? Даже фестивали, вероятно, отомрут, во всяком случае в нынешнем количестве. Ведь гораздо удобнее (и дешевле!) смотреть все дома на большом экране.
В. М.: По этой логике и сексом удобнее заниматься у компьютера.
В. С.: А почему нет? Тем более что все управляется мозгом. Скажем, будут два варианта: один более продвинутый - с какими-нибудь нейронными чипами и другой - old school. Равносильно тому, как сегодня сосуществуют имейлы и почтовые открытки. Ничего не исчезнет, просто поменяет природу.
В. М.: Я бы хотел умереть в старом представлении о прекрасном, и в этом смысле фестиваль для меня не только просмотр фильма, но общая с залом энергия дыхания. Мы сейчас очень серьезно занимаемся созданием онлайн-ресурса, предполагающего в том числе организацию фестивалей. Однако его появление во многом связано со сложностью продвижения независимого кино в России. Мы ни на минуту не говорим об уничтожении оффлайн-версии. Даже если фестиваль будет невозможен в России, мы устроим его на Каймановых островах.
В. С.: Да, но только туда не все доедут.
В. М.: Под Каймановыми островами я предполагаю куда более близкие территории.
В. С.: Возвращаясь к твоей теме. К документированию реальности в новом мире. Предположим, тебе нужно снять нашу беседу. Ты видишь меня в скайпе, но не можешь быть уверен, что пространство за мной реально. То есть сегодня, когда таких технологий еще нет, - можешь, а завтра - уже нет. Гипотетически.
В. М.: Понимаешь, наша беседа в скайпе - это уже насилие над реальностью. Я сижу в Будапеште, ты - в Петербурге, мы можем друг друга слышать, а при желании и видеть, но мы не находимся в одной комнате, и это не вопрос отключающегося иногда звука: дело в том, что наша коммуникация принципиально отличается от той, которая была бы, если бы я сидел у тебя дома. Скажем, на кухне. В миллионы параллельно сосуществующих миров входила бы и чашка, в которую был налит чай, и другие подробности, включая то, как ты одета, в халате ты или в костюме, с макияжем или без, на столе пирожные или бутерброды с колбасой
В. С.: Но финальной версией интервью было бы...
В. М.: Да нет никакого финала. Это мы сейчас участвуем в очень суженном, ограниченном коммуникативном бизнесе. Мы сейчас занимаемся бизнесом. Ты берешь интервью, задаешь вопросы, я отвечаю. И финалом нашего разговора будет кнопка «отключить связь». У нас есть финал, который неизбежен, а когда мы сидим в твоей кухне, финалов - миллион, и, может быть, даже отсутствие финала.
В. С.: Как один из миллиона вариантов. («Искусство кино», 09.2016)

[...] Матвей Ромодановский: А что с международным прокатом [фильма «В лучах Солнца»]? Каким количеством копий выпускают прокатчики в кинотеатрах?
Виталий Манский: Пока права на кинотеатральный прокат проданы на 11 стран, надеюсь в дальнейшем география расширится. На телевидении значительно больше релизов. Кстати, за всю историю дипломатических отношений с Южной Кореей еще не было такого широкого проката российского фильма в этой стране - мы выходим на 150 экранах. Был небольшой опыт у «9 роты», но всего на 1-2 копиях, и на VOD проданы права на «Левиафан». Масштабный прокат был в Польше, Чехии. Фильм успешно прокатался Германии. В Латвии, где фильм был в прокате весной, после завершения срок проката кинотеатры оставили картину на экранах, потому что зрители ходят на нее лучше, чем на другой артхаус.
М. Р.: Чем вы объясните такой бешеный интерес к вашей картине в западных странах? Вы его ожидали?
В. М.: Что касается проката, пожалуй, не ожидал. Другие мои ленты пользовались успехом на фестивалях и телевидении, но столь широкий прокат - это новая история. Раньше мои фильмы выходили за рубежом с более скромным охватом. Даже не могу сказать точно, что срабатывает, ведь это не первый фильм о Северной Корее. На мой взгляд, здесь работает нечто другое. В Таллине, на первом международном показе не было еще ни прессы, ни сарафана, но я приехал на третий день фестиваля, а билеты на 5 сеансов уже все были проданы. И причина - для меня загадка. Я не сталкивался со зрительским запросом на фильмы о Северной Корее. В процессе съемок рассказывал людям, что снимаю в этой стране, но не наблюдал особого восторга.
М. Р.: Вы уже довольно много рассказывали о фильме и его съемках, о Северной Корее. Что же для вас стало главным стимулом к съемкам? Желание разгадать феномен этих людей? Насколько я понимаю, в результате вам так и не удалось их понять?
В. М.: Меня, как человека, жившего во времена СССР и имеющего личный семейный опыт переживания тоталитаризма, всегда интересовала эта тема. Хотелось по-настоящему исследовать социалистический строй, а, как известно, Северная Корея - одно из редких мест на планете, где он сохранился. Я фиксирую реальность в кино, а не перекапываю архивы. Честно говоря, я изначально сомневался, что получится сделать картину, поскольку страна очень закрыта. Однако мысль и слово материальны, и шаг за шагом удалось достичь своей цели. Этот фильм не случайный, и я долго шел к его воплощению, сделав картину на Кубе, пытаясь разобраться в несвободных системах, но самое главное - месте человека в них. К сожалению, в данном случае не удалось добраться именно до человека, и поэтому темой фильма стал, скорее, социум в целом. В Северной Корее возникло общество, которое, возможно, могло бы сформироваться на территории Советского Союза, если бы не было 1953 года, 20-го съезда и последующих событий. Однако нынешнее поколение корейцев уже не испытывает страха, сомнений, не рефлексирует. Я думал, что увижу в Северной Корее СССР, но мои представления оказались ошибочными. Обществу, которое сложилось в Корее, не существует аналогов в мире.
М. Р.: Может ли это быть связано с особенностями азиатского менталитета?
В. М.: Конечно. В этом «супе» замешано множество ингредиентов: восточная ментальность, ход истории, наличие ядерного оружия, которое не позволило западной коалиции разобраться с этим режимом. Феноменальные вещи часто появляются, когда происходит некая аномалия: здесь в одной точке собралось множество явлений и обстоятельств. Повторить становление такого общества просто невозможно. В этом смысле можно не беспокоиться: мы хоть и развернулись в сторону Северной Кореи, но никогда до нее не дотянемся.
М. Р.: У вас богатая творческая биография. С чем можно сравнить съемочный опыт в Северной Корее?
В. М.: Ни с чем, и я говорю это без иронии. Мне действительно приходилось снимать в различных обстоятельствах и в местах с очень строгими ограничениями. Например, в израильской армии, где нашу работу контролировала соответствующая служба. Однако в Северной Корее это не просто контроль. Корейцы совершенно не учитывают, что кино в первую очередь творчество. Для них это технический процесс, подчиняющийся четким инструкциям, которые с годами приобрели просто абсурдный смысл. Например, есть два цветка Ким Ир Сения и Ким Чен Ирия. Один символизирует Ким Ир Сена, другой - Ким Чен Ира. На эти цветы распространяются все те же правила, что и на изображения вождей. Например, нельзя чтобы в билборды с их изображением падала тень, или их пересекали провода или ветки деревьев. Некоторые ограничения носят не только политический характер - очень много необъяснимых абсурдных правил, которые не относятся напрямую к политике, но обойти их невозможно. Они делали работу просто невыносимой. Запрещено снимать изображения вождей, если на них падает тень. Однако перед каждым предприятием стоит тумба с бюстом, над которой есть крышечка, естественно, отбрасывающая тень. Можно, конечно, подгадать время, но не стоит задача снять эту тумбу, задача снять жизнь вокруг нее.
М. Р.: Вы, когда ехали, совсем не предполагали, что вас такое ждет?
В. М.: Кто же такое может предполагать? Если только писатели-фантасты или авторы антиутопий! Хотя даже у Оруэлла люди ради опыта наслаждения частной жизнью находили укромные уголки и прятались от Большого Брата, а корейское общество, на мой взгляд, живет ради того, чтобы его видел Большой Брат. Мне кажется, они даже испытывают дискомфорт, когда оказываются в пространстве, где не могут проявить своей преданности вождю.
М. Р.: Поскольку вам не дали разрешение на въезд для досъемок, вы смонтировали фильм из того, что было. Вы предвидели такое развитие событий, раз копировали все, что снимали?
В. М.: Я предвидел, что съемки могут быть остановлены в любую минуту нашего там пребывания. И копировали мы поначалу материал не для того, чтобы весь пустить в ход. Сопровождающие нас корейцы установили в гостинице монтажную, где отсматривали снятое и удаляли большинство кадров, следуя инструкциям и собственным представлениям о дозволенном, не прописанным даже в официальных правилах. Например, они потребовали удалить эпизод, где на молокозаводе вывозят помятые бидоны, потому что нельзя показывать такие бидоны. Но других не было. Поэтому мы прятали весь материал. В какой-то момент я понял, что невозможно пробиться к реальности, и именно старания корейцев создавать фейки - то, что необходимо зафиксировать. Картина стала развиваться в ином ключе, и рабочий материал стал художественным приемом.
М. Р.: Первоначальный план был другой - показать все как есть, и пусть зритель сам определяет меру маразма?
В. М.: Абсолютно. У меня же был договор с корейцами, и если бы они его не нарушили, то материал бы у меня остался, но картину я делал бы по-другому.
М. Р.: Вы не боитесь за свою жизнь? Не боитесь, что режим будет вам мстить? Если внутри так жестко отрегулировано, то достать одного режиссера снаружи, наверное, тоже не трудно?
В. М.: Конечно, это возможно, но я стараюсь об этом не думать. На самом деле, они до конца не понимают, что я сделал. Я же не говорю прямым текстом, что Ким Ир Сен - убийца, но беспристрастно показываю факты, а есть фильмы, которые делают такие заявления.
М. Р.: Как, например, голливудская комедия «Интервью»?
В. М.: Именно! Для них это просто снос башки! [...] («ПрофиСинема», 18.09.2016)

Наталья Носова: После съемок в Северной Корее у вас появилось ощущение, что «корейское общество живет ради того, чтобы его видел Большой Брат, [что] они даже испытывают дискомфорт, когда оказываются в пространстве, где не могут проявить своей преданности вождю» (из интервью ProfiCinema.ru). Но ведь и это может быть тем самым фейком, создаваемым специально для вашей съемочной команды: людей предупредили, попросили вести себя определенным образом.
Виталий Манский: Конечно, с людьми проводилась работа перед нашими съемками - это было заметно. Но, когда я говорю о своих ощущениях такого масштабного свойства, я не опираюсь на ощущения, полученные непосредственно во время съемочного процесса, я опираюсь на подсмотренные события приватной жизни и на официальные образы жизни, существующие в их телевизионном потоке (пусть он и состоит из двух каналов), в их кино. Это ощущение не является аксиомой, может быть, оно даже теоремой не является - это версия. Я поехал, имея какие-то предощущения, которые базировались на опыте моей советской жизни, на опыте фрагментарной жизни на Кубе. Я искал усугубленные продолжения того советского состояния, советского общества, а увидел совершенно иное общество, сильно отличающиеся от советского. Когда я говорю об этих ощущениях, я базируюсь на антиутопии Оруэлла «1984», где герои, дабы насладиться мгновениями личного, искали укрытие от вездесущего Большого Брата. В Северной Корее, как мне показалось, у людей нет личного, а если нет личного, то, собственно говоря, и скрывать нечего, поэтому хочется быть нараспашку: хочется участвовать в каких-то представлениях - в этих парадах, в этих бесконечных выщипываниях травы вдоль дорог, во всей этой пустоте человек как бы ищет ощущение жизни.
Н. Н.: Вы считаете, что у людей нет сопротивления всему этому - внутреннего, скрытого, сдавленного?
В. М.: Именно, это самое страшное мое заключение. Опять же оно индивидуально и может быть ошибочно. У этих людей я не увидел не только сопротивления, но даже некоего сарказма, некоей иронии по отношению к вождям. Я прекрасно помню свое советское детство. Я родился - еще был Хрущев, потом Брежнев, я помню, как все в приватной жизни смеялись над дорогим Леонидом Ильичом: члены партии и беспартийные, диссиденты и патриоты - кто угодно. Он был предметом иронии. Никакой иронии, даже в зачаточном состоянии, по отношению к вождям в Северной Корее я не наблюдал. Более того, если бы я или кто-то проявил иронию по отношению к вождям в некоем публичном пространстве, в некоей компании, то получил бы немедленный (и мы, кстати, получали) отпор со стороны корейцев. Я не жил, естественно, в сталинские времена, но тем не менее в советское время трудно себе представить, чтобы кто-то встал горой на защиту образа вождя.
Н. Н.: Если у людей нет ничего личного, то как тогда объяснить тот факт, что есть беженцы из Северной Кореи? По данным, что я встретила (в интервью Романа Супера с северокорейским беженцем), есть тридцать тысяч беженцев, перебравшихся из Северной Кореи в Южную.
В. М.: Это хороший вопрос, я специально этим интересовался. Моя версия заключается в следующем. Скажем, из ГДР люди бежали в ФРГ осознанно, они понимали, куда они бегут, они знали, что в ФРГ жизнь лучше. Из Северной Кореи - и я, кстати, когда был в Южной Корее, общался с несколькими беженцами, и это общение только подтвердило мою гипотезу - люди бежали в никуда, они бежали от отчаяния. Они бежали так, как человек совершает побег с судна в открытом океане, на котором его истязают, оскорбляют, насилуют - я не знаю, что с ним делают, и он бросается за борт, не имея надежды выплыть. Потому что в Северной Корее, я могу это подтвердить, нет никакой информации о внешнем мире. Единственные возможные варианты такой информации - это спортивные репортажи и иногда программы «в мире животных». Но из них тщательно вымывается любой социум, то есть, скажем, в какой-нибудь спортивной передаче иногда показывают что-то вокруг соревнования, какие-то дополнительные сцены, в которых могут появиться автомобили, или, например, в «трэвел» - какая-то гостиница или парк. Как только что-то такое появляется - все под ножницы, чтобы не было соблазна; люди не представляют, как мы живем за пределами Северной Кореи.
Н. Н.: Но, когда человек решается на очень тяжелый шаг покинуть Северную Корею, на свой страх и риск...
В. М.: На страх и риск всей семьи.
Н. Н.: Понимая, что его могут посадить в тюрьму или вовсе убить, что с его семьей могут расправиться. В этот момент он осознает, что его права на жизнь, на свободу, на нормальное существование ущемляются.
В. М.: Нет, здесь не вопрос ущемления прав. Ущемление может быть в том случае, если ты знаешь, что у тебя эти права есть. Вот ты девушка, тебя какие-то уроды закрыли в комнате и месяц насилуют, ты не думаешь ни о каких правах, ты ни о чем уже не думаешь, ты просто готова с девятого этажа прыгнуть, потому что в этой комнате ты физически не можешь больше находиться. У людей, которые совершают эти побеги, ситуация абсолютного тупика, когда они понимают, что находиться в этой «комнате» они больше не могут. Я не специалист по беженцам, но коль скоро задается вопрос, я делюсь своими знаниями и ощущениями. Есть еще группа беженцев, которых отправляли на работы в Китай или Россию, и они кое-что видели. Как правило, они работают на стройках или лесозаготовках, и живут в закрытых лагерях без права, так сказать, выхода за его пределы. Но пока они едут в аэропорт Владивостока, то хоть что-то видят в окно. Могу привести пример, который любой человек имеет возможность проверить. Из России в Пхеньян один или два раза в неделю, зависит от сезона, летает самолет - из Владивостока. Там к саммиту АТЭС был построен большой красивый аэропорт, где есть ничем не огороженная зона - просто ряды кресел. Сюда в определенный день с различных лесозаготовок привозят корейцев, которых отправляют в Пхеньян. Они не приезжают в аэропорт, как мы обычно, - за два часа до самолета. Их туда свозят в течение суток, и они там скапливаются. А дальше - можно понаблюдать, что с ними происходит. Открытый аэропорт, нет никаких ограждений, никаких веревочек, и даже на асфальте никто ничего не нарисовал. Они заходят в этот «квадрат» и сутки просто не выходят из него.
Н. Н: Заканчивая разговор про личностное - у Романа Супера есть репортаж из Пхеньяна, и там такой фрагмент: «Вечерами пхеньянская молодежь вываливает на улицы и, как майские жуки, крутится под энергосберегающими уличными фонарями. Люди топчутся под холодным светом, не имея домашнего электричества, и читают книги». Вы встречали в Пхеньяне таких людей? И разве не это и есть проявление личностного?
В. М.: Это правда, что в центре города освещены некоторые улицы, мы каждый вечер наблюдали, как к театру оперы и балета приходят люди и, действительно, читают под лампами. Роман сделал вывод, что они приходят, потому что у них нет света. Я готов разделить эту версию, но нужно понимать, что все, кто говорит что-то о Северной Корее, говорят это в режиме версий, потому что никакой доподлинной информации не существует. Теперь твое уточнение, что, дескать, это и есть проявление личностного. Иной раз я заглядывал в то, что читают эти люди, и просил заглядывать нашего переводчика. Они читают партийную литературу. Они учат наизусть речовки и прочие такие тексты. Поэтому ни о каком проявлении личностного говорить не приходится. Это задания, которые им дают, и они их выполняют, в том числе и в библиотеке - я видел, что люди там тоже читают. Это видно и по нашей героине. Она еще маленькая девочка, но уже заформатирована под определенные стандарты. Знаешь, самое личное, что есть у человека, - это секс. Меня также интересовало, в какой степени в Северной Корее присутствует секс. И с этим обстоятельством там я сталкивался всего три раза.
Н. Н.: Я читала о том, как вы случайно зашли в душевую, где мылись порядка тридцати женщин.
В. М.: Да, должен сказать, что это сильное впечатление, когда на тебя вообще не реагируют. Вообще. Ты понимаешь, что ты мужчина, а они женщины, и никакой реакции. Это первый раз. Второй - человек, который занимается этим вопросом, сказал мне, что за всю историю корейского кино в нем ни разу никто не поцеловался. Этот тезис подвергла критике женщина, которая серьезно занимается северокорейским кино. Она написала большую работу на десяти страницах, опровергающую этот тезис. Хотя эти опровержения являются наилучшим подтверждением этого тезиса. Ее опровержения в том, что в фильме таком-то такого-то года с войны возвращается ослепший боец, его встречает любимая, и он ощупывает ее руками. Или есть какой-то фильм про корейских и японских шпионов, там шпионка сидит в короткой юбке, курит и смотрит так брутально на другого шпиона. Друзья мои, я ни в коей мере не пропагандирую секс в кино, но все-таки в кинематографе должна быть данная составляющая. И третий косвенный момент (я всегда говорю о косвенных вещах), я видел свадьбы в Северной Корее - жених с невестой приходят к памятнику, и я обратил внимание, что они как-то отстраненно себя ведут друг с другом. Потом сотрудник посольства перевел мне объявление в гостинице для иностранцев, оно висело около киоска, в котором можно было отпечатать цифровые фотографии. Там говорилось, какие фотографии они не будут печатать. Им приносят карточку, и если они видят на ней фото, где жених с невестой держатся за руки, то эта фотография удаляется и не печатается.
Н. Н.: За счет чего удалось прийти (вашими словами) к такому «стерильному обществу», к столь явно выраженному непроявлению личностного? Северной Корее чуть меньше семидесяти лет. И это небольшой срок для тотальной стерилизации, разве нет?
В. М.: Тоталитарное общество в принципе формируется достаточно быстро. После Второй мировой войны часть территории Европы оказалась под Советским Союзом - та же ГДР. Была нацистская Германия, потом ФРГ примерно через год превращается в более-менее демократическое государство, а через стенку другая Германия через год уже строит тоталитарное общество. Быстро, быстро происходит. А евреи как? Жили себе, кто зажиточно, кто как. Нацисты их сначала в гетто, потом в концлагерь. Сколько прошло от момента, когда он был банкиром, до момента, когда он уже сам себе копает могилу или идет в газовую камеру - года два, три.
Н. Н.: И почему не сопротивляется?
В. М.: Почему не сопротивляется - вот вопрос. А смотрим хронику: идут пять тысяч пленных, их ведут три автоматчика, - почему люди не сопротивляются? У меня нет ответа, я ищу ответ.
Н. Н.: Что могло бы повлиять на изменение режима в Северной Корее, на ваш взгляд, на его изменение в сторону приобретения людьми личностной свободы?
В. М.: А у нас нечего обсудить в этом контексте на российском материале? Разве мы как-то иначе меняемся? Мы как-то медленнее теряем собственную свободу и желание быть свободными? У нас это происходит лучше, чем в Северной Корее?
Н. Н.: Мы говорим о Северной Корее, поскольку есть повод - фильм, но думаем о себе.
В. М.: Да, конечно, это же всегда проще - где-то в Северной Корее, где никто не был, какая-то далекая абстрактная материя. А мы живем в России, у нас все жители Екб поголовно потеряли 50% своего дохода, например, а мы все покорно продолжаем голосовать за людей, которые виновны непосредственно в том, что с нами происходит. Почему же мы за них голосуем? Вот и почти ответ.
Н. Н.: На вопросы журналистов о сравнении сегодняшней России с Северной Кореей вы говорите о том, что «Россия сейчас развернулась в сторону Северной Кореи. Она еще ни одного реального шага в эту сторону не сделала» (в интервью «Украинской правде»), но развернулась. В чем это предметно проявляется?
В. М.: Собственно говоря, и Советский Союз даже в самые жесткие времена тоталитаризма не был Северной Кореей. Потому что даже в Советском Союзе в 1938-1939 годы все-таки была альтернативная жизнь, была альтернативная культура: кино, архитектура, масса всего. В Северной Корее этого нет, не было и не будет, оно уничтожено.
Н. Н.: Но в Северной Корее некоторые все-таки смотрят «запрещенку». Привозят фильмы из Китая, флешки с южнокорейскими сериалами.
В. М.: Мне кажется, что ты опираешься на информацию не очень точную. В отличие от других людей, я был там суммарно два месяца, был в разных пространствах и не очень себе представляю, куда эту флешку можно воткнуть в Северной Корее.
Н. Н.: В тех же двух интервью Романа Супера, на которые я сейчас ориентируюсь, два человека, сбежавшие из Северной Кореи в Южную, рассказывают, как, будучи в КНДР, ловили запрещенное радио и слушали. Так было и в СССР.
В. М.: Не верю, просто не верю. Я не верю даже в то, что у кого-то там есть хотя бы посыл ловить это радио. Мой опыт проживания там говорит об обратном. Мне кажется, что некоторые авторы и некоторые интервьюируемые выдают желаемое за действительное. Я не представляю, чтобы кто-то из тех людей, с которыми мне удалось находиться рядом (я даже не сказал бы - пообщаться): сотрудники школы, дворца пионеров, фабрики отца, фабрики матери, даже сопровождающие - чтобы кто-то из них ловил «Голоса» какие-то. Я закрываю глаза и не вижу эту картину, не могу себе представить.
Н. Н.: Почему?
В. М.: Потому что у них абсолютная гармония, их жизнь естественна для них. Кстати сказать, я езжу много по миру - и все спрашивают про это, про то, как там в Латвии, что там в России, постоянно. В Северной Корее никто ни о чем не спрашивает.
Н. Н.: Потому что нельзя говорить с иностранцами. А вы там иностранец.
В. М.: Ну, нельзя. Но это, понимаешь, раз нельзя, два нельзя - а потом...
Н. Н.: Я вернусь к своему вопросу. Можете объяснить, как проявляется тот факт, что Россия, как вы говорите, развернулась в сторону Северной Кореи?
В. М.: Несменяемость власти, обожествление власти, определение власти как единственной и отсутствие любых других альтернативных претендентов. Уже звучат слова, что «Путин - это Россия». И это все, конечно, очень дурные сигналы. Понятно, что у нас еще все-таки есть, если не выборы, то хотя бы подобие выборов. В Северной Корее нет и этого. Но в общем, конечно, это ущемление основных институтов, которые формируют гражданское общество, - свободная пресса, независимые суды, и это может повлиять на создание а ля северокорейского общества.
Н. Н.: Развернулись, но шаг, по вашим словам, еще не сделали, что это значит?
В. М.: В России все-таки ты можешь принадлежать себе, ты можешь, в конце концов, свободно уехать из страны. Свободы ущемляются, но до определенного момента, и последнее слово все равно как бы остается за тобой. В Северной Корее за тобой уже ничего нет. Это значит, что «шах» мы еще не сделали, мы еще оставили человеку право выбора своей судьбы. Первым шагом будет, если Россия закроет границы.
Н. Н.: Сыгранный в Северной Корее специально для иностранного кино спектакль, вся та бутафория, представленная для вашей съемочной команды: от «обычного» завтрака с изобилием блюд - до магазинов, которые на деле оказываются просто выставочными пространствами, картинкой для редкого туриста, - не является ли все это сигналом, что система на самом деле уже слаба. Бутафории бы не требовалось, если бы система была действительно крепкой и мощной?
В. М.: Это вопрос человека, понимающего абсурдность происходящего. Для людей, которые находятся внутри, ничего абсурдного в этом нет. Они знают, что внешний мир ведет с ними войну. И они все являются рядовыми этого сражения. И стараются сделать так, чтобы внешний мир ни в коем случае не узнал об их трудностях, в этом смысле они все заодно. И готовы даже не есть ту еду, которую им принесли, чтобы не нанести урон своей стране. Абсолютно искаженное сознание. Люди живут плохо, но не ощущают этого, то есть они не знают, что это плохо, они не знают, как хорошо, что такое другая жизнь. На протяжении десятилетий у них отрезана любая информация о другой жизни. Более того, те, кто находится в Пхеньяне, считают, что им безумно повезло, потому что они, по крайней мере, не в трудовых лагерях и не делят ложку риса, я не знаю, на какой срок. Дети ходят в какие-то прекрасные школы. А все остальное трудности. И они ведь действительно ходят в хорошую по всем меркам школу - большую, очень эффектную, только проблема в том, что зимой там холодно, а отопления нет. Его нет фундаментально. Нам не удалось это снять, но на самом деле все двери в кабинеты завешаны плотными занавесами, и дети все сидят одетыми. Наш класс для съемок раздели, притащили какие-то обогревательные приборы, которые ничего не могли обогреть. Я, взрослый мужчина, на себя напялил все, что привез туда. На мне было три рубахи надето, потому что это необогреваемое бетонное здание, абсолютно пронизывающий холод.
Н. Н.: И при этом для картинки, для иностранного кино власть делает все, чтобы показать привычные нам образцы жизни, привычный комфорт - должно быть сыто, тепло и так далее.
В. М.: Да, власть на очень высоком уровне приблизительно представляет, что надо показывать. Даже наши сопровождающие, будучи достаточно высокого уровня, каждый день куда-то ходили с отчетами (я просто видел), получали какие-то указания. То есть все вопросы решались на очень высоком уровне, я даже не удивлюсь, если вообще на самом высоком.
Н. Н.: В том интервью, к которому я постоянно возвращаюсь, беженец из Северной Кореи в качестве способа сломить эту систему называет войну. При этом он говорит, что люди не будут сражаться за вождя: «Люди не будут сражаться даже за божественного Ким Ир Сена. Одно дело безмолвно плыть по течению в ситуации, когда говорить страшно. Другое дело - воевать. Никто не будет воевать. Но, воспользовавшись военной ситуацией, наружу выйдет недовольство. Наружу начнут выходить и слова». На ваш взгляд, это так?
В. М.: У меня другая точка зрения. Я думаю, что там будут сопротивляться до последнего, будут бросаться на дзоты с именами вождей на устах, потому что такова степень фанатизма, преданности. Если эта гипотетическая внешняя война сможет уничтожить в первую очередь очаги идеологической обработки, если говорить по-русски, - телевидение и радио, то, может быть, будет чуть-чуть проще.
Н. Н.: Как вы думаете, почему этот бывший гражданин Северной Кореи убежден в обратном?
В. М.: Полагаю, что жизнь в Южной Корее как-то переформатировала его. Это же огромный стресс - после жизни в Северной Кореи попасть в Южную. Увидеть степень лжи всего того, что говорится там, в том числе о Южной Корее. Но внутри самой Северной Кореи, думаю, ни у кого не дрогнет рука запустить это ядерное оружие, если сейчас кто-то объявит войну, никто ни на секунду не задумается. Потому что люди воспитаны в совершенно другой... даже не идеологии, идеология это у нас, а там нет идеологии, там кровеносная система, у них кровь такая уже.
Н. Н.: Ваш фильм, в частности, и вообще разговор о Северной Корее, осмысление в культуре жестких и жестоких систем могут влиять на ситуацию?
В. М.: Вода камень точит, говорят. Фильм может быть такой каплей, какие регулярно должны подтачивать этот камень. Не думаю, что один фильм может что-то изменить. Бывали, конечно, прецеденты, когда что-то одно меняло исход событий. Пресс-конференция с дрожащими руками Янаева изменила ход событий путча 1991 года во многом. И заданный вопрос Тани Малкиной, прямой вопрос о том, что путчисты совершили государственный переворот, - люди это увидели, на них это повлияло.
Н. Н.: Здесь на самом деле вопрос не в одном фильме, а в системном разговоре в культурном пространстве, осмыслении в искусстве - может ли это иметь эффект?
В. М.: Сейчас важно не допустить расползания этой идеологии, такого отношения к человеку, отношения к фундаментальным ценностям, свободам и правам. Потому что Северную Корею создал ведь Советский Союз. Не было бы Советского Союза, не было бы и Северной Кореи. Сейчас нужно, чтобы не возник новый «Советский Союз», на своем новом витке.
Н. Н.: Как «В лучах Солнца» восприняли в Южной Корее?
В. М.: В Южной Корее фильм выпустили в прокат: первоначальный план, если я не ошибаюсь, был - 46 кинотеатров, сорок шесть копий, но по ходу подготовки к выпуску фильма количество кинотеатров дошло до 150. Понятно, что он не шел, как голливудский блокбастер, всего пара сеансов. Но для документального кино в Южной Корее это практически рекорд. Перед выходом в прокат я ездил туда на промо-кампанию. Я сидел там трое суток и давал по десять интервью в день. И я думал, что дал интервью вообще всем, кто вообще пишет в Южной Корее, хоть боевые листки. Но потом мне говорят, что у вас еще пресс-конференция. И там еще журналистов пятьдесят с камерами. О чем это говорит? Не о том, что у нас какой-то фильм замечательный, это говорит об интересе, потому что прессу нельзя организовать в таком количестве. Очень большой интерес к теме, к подаче, к интерпретации, к рассказанной ситуации. На картину поочередно сходило практически все правительство Южной Кореи. В День матери на картину пошла и президент Южной Кореи, после просмотра она сделала заявление по телевидению. Показ был значимым общественным событием. И, кстати, они меня все зазывают приехать еще на какие-то конференции - видно, что они нуждаются в разговоре об этом.
Н. Н.: Фильм рассказал им что-то новое или убедил в том, что они и так знали, думали о Северной Корее?
В. М.: В нашем фильме впервые рассказана какая-то более-менее внятная человеческая история. Обычно фильмы из Северной Кореи представляют внешние атрибуты жизни, эффектные, конечно, но тем не менее внешние, а нам чуть-чуть удалось углубиться во внутреннюю драму героев. Этим картина отличается от других фильмов. Я их почти все видел, поэтому могу говорить это ответственно.
Н. Н.: Чем, на ваш взгляд, мотивирована дружба России с Северной Кореей и российская поддержка Северной Кореи (а не вас и вашего фильма) в ситуации с северокорейской нотой протеста в ответ на «В лучах Солнца»? Только лишь тем, что Северная Корея - одна из немногих стран, признающих правомерность того, что Крым стал российским?
В. М.: В дипломатии очень важна взаимность, дипломаты еще говорят - зеркальность. Мне кажется, что у России есть определенный долг перед Северной Кореей, потому что, действительно, аннексию Крыма признало всего десять стран, и в этом смысле каждая страна на вес золота. И Северная Корея это тоже понимает, они же письмо отправили именно в Министерство иностранных дел, потому что они знают, кто им должен. И ответ на письмо Северной Кореи дал - да, формально бывший министр культуры, но на сегодняшний день у Михаила Ефимовича Швыдкого должность советника президента Российской Федерации по международной культурной деятельности, ключевое здесь - международной. Это все шло по линии МИДа. И я считаю, что Крым здесь является ключевым фактором. И уже во вторую очередь повлияло то, что и я сам не особо любим тут, потому что говорю публично, кто дурак, а кого надо снять с должности. [...] («Znak», 27.09.2016)

Василий Корецкий: Почему вообще вы заинтересовались Северной Кореей? Это был какой-то давний интерес?
Виталий Манский: Северная Корея интересовала меня еще со времен Советского Союза. Так что к тому моменту, как возникла первая надежда на реализацию этого проекта, у меня уже накопился определенный объем знаний, который помогал мне более-менее уверенно входить в тему; я уже успел отсмотреть некоторое количество документальных материалов и даже провести на «Артдокфесте» своего рода фестиваль северокорейского документального кино.
В. К.: Вы не знакомы с Николасом Боннером, англичанином, спродюсировавшим все четыре существующих в мире условно инсайдерских дока о КНДР?
В. М.: Я случайно встретил его уже во время съемок, в Корее; эта встреча меня очень удивила. Мы стояли в такой комнате для VIP-гостей Мавзолея вождей с сопровождающими, которые были со мной очень строги и доставляли мне постоянную головную боль. И вдруг их лица расплылись в улыбках; в первый раз я увидел на лицах северных корейцев счастье от встречи с иностранцем! Им был вот этот человек. Он был тоже очень любезен с корейцами, они тут же стали обсуждать какие-то вещи человеческого свойства. И потом они мне сказали: это вот англичанин, который снимал здесь фильмы, и мы все так счастливы работать с ним. И я подумал: боже мой, что же это за фильмы, от которых корейцы счастливы?! А потом я посмотрел на фестивале во Владивостоке его игровой фильм «Товарищ Ким отправляется в полет».
В. К.: Между прочим, после фестивальных показов «Товарища Кима» северокорейское консульство в Хабаровске направило фестивалю ноту протеста.
В. М.: Да ладно! Тогда я вообще не понимаю, что может устроить корейцев, потому что их собственное кино тоже несет в себе подрывные элементы. Я, например, многое узнал про реальную Корею из, казалось бы, выхолощенных, тщательно отобранных северокорейских пропагандистских клипов. Если из таких клипов убрать текст, убрать музыку, разложить эти клипы на отдельные кадры и их просто проанализировать, возникает понимание реального положения вещей в Корее. А в результате этого понимания - безусловное ощущение ужаса. Что я имею в виду: когда в быстрой нарезке, смазанной бравурными маршами, мы видим абсолютную преданность народа вождю и его неустанный ратный и трудовой подвиг, то это выглядит одним образом. А когда вычленяешь кадры, то видишь такую картину: зима, ночь, снег, одетые люди находятся по пояс - а иногда и по грудь - в воде и передают из рук в руки какие-то металлические или деревянные шпалы; все происходящее освещено факелами. Всю эту ситуацию ты раскладываешь в логическую цепочку и понимаешь: круглосуточная работа, ручной немеханизированный труд и так далее. Хотя в клипе это выглядит похожим на «Как закалялась сталь».
В. К.: Как вы вышли на контакт с официальной стороной КНДР?
В. М.: Это была многоходовая операция. Первым, кстати, был контакт во Владивостоке, на фестивале. У меня не было тогда еще плана снимать кино, но было желание попасть в страну под любым соусом. Я начал с ними общаться, я пригласил их на свой фильм, я попросил, чтобы во Владивостоке мне дали какую-то более-менее вменяемую характеристику для корейских властей. Вот оттуда все пошло, а потом уже выходило на разные официальные уровни. Я находил для них определенные интересы в своем проекте и аккуратно им вбрасывал. В конечном счете они тоже увидели какой-то смысл в этой истории, и, забегая вперед, хочу сказать: я предполагал, что так картина, которую я бы снял, должна была бы быть принята северокорейской стороной. Я хотел проскочить, как когда-то говорили о Микояне, «между струй».
В. К.: То есть вы надеялись на то, что они просто не считают определенные культурные коды?
В. М.: Да. Потому что я видел их фильмы, которые не менее разоблачительны - но это их собственные фильмы! И они для них приемлемы. Просто я хотел это все довести до какого-то логического конца. Если говорить предельно понятно, то ведь «Триумф воли» был не просто принят заказчиком... Я видел возможность снять что-то подобное «Триумфу воли».
В. К.: Что помешало вам сделать фильм таким, каким вы его планировали вначале? И каким он должен был быть?
В. М.: Прежде всего, помешало то, что нам закрыли въезд в страну. Во время первых двух съемочных экспедиций мы по сценарию снимали первую треть картины. Все это заканчивалось приемом в пионеры, а третья, главная, экспедиция должна была занимать 45 съемочных дней, мы планировали приехать в августе, когда шла подготовка к празднику «Ариран» и параду в честь юбилея Трудовой партии, в котором, собственно, и должна была участвовать Зин Ми - она должна была превратиться в один из пикселей панно, изображающего абсолютное счастье, самого большого живого полотна в мире. Но нам закрыли въезд. Проблемы начались сразу, как мы приехали снимать, - а мы работали по очень жесткому контракту, с четким описанием всевозможных пунктов. Но помимо пунктов этого контракта корейцы по окончании первого же съемочного дня потребовали выдать им для проверки все материалы - снятые под их же неусыпным контролем! Я был крайне возмущен - у меня еще накопилось раздражение первого рабочего дня, когда я уже понял, что снять там ничего невозможно. И я им говорю: этого нет в контракте, я этого делать не буду. Тогда корейцы подняли контракт и показали мне пункт, где было написано: северокорейская сторона оказывает содействие в прохождении материалами таможенного контроля. Я говорю: какая связь между таможенным контролем и отсмотром материалов? Они отвечают: мы будем все заранее отсматривать и уничтожать все, что не проходит таможенный контроль, - и вы спокойно выедете из страны.
В. К.: Интересный намек! (Смеются.)
В. М.: Тогда мы стали совершать некие действия, которые не позволяли им увидеть, что мы снимаем на самом деле. То есть между окончанием съемки и моментом передачи материала мы успевали сделать копию, а иногда и сразу снимать на другую карту, и успевали уничтожить с карты, передаваемой корейцам, те блоки, которые могли вызвать вопросы. Поэтому они не могли нас ни в чем прямо обвинить. Более того: если бы они могли к чему-то придраться, съемки были бы моментально прекращены, были бы применены жесткие меры. Мы же спокойно покинули страну, и нам даже обещали, что во время третьей экспедиции меня ожидает аудиенция самого Ким Чен Ына. Что там произошло, пока нас не было? Может, они наконец-то добрались до интернета и что-то прочитали обо мне. Отказ же был не сразу, сначала пошла какая-то мутность. И было видно, что они отказывают как бы с чистой совестью: они видели весь материал и думали, что с этим материалом я ничего не могу сделать. То есть они меня просто кидали - все деньги они получили, и фильма нет.
В. К.: То есть вы им платили за возможность снимать?
В. М.: Конечно, и немало. Платил официально, по квитанциям.
В. К.: Как вели себя с вами сопровождающие? Пытались ли они установить какой-то неформальный человеческий контакт, связать вас гостеприимством, чтобы включить у вас внутреннюю цензуру?
В. М.: Они пытались. Они думали, что если они улыбнутся, то что-то произойдет. На кого-то это действует. Я знаю, что люди, которые были в поездках по КНДР, говорили: «Я не снимал, потому что боялся повредить своему сопровождающему». А для меня этот вопрос не стоит априори, для меня работа важнее всего, и очень скоро их инструментарий был выработан. Поэтому мы достаточно быстро перешли в режим серьезного, жесткого обсуждения реальных потребностей, и это сняло улыбку с их лиц. То есть они тоже поняли, что никакие хихи-хаха тут не пройдут. Вообще забавная ситуация: ты приехал снимать, а они стараются тебя максимально от этой съемки отвлечь. То есть перевести максимум времени на протокольные мероприятия, на поездки на какие-то предприятия, на какие-то официозные бессмысленные действия, которые крадут рабочее время. Постоянно приходится кого-то долго ждать. Вот ты говоришь, что нужно обязательно выехать на съемку в семь утра. «Зачем в семь, мы поедем в полдень, будет все то же самое!» Ты говоришь - нет, в семь, потому что нужно снять, как встает солнце. «Так оно встанет, и будет лучше». Ну вот приблизительно такой разговор. Я в первые же съемочные дни понял, что мною пытаются манипулировать, что мне морочат голову и в таком режиме я не сделаю и одной десятой запланированного. Поэтому я начал снимать всю эту маскарадную условность и пытался переходить к сутевым вопросам.
В. К.: Насколько сильны оказались расхождения между теми представлениями о Северной Корее, которые у вас сформировались за время этого многолетнего ресерча, и тем, что вы увидели в стране?
В. М.: Я предполагал, что режим в Северной Корее - это в той или иной степени форма нашего советского прошлого. Поэтому я надеялся найти какие-то страхи, сомнения, какие-то человеческие проявления, на которых, кстати сказать, я и планировал строить драматургию. Но когда я провел в Северной Корее достаточное время, то стал замечать какие-то вещи... Сперва я гнал от себя подозрения - не мог сразу поверить в то, что дела обстоят именно так. В конечном счете я столкнулся с обществом людей, принципиально отличающихся от советского человека - хотя бы потому, что они живут уже за границей страха. То есть на советского человека еще действовала система давления, человек под ней пытался как-то приладиться, найти удобную позицию для в той или иной степени комфортного существования в заданных рамках игры. А в Северной Корее люди по сути уже решили для себя все вопросы, ничего человеческого в широком смысле слова там уже не присутствует. Дай бог, чтобы там присутствовали инстинкты - я их там тоже не то чтобы наблюдал, кстати. Того же секса - в смысле гендерных, межполовых отношений - я не наблюдал в Северной Корее. Ты их везде наблюдаешь - хоть в Индии, хоть в Иране. А тут нет.
В. К.: У вас не возникало подозрений, что все, что вам позволено увидеть в стране, - это грандиозный спектакль? Не было ощущения тотальной инсталляции, декорации, за которой скрывается реальная жизнь - где, возможно, есть место всему этому?
В. М.: Смотрите: пройти иностранцу одному по улице в Пхеньяне совершенно невозможно. Я не знаю, какая должна быть степень доверия к тебе, чтобы это было позволено. Тем более в Пхеньяне улицы так устроены, что вход во внутренние дворы - через такие извилистые арочки. То есть ты не можешь посмотреть насквозь. Пять-семь лет назад в этих арках еще и стояли контролеры, которые не пропускали внутрь не то что иностранцев - а просто людей, не живущих в этих домах. То есть ты никак не можешь заглянуть за этот фасад. Самое смешное - это когда людей поднимают на памятник Идеям чучхе. Там есть смотровая площадка - круглая. Никто тебе там руки не выкручивает, но тебя направляют так, чтобы ты смотрел в сторону, обращенную к площади проспекта Победы. Потому что, если ты посмотришь в противоположную строну, ты увидишь бараки, которые видеть в принципе не должен. Для иностранцев вообще разработана - причем тщательно разработана - очень четкая программа посещения страны. Например, целый день заложен на посещение определенного парка, который находится (что тоже забавно) достаточно далеко от центра города, практически на пустыре, окружен забором. И вот ты ходишь по парку, а вокруг отдыхают люди: перетягивают канаты, танцуют, в бадминтон играют. И, конечно, это вызывает какие-то вопросы. Но главный вопрос заключается в том, что эти же люди играют в бадминтон и завтра, и послезавтра! Это их работа - играть в бадминтон. Или вот еще один из странных моментов. В Северной Корее вообще мало что продается, 90 процентов товара распределяется по карточкам, и один из немногих поступающих в официальную продажу товаров - это газеты. И за ними стоит реальная очередь. При том что в Пхеньяне всего две или три газеты, я видел целую подшивку их в российском посольстве. Ты их перелистываешь, и такое ощущение, что это все одна и та же газета. Они сделаны по абсолютно одинаковым лекалам. И тем не менее за ними стоит очередь. Я как человек с советским бэкграундом предположил, что их покупают ради бумаги, которая имеет какое-то прикладное использование. Как я был потрясен, когда узнал, что эти газеты, прочитав, нужно сдать обратно! Вот тут я совершенно обалдел. Смысл стоять в очереди за газетами, в которых ничего не написано, чтобы их купить и сдать обратно? Оказалось еще, что и посольство обязано газеты или сдать, или по акту утилизировать.
В. К.: Ну, тут как раз смысл понятен - стирание прошлого. Люди, бывшие в КНДР несколько раз, рассказывали мне, что сталкивались с этим феноменом: приезжаешь через пару лет и пытаешься узнать, чем кончилась та или иная кампания, которая шла во время твоего прошлого визита. А корейцы все отрицают. Якобы не помнят никакой кампании.
В. М.: Версии тут могут быть разными, но вот эту могу подтвердить такой историей. В августе я приезжал в Корею на ресерч. По телевизору тогда постоянно показывали музыкальную группу: девушки были одеты в разноцветные костюмы, у них были юбки до колена, каблуки. И они на скрипках играли какие-то поп-обработки Моцарта и т.п. Через шесть месяцев мы приехали уже на съемку - и следа этих девушек не было на телевидении. И я как-то спросил у сопровождающего, куда они делись. Он ответил мне: «Никаких девушек не было». Но именно с ним мы смотрели их выступление! При этом он не сказал «я не помню» или «потом объясню», как они любят. Никакого «потом», он сразу четко сказал, что такого не было.
В. К.: Но никакого двоемыслия вы там не обнаружили? В фильме все-таки есть намек на то, что в КНДР все эти официальные ритуалы выполняются для галочки, для проформы. Что у людей существует два режима поведения - выхолощенный официозный спектакль и реальная жизнь. Например, в репетициях сцен на швейной фабрике видно, что персонажи буднично и как будто цинично договариваются о том, как они будут играть чуждые для себя социальные и профессиональные роли...
В. М.: Для меня двоемыслие очень важно, потому что при наличии двоемыслия, вообще говоря, рождается мысль. Там же я не видел двоемыслия, там существовали разные формы одномыслия, в этом разница. Я не могу сказать, что пристально наблюдал за этой семьей, - я наблюдал за ней в те моменты, когда меня туда пускали. Семья всегда уже ждала нашего прихода. То есть это была реальная семья, но я бы не удивился, если бы узнал, что ее специально в этой квартире собрали для съемок. Что мама живет отдельно, папа отдельно, дочка отдельно. В принципе, я это и видел - например, все работницы швейной фабрики жили на территории фабрики, и с ними жили дети дошкольного возраста. Я видел, как они возвращались из душевого зала с детьми в бараки. Я видел, что дети живут в школах, - с другой стороны, в этом нет ничего особенного. Но что такое в Северной Корее семья, семейные отношения - мне сложно сказать.
В. К.: Вы можете сказать, что поняли логику этих людей? Не власти, а обычных людей, героев вашего фильма.
В. М.: Никакого понимания у меня не произошло, я остаюсь на уровне гипотез. Вот, скажем, все мы видели кадры: ИГИЛ расстреливает людей или отрезает головы пленникам. И я задаюсь вопросом: почему они так покорны? Вот они стоят, слышат выстрелы, рядом разлетается голова человека. И в теле жертвы я не вижу никого действия, как будто ему все равно. Я не знаю, что предшествует тому моменту, который снимают на камеру, - избиения, унижения, как доводят человека до такого состояния, когда он не соединен с телом. Вот мне кажется, что в Северной Корее нечто подобное. Они как бы живут - но словно все происходит не с ними. Я не видел никаких признаков того, что эти люди как-то могут повлиять на свою жизнь. Они просто выполняют функции. Выполняя эти функции, они могут улыбнуться, как-то загрустить. Но никакого отношения к себе у этих людей нет. Это только гипотеза, кто-то, возможно, считает иначе - вот мы как-то летели из Кореи вместе с Прохановым, и потом я посмотрел его сюжет по телевидению... Понятно, что каждый видит то, что хочет увидеть, но я ничего из того, что надеялся там увидеть, не нашел. Я действительно хотел там обнаружить страх, сомнения, иронию, потому что это рождает мысль, а мысль рождает свободу. Но ничего такого там не было! («Colta», 04.10.2016)

Алексей Ильин: Как вы восприняли новость о том, что кинотеатры отказались показывать ваш фильм?
Виталий Манский: Прокат этого фильма в России изначально не столь широкий, и соглашательство российских культурных ведомств носит скорее символический характер, но в этом символизме и кроется, на мой взгляд, проблема. Фильм уже много где показан, он украден пиратами и много где доступен российским зрителям. А вот что власти хотят подчеркнуть, что они идут на поводу у северокорейских товарищей, - это весьма симптоматично и более чем огорчительно.
А. И.: В России этот фильм имеет шансы стать успешным или все так и ограничится узким прокатом?
В. М.: В Южной Корее эта картина вышла в 150 кинотеатрах, в Германии - в 35 или 40 кинотеатрах, в Польше - в 25-ти, даже в Чехии в 22-х. А в России, где эта картина имеет помимо познавательного значения еще и особо актуальное звучание, с трудом набирается 20 кинотеатров. Это, конечно, говорит об очень узком, неадекватно заниженном ее распространении. Я абсолютно убежден, что в России этот фильм мог бы прозвучать куда более громко. Совершенно очевидно, что еще года три назад, до украинских событий и их последствий, за это картиной гнались бы все основные телеканалы, и мы бы выбирали, где, когда и кому ее показать. Однако сегодня никаких предложений от российских телевизионных каналов не поступает, а 20 артхаусных кинотеатров на страну со 145-миллионным населением - это, можно сказать, клубный прокат. Все это, конечно же, является еще одной характеристикой происходящих в России процессов.
А. И.: Фильм уже был показан во многих странах. Как его воспринимают зрители за пределами России?
В. М.: Картина имеет очень широкий кинопрокат по всему миру, она уже прошла в США, в Канаде, в Южной Корее, в Германии, в Польше, сейчас выходит в прокат в Японии, в Латвии. Везде она шла достаточно успешно, и кинотеатры продлевали контракты на показ фильма. В некоторых странах картина прошла по телевидению, сейчас она идет на Netflix, который ее определил в топ-10 своих премьер. Интерес к картине и внимание к ней, в том числе со стороны прессы и профессионального сообщества, достаточно высок. По сути, у картины установился очень хороший контакт с аудиторией. Но в России эта картина, на мой взгляд, наиболее важна и наиболее ценна, потому что, в отличие от других стран мира, тут она имеет особо актуальное звучание. Ведь ни для кого не секрет, что в России происходят определенные процессы, которые разворачивают страну в некоем обратном движении: к советскому прошлому, а там, глядишь, и к северокорейскому состоянию. Хотя я совершенно убежден, что Россия никогда не станет Северной Кореей, но, тем не менее, сам факт такого разворота весьма симптоматичен и более чем тревожен.
А. И.: В ваш адрес звучали обвинения в том, что после итогового монтажа и показа картины с ее героями и с вашими корейскими коллегами-кинематографистами могли жестоко обойтись власти КНДР. Вам известно что-то об их судьбе?
В. М.: В стране, где отсутствует какой-либо закон, с людьми может случиться все, что угодно, вне зависимости от того, был фильм или его не было. Но в данном конкретном случае те люди, которые снимались в фильме, и те, которые обеспечивали съемки, живы и здоровы. Не могу сказать, насколько они счастливы, но они продолжают функционировать на своих местах. Героев фильма стали активно использовать в качестве инструментов северокорейской пропаганды, а девочку превратили в символ абсолютно счастливого северокорейского детства. Ей даже было поручено вручить цветы лидеру нации на церемонии закрытия съезда Трудовой партии Кореи, который впервые за последние 30 лет состоялся в Пхеньяне. По сути дела, она стала самым популярным ребенком в многомиллионной северокорейской нации.
А. И.: С северокорейской стороны вам поступала какая-то реакция после премьеры фильма: возможно, какие-то претензии или угрозы?
В. М.: Конечно, поступали. Диапазон того, что поступало с северокорейской стороны, достаточно широк, но я бы не очень хотел сейчас это комментировать. (Русская служба BBC, 25.10.2016)

РЕЦЕНЗИИ
Документальная лента «В лучах солнца» Виталия Манского через год жизни восьмилетней девочки Ли Зин Ми из Пхеньяна рассказывает о социальной системе и идеологии КНДР. Зин Ми учится в школе, занимается народными танцами, общается с семьей, принимает участие в массовых торжествах - повсюду Ким Ир Сен с портретов велит быть самому себе хозяином и не завидовать. В скрытом от посторонних глаз аскетическом раю, в ослепляющих лучах солнца маленькая Зин Ми постепенно становится частью этой системы, а система - главной героиней фильма. (timeout.ru)

[...] Если в случае с «Родными» Манский описывает действительность, то в фильме «В лучах солнца» он действительность создает. О фильме написано много, он получил десятки призов на фестивалях по всему миру. Скажем лишь, что удвоенная реальность фильма родила совершенно неожиданный эффект. Вот спектакль, который корейская сторона разыгрывает перед российской камерой, а вот кусочки подлинного положения дел, которые попадают в кадр, потому что камера работает чуть дольше, чем хотелось бы корейским товарищам. Он снимает не только картинку, но и рамку, и то, что за этой рамкой. Воображение зрителя пытается дорисовать закадровую действительность и буксует, потому что увиденное авторами попросту невозможно, иррационально, нелепо, жестоко, бесчеловечно. И в то же время так обыденно, понятно. (Александр Пасюгин, «КиноПоиск»)

«Послание к человеку» - 2016. Когда вы проснетесь. Пожалуй, самым ожидаемым фильмом конкурсной программы фестиваля «Послание к человеку» в этом году стал фильм Виталия Манского «В лучах солнца», посвященный жизни «маленького», в буквальном смысле, человека, живущего в Северной Корее. Героиней проекта, над которым работал Манский, должна была стать восьмилетняя девочка Зин Ми. Однако тотальный госконтроль, превращенный в повседневность, диктовал свои правила, и готовая картина, по словам самого режиссера, сильно отличается от первоначального замысла. Закрытая КНДР, столь привлекательная для режиссеров многих стран мира, с каждым годом и с каждым фильмом выглядит все менее экзотичной в наших, отечественных реалиях. Сказывается здесь и эффект чисто визуального узнавания, и все стабилизирующаяся политическая ситуация, и работы, которые могли видеть зрители на прошлогоднем фестивале. [...] (Светлана Семенчук, «Искусство кино»)

[...] Таинственный корейский проект Виталия Манского изначально снимался в Стране утренней свежести по сценарию товарищей из КНДР (изначально картина была посвящена восьмилетней пхеньянской школьнице Зин Ми). Однако, как выяснилось, режиссер снимал, мягко говоря, не совсем то, что пообещал, и включал камеру не там, где этого ждали: вместо прославления северокорейских порядков получился впечатляющий портрет человеческой катастрофы КНДР, где многомиллионная труппа жителей исполняет пьесу счастья в угоду немногочисленных высокопоставленных зрителей. К сожалению, каждому, кто увидит фильм, поневоле придется задуматься о том, что случилось с его героями, после того как корейское руководство узнало о «честной» позиции российского автора. Впрочем, у Манского наверняка есть, чем ответить на вопросы из области этики. А зрители смогут задать их ему лично. [...] («Послание к человеку»-2016: что смотреть? Василий Степанов, Алексей Артамонов, «Сеанс»)

Зажатый тисками невероятных физических и психологических ограничений, документалист Виталий Манский не стал делать в Северной Корее фильм, задуманный товарищами, верными заветам чучхе. По их планам должна была получиться картина, прославляющая самую счастливую страну в мире, а вместо этого, использовав камеры с двумя картами памяти, скрытую съемку и, разумеется, собственные убеждения в том, что документальное кино должно показывать правду, Манский снял один из самых подавляющих фильмов этого года. Каждую зарисовку из райской жизни корейского общества, снятую при пристальном наблюдении людей в штатском, он деконструирует, обнажая подлог и сдирая маски с выученных статистов. Во многом «В лучах солнца» выглядит как фильм-предостережение, в котором узнаются некоторые черты советского прошлого, звучащие особенно актуально на волне ностальгии самого разного толка (и новой волны слепой ненависти ко всему иностранному). («Кино-Театр.ру»)

[...] Документальные фильмы о Северной Корее - это всегда прекрасно, а фильм Манского прекрасен вдвойне. Это не просто канонический «дневник школьницы» (а другое в КНДР попробуй сними), но кино в жанре making of. Выйдя на контакт с корейскими товарищами, группа Манского получила разрешение на съемку фильма, фактически срежиссированного корейской стороной (тут сразу возникает вопрос об аутентичности всех прочих документалок о жизни в КНДР, в первую очередь, довольно сенсационных фильмов Дэниела Гордона). Но в результате Манский сделал фильм о фильме, состоящий из бэкстейджа, бесконечных репетиций «документальных» сцен и кадров, снятых украдкой сквозь щель в занавеске на гостиничном окне. Собранный таким образом разоблачительный материал оказывается... не доказательством демонического коварства и всесилия пропаганды в КНДР, а, скорее, свидетельством дряхления и разложения системы. Картина невыносимой скуки официальных собраний, вызывающих зевоту выступлений ветеранов перед школьниками и школьников перед ветеранами, а также здорового цинизма протагонистов, готовых для проформы разыгрывать на камеру абсурдную ложь, покажется знакомой любому зрителю, пережившему 80-е в СССР. То же двоемыслие, трезво-конформистское отношение к официозу, та же простая обывательская жизнь, пробивающаяся сквозь бубнеж телепропаганды. Отличается разве что непостижимая логика властей, заставляющих журналиста изображать инженера на текстильной фабрике, а официантку - прикидываться работницей завода по производству тофу (по ходу фильма корейская сторона вдруг перепрофориентировала родителей главной героини). В своих интервью режиссер склонен бичевать северокорейский режим как государство бесконечной лжи и зомбирования, но его фильм свидетельствует совсем об обратном - это будет навсегда, пока не кончится (и, видимо, очень скоро). [...] («Что смотреть на 'Послании к человеку'?», «Colta»)

Зин-ми восемь лет. Она живет в просторной квартире в центре Пхеньяна с мамой и папой. Мама работает на молочном заводе, где ее все уважают. Папа - инженер на лучшей в стране текстильной фабрике, которого в конце рабочего дня часто благодарят за помощь коллеги. Зин-ми вот-вот вступит в пионеры, и красный платок на шею ей будет повязывать один из самых заслуженных ветеранов Корейской войны. Она очень любит многоуважаемого генералиссимуса Ким Ир-сена, славного маршала Ким Чен Ира и великого вождя Ким Чен Ына - ведь они всю жизнь положили на счастье корейских детей и борьбу с негодяями-чужаками из Америки и Японии. Вот только еще несколько месяцев назад Зин-ми говорила Виталию Манскому, что ее отец вовсе не инженер, а журналист, да и живут они в тесном доме где-то на окраине, - а история ее вступления в пионеры и подготовки к первому в таком статусе национальному празднику тщательно прописана в выданном Манскому северокорейской стороной сценарии. За тем, чтобы режиссер от него не отступал, неусыпно следит пара деловитых сопровождающих. Поэтому Манский во «В лучах солнца» идет на авторское ухищрение - снимает не кино об образцовой школьнице из КНДР, а фильм о том, как он попытался снять в Северной Корее кино. Пытается, проще говоря, понять, есть ли обратная сторона того спектакля, какой разыгрывают перед приезжающими в Пхеньян иностранцами, и даже, есть ли второе дно в самой северокорейской жизни. Сомневаются ли они в вождях? Как живут по-настоящему? Что чувствуют? Увы, все эти вопросы, по большому счету, остаются без ответа. «В лучах солнца» преуспевает в том, чтобы проявить показушность, абсурдность того образа КНДР, который предъявляют иностранцам, но - в силу выбранного подхода - этим и ограничивается. Манский поступает, как образцовый документалист из ХХ века: в отсутствие возможности снять честный портрет страны и ее жителей делает кино о механизмах пропаганды и собственной авторской растерянности. Это вполне респектабельная позиция. Но не покидает ощущение, что безумие того мира, который урывками, крошечными деталями все же улавливает «В лучах солнца», просто невозможно передать средствами традиционной документалистики - требуется нечто более выразительное и адекватное, вымысел, игра, фантазия. В конце концов, любая пропаганда саморазоблачительна - и, поразительным образом, любая художественная киноагитка производства КНДР (сценарии некоторых в свое время писал сам Ким Чен Ир) говорит о лицемерии и фальши северокорейского спектакля больше, чем эта вдумчивая, серьезная документальная открытка из Пхеньяна. (Денис Рузаев, «Lenta.ru»)

«В лучах солнца» Виталия Манского - фильм о жизни в Северной Корее. Уже в этом определении заложена ловушка для автора. Можно прибегнуть к партизанщине с риском для жизни и свободы: скрытые камеры, проворные операторы, уход от сопровождения; удачные прецеденты случались. Альтернативный путь лишь кажется легче. Именно его избрал Манский. Северокорейские цензоры прислали ему предварительно утвержденный сценарий. Официально съемочная группа его и придерживалась. Власти решили показать процветание народа через будни этакой образцовой семьи: молодых супругов с дочерью, восьмилетней школьницей Зин Ми, которая, собственно, и стала центральным персонажем истории. Что может сделать режиссер, за каждым шагом которого следят? Просто не выключать камеру. Главным средством становится длительность взгляда. Вот празднично одетые люди по сигналу надзирателя направляются через проходную на завод, изображая рабочих и работниц. Вот такие же люди дружно выходят из троллейбуса и все вместе толкают его, потому что пропало электричество. Вот отец Зин Ми, которого власти в процессе съемок решили из журналиста сделать инженером на швейной фабрике, репетирует с начальницей цеха «обсуждение» производственных моментов, не имея ни малейшего понятия относительно того, о чем говорит. Вот родители вместе с Зин Ми раз за разом повторяют сцену непринужденного семейного обеда - что-то не нравится кураторам. Вот ветеран войны, увешанный орденами зомби, бормочет перед засыпающим от скуки классом фантастический бред об американских самолетах, которые он с однополчанами сбивал чуть ли не голыми руками. Везде, везде, на каждом шагу, ежесекундно - подмена и обман. Хоть какая-то естественность проявляется лишь в эпизодах с маленькой Зин Ми, самый трагический из которых - финальный, когда девочку просят вспомнить что-то веселое, а она просто не способна этого сделать, просят прочесть стишок - и она начинает декламировать что-то о великом вожде. Таковы образные полюсы фильма: заплаканное лицо уже психически искалеченного ребенка - и сосредоточенные, энергичные мужчины, которые командуют, кому куда идти, что говорить, как жить. Собственно, эти опричники в костюмах с галстуками режиссируют действительность - на наших глазах превращают 25-миллионное общество в зрелище для одного-единственного зрителя. Это и есть один из наглядных вариантов ада: родиться внутри спектакля, который начался еще до твоего рождения, включает твоих родных и друзей, твой город и твою страну и будет длиться после твоей смерти. Ни кулис, ни антрактов. Лишь публичные жертвоприношения тех, кто играл недостаточно убедительно. Веселись, когда велят. Веселись, сука. (Дмитрий Десятерик, drugoe-kino.livejournal)

Фильм про северокорейскую жизнь получил два приза Петербургского кинофестиваля. Фестиваль документального кино «Послание к человеку» завершился в эти выходные. Гран-при получила франко-сербская картина «Глубина два» о событиях 1999 года в Югославии. Но одним из самых необычных фильмов среди представленных стала лента российского режиссера Виталия Манского «В лучах солнца». Картина про Северную Корею получила приз российской кинопрессы и ФИПРЕССИ. Документальная лента Виталия Манского - это продукция совместных усилий нескольких стран: Чехии, России, Германии, Латвии и Северной Кореи. Причем вклад Северной Кореи самый весомый. Именно эта маленькая страна, находящаяся во враждебном окружении, но окрыленная идеями Чучхе, открыла двери съемочной группе, чтобы показать миру жизнь простой корейской семьи: мама, папа и дочка-школьница Зин Ми. Для съемок простой жизни была предоставлена наилучшая в Пхеньяне школа, наилучшие с идеологической точки зрения учителя и наилучшие приходящие в школы генералы-ветераны, увешанные орденами вплоть до таких мест, что Леонид Ильич Брежнев мог бы уже смутиться. Северная Корея пошла даже на то, что вряд ли бы могло прийти в голову странам из враждебного окружения. Папа-журналист в процессе съемок был превращен в инженера-наладчика на швейной фабрике. А мама из работницы кафетерия переквалифицирована в рабочую фабрики по производству соевого молока. За магию этих превращений, как и за точностью произнесения всех спонтанных реплик строго следили кураторы в сером, периодически появляющиеся в кадре. В итоге получилась картина особого жанра - фильм о съемках фильма. Вот мы посмотрели, как в квартире с немного казенной обстановкой мама, папа, дочка ужинают полезным для здоровья национальным продуктом - капустой кимчи. Поверили и порадовались за них. И вдруг чуть ли не из-под кровати вылезает человек в сером и говорит, что радости в голосе маловато, а потому-то дубль два, затем дубль три и так далее. Собственно, все это про Северную Корею мы знали и без Виталия Манского, и без людей в сером. Но, снимая фильм о том, как в Северной Корее иностранцев заставляют снимать фильм о Северной Корее, Манский сделал фильм о главной слабости любой диктатуры - рассказывая о себе самой, диктатура вынужденно прибегает к имитации, к потемкинской деревне, причем имитация ей удается скверно, вранье все равно всем заметно. И это, пожалуй, следует помнить не только северокорейским пропагандистам. Вопрос же о том, почему автократии, презираемые всем миром, не могут в ответ так же открыто презирать весь мир, сняв, например, правдивый фильм о своей жизни и высокомерно наплевав на реакцию так называемого прогрессивного человечества - это большая загадка. Если бы Манский ее разгадал, то картина «В лучах солнца», пожалуй, получила бы гран-при. (Дмитрий Губин, «Коммерсантъ FM»)

Документальный фильм Виталия Манского о жизни в Северной Корее к моменту выхода в прокат уже совершил триумфальное путешествие по международным кинофестивалям; у фильма десятки главных призов и без преувеличения мировая слава. Выход фильма сопровождался скандалами - но ничего в прямом смысле "разоблачительного" в фильме Манского нет. Контракт с северокорейской стороной (съемкам предшествовали длительные переговоры) предполагал, что режиссер Манский приедет в КНДР и снимет ровно то, что ему покажут. Жизнь в семье, на заводе, в школе. Манский не собирался там снимать скрытой камерой или подслушивать с помощью встроенной аппаратуры, понимая, что это сразу поставит крест на самой идее. Манский выбрал другой путь. Он, напротив, слишком старательно соблюдал те правила игры, которые ему предлагались. Он сохранил не один, а все отснятые там дубли. В результате получилось нечто грандиозное. Когда мы видим смонтированные встык дубли одного и того же эпизода, одного и того же события (например, ужин в образцовой северокорейской семье), мы замечаем, что в перерыве между съемками там возникает некто третий - странного вида человек в кожаном пальто. Который на самом деле руководит тут всеми: он дает указания семье, как нужно говорить, что говорить и на какой фразе делать акцент. Этот человек - куратор. Модератор и манипулятор. Тот, кто отвечает за содержание картинки. Как только мы видим этого человека, мы мгновенно понимаем, что декорацией тут является все: еда, стол, семья, парады, заводы, школы и фабрики. Мы понимаем, что тут нет ни одного настоящего, естественного жеста или слова. Что вся действительность целиком является имитацией, созданной ради вот этой съемки (за исключением, может быть, каких-то торопливых кадров из окна гостиницы, сделанных оператором). Мы понимаем, что ради одной несчастной "картинки" государство готово превратить в актеров весь город и всю страну. Умному достаточно: на примере одной сцены мы понимаем масштабы подделки. Они грандиозны. Талант Манского в том, что он ни единым жестом не нарушает замысел манипуляторов. Мало того: он тщательно соблюдает правила игры. Манский использует для разоблачения пропаганды исключительно механизмы самой пропаганды, он, по сути, "ничего не добавляет от себя". Он использует для создания продукта только те детали, которые есть в конструкторе, - но в результате получается то, что разрушает сам конструктор. Такая идея могла прийти в голову, конечно, только человеку с советским опытом. Комический эффект возникал не от иронии по поводу советской власти, а от скучного повторения ее прописных истин. Тщательное соблюдение всех норм, произнесение всех положенных слов уже само по себе выглядело пародией, насмешкой над здравым смыслом. Манский использовал этот метод и здесь, и метод себя оправдал: потому что, перефразируя классика, все тоталитаризмы похожи друг на друга, и каждый несчастлив по-своему. (Андрей Архангельский, «Деловой Петербург»)

Страна марионеток Виталия Манского. Новый документальный фильм известного режиссера Виталия Манского «В лучах солнца» - о сегодняшнем дне Северной Кореи - можно с полным основанием отнести к шедеврам документалистики. Это не только уникальный фактологический материал, но и настоящее произведение искусства - режиссерского, операторского, композиторского. История создания «В лучах солнца» напоминает детектив. Получив разрешение от северокорейских властей на съемку фильма по утвержденному ими сценарию, киногруппа фактически снимала два фильма одновременно: один - те самые разрешенные и постановочные эпизоды, которые ежедневно нужно было показывать цензорам, а второй - репортаж о постановке этих самых отчетно-парадных эпизодов, который копировался на дополнительную флэшку и тайно вывозился из страны. Но видимо, цензоры все-таки заподозрили что-то неладное. Вместо запланированных трех командировочных поездок киногруппу пустили в Пхеньян только дважды. Тем не менее и этого документалистам хватило, чтобы сделать трагико-сатирический фильм о чуде современной цивилизации - стране марионеток. По словам режиссера, «ничего похожего на планете Земля просто не существует. Это какая-то запредельная галактика с абсолютно космическим формами жизни». Вся жизнь северокорейцев вращается вокруг одного персонажа - Солнца (великого Ким Ир Сена). И вся связана с ритуалами поклонения ему и его восхваления. Единственные более-менее живые герои этой армии - дети. Как бы их не загоняли в рамки муштры, маршей, отчетов и выученных текстов, они плачут, смеются, засыпают во время скучных докладов. Даже главная героиня, 8-летняя Зин Ми, утвержденная на роль образцовой девочки страны чучхе, нет-нет, да выпадает из образа: то не в такт станцует, то не вовремя заплачет. Зато взрослые - абсолютные роботы, живущие по установленным великим вождем правилам. Которые добровольно становятся зомби и для которых верность идеологии важнее их собственной жизни. «В этой стране все фейк», - говорит режиссер. Фальшивые магазины, в которых ничего нельзя купить. Дома без дверей, в которых никто не живет, но горит свет, чтобы пустить пыль в глаза иностранцам. Родители девочки (папа - журналист, мама - работница столовой) по официальному сценарию становятся инженером образцовой швейной фабрики и сотрудницей образцового молочного комбината. Для съемок семью перевозят из их однокомнатной квартирки в шикарную квартиру в центре Пхеньяна. Ставят на стол еду, которую они никогда не видели и которую боятся есть. Тем не менее, при всей заданности правил игры и ограниченности съемочных возможностей фильм получился визуально очень красивый. Пейзажи серого, словно погруженного в сон разума города, завораживают, массовые праздники на огромных площадях напоминают цветную мозаику из детского калейдоскопа. Тревожная, щемящая музыка на фоне живой какофонии звуков большого города - еще одна удача картины (музыку написал латышский композитор Карлис Аузанс, а звукорежиссером был известный мастер своего дела Анри Кренберг со студии Подниекса). Фильм Виталия Манского уже успел завоевать международные награды и признание в разных странах мира. В эти дни он вышел в латвийский прокат. Премьера прошла в Splendid Palace. После чего фильм начнет путешествие по городам Латвии. Символично, что латвийская студия, которая и произвела его на свет, называется Vertov (руководитель Наталья Манская) - по имени классика документального кино, большого новатора и экспериментатора. Можно сказать, с фильмом Виталия Манского в латвийские кинотеатры вернулось большое документальное кино, которым когда-то гордилась Латвия. («Freecity.lv»)

[...] Фильм «В лучах солнца», снятый еще в 2015 году и с успехом прошедший по многим мировым фестивалям, в России никто не видел. Показать на «Кинотавре» его не удалось. Такое ощущение, что делается все, чтобы картину не допустить до зрителя. Из-за фильма у российских чиновников возникли проблемы с северокорейской стороной, поскольку режиссер отклонился от заданного курса. Картина снималась в Северной Корее под жестким контролем соответствующих органов. На площадке постоянно находились специально обученные люди, пытавшиеся все делать по собственному сценарию во имя прославления своей страны. Снималось по нескольку дублей, рождалась сугубо постановочная картина, где от ее участников требовали шире улыбаться, создавая видимость всеобщего счастья. Но русский человек способен обойти любые преграды. А документалисту всегда приходится проявлять находчивость и бесстрашие. В итоге получился документ времени, и теперь этому фильму и его автору предъявляют претензии морально-этического свойства. На экране северокорейская девочка восьми лет Зин Ми готовилась к празднованию дня рождения главы КНДР Ким Чен Ира. Ее отец - инженер швейной фабрики, и мы видим, как он там трудится. Семья живет в чистой до стерильности квартире, напоминающей нежилое помещение. В ней нет примет повседневного быта. На стене - портреты лидера страны и его отца. Богато накрыт стол. Все это и вызывает некоторое сомнение. Но вот отец несколько раз повторит дочери, что надо есть кимчи (национальные корейские соленья), чтобы обеспечить организм витаминами. И мы увидим за одним дублем - второй. Какие-то посторонние люди появятся в кадре и унесут стол, как сделали бы это в театре. Режиссер сдает с потрохами всю закулисную жизнь совместно с корейцами сделанной картины, где он не был хозяином положения. Но потом окажется, что он-то и стал хозяином положения, смонтировав совсем другое кино, фактически фильм о фильме. Корейская сторона принимала совсем другое кино. Симпатичная героиня учится в школе для девочек, где целый день получает уроки патриотизма, марширует, готовится к вступлению в Детский союз, напоминающий пионерскую организацию. Девочки слушают ветерана корейской войны, грудь и живот которого до колен завешаны орденами и медалями. Их больше, чем у незабвенного Леонида Ильича Брежнева. Школьница засыпает на наших глазах под его убаюкивающую речь. И так страшно становится за нее. Вдруг после таких кадров придется сполна расплатиться за все, может быть, собственной жизнью. А что будет с ее родителями? Отец, как выясняется, совсем не инженер, а журналист... Проклятые вопросы теперь не выходят из головы. Стоит ли любой фильм благополучия героев? Где порог, который документалист переходить не должен? Зрители тоже задавали жесткие вопросы. Потребовалось мужество, чтобы все объяснить. «В Северной Корее нет безопасности ни для кого, - рассказал Виталий Манский. - Благодаря фильму Зин Ми стала самым популярным ребенком у себя на родине. После того как президент Южной Кореи выразил сожаление о ее дальнейшей судьбе, лидер Северной Кореи в ответ сделал ее символом счастливого детства. Именно Зин Ми поручили вручить ему цветы. Люди, обеспечивавшие нам съемки, делали попытки заманить меня на территорию Северной Кореи, из чего я сделал вывод, что они живы и продолжают заниматься той же деятельностью. Они контролировали любой наш шаг, каждый день смотрели отснятый материал и уничтожали, если он им не подходил. Но мы сделали так, что они никогда не знали, что мы снимаем. Два месяца назад в Пхеньяне приговорили к 25-летнему заключению американского студента за то, что взял из гостиницы на память портрет лидера. Трудно предположить, сколько лет наказания выпадет мне в Северной Корее, поэтому в ближайшие 70 лет в мои планы не входит посещение этой страны». Виталий Манский пришел к выводу, что люди там счастливы: «Схожесть с нашим социалистическим прошлым, тем, что было в СССР и ЧССР, носит только внешний характер. Северокорейский режим - куда более жесткий и бесчеловечный. Для чего я снял этот фильм? Чтобы разобраться с самим собой, прошлым своей страны, понять, как человек может жить в тоталитарном прошлом. Это и побудило меня поехать в Северную Корею. Но я не попал в прошлое. Такого режима нет больше нигде на планете Земля». (Светлана Хохрякова, «MK.ru»)

Всегда думал, что фотография с корейскими ветеранами, у которых медали висят до колен - фейк. Но посмотрел фильм Виталия Манского "В лучах солнца" - там все ветераны такие. В президиуме сидят, в школах выступают - у всех медалей до колена. Северная Корея - удивительная страна, переплюнувшая прозу Виктора Пелевина. Северная Корея - это страна фейк, в которой пропаганда полностью вытеснила реальную жизнь. Вот вы знаете, например, что Северная Корея уже несколько десятилетий ведет войну с проклятыми америкашками и мерзкими япошками? Страна реально воюет. И всегда побеждает. Это не просто телевизионные репортажи. На фронт уходят колонны. С фронта привозят цинковые гробы, выжившие герои получают ордена и медали. Вдовы рыдают. Сирот воспитывает государство. Но у ветеранов ордена висят до колена. Они рассказывают школьникам, как сбивали американские самолеты: От страха у америкашек навсегда расширились глаза. Все граждане страны верят, что страна вот уже сорок или пятьдесят лет воюет с америкашками и япошками. Поэтому трудно с продовольствием и товарами. Все для фронта. Все для победы. Мне трудно представить, как возможны такие масштабные мистификации. Понятно, что власть телевизора в стране, которая не знает интернета, безграничная. Но вот тысячи героев, погибающих на фронте в бесконечной войне с америкашками и япошками, озадачивают. Ведь вдовы и сироты не телевизионные. Они настоящие. Молодые женщины с детьми провожают своих мужей на несуществующий фронт, где они героически гибнут в бою с америкашками. Это высший пилотаж мистификации, которая длится десятилетиями. Куда на самом деле увозят эти тысячи молодых мужчин? Где их убивают, чтобы привезти обратно в виде героических трупов? Ведь Корея сравнительно маленькая страна. Как всю эту чудовищную людоедскую ложь удается скрывать десятилетиями? Но главное, что Северная Корея побеждает. Вот уже сорок или пятьдесят лет маленькая гордая страна одерживает легендарные победы над америкашками и япошками. Да, за военные победы народу приходится дорого платить. Но под руководством великого генералиссимуса товарища Ким Чен Ира, великого командующего товарища Ким Чем Сена и великого главнокомандующего товарища Ким Чем Ына страна побеждает и вскоре разгромит всех своих врагов. В результате какой-то фантастической случайности Виталий Манский через наше министерство культуры получил заказ на съемки фильма в Северной Корее для телевидения Северной Кореи. В основе сюжета была история девочки, которую принимают в пионеры, а потом она выращивает самый красивый цветок на День Всех Цветов - праздник великого генералиссимуса товарища Ким Чен Ира. Попутно по сюжету показывают ее школу, предприятия, на которых "работают" актеры, играющие роль родителей девочки с цветком. Виталий Манский интересно писал, как снимал кино "В лучах солнца", которое с трудом можно увидеть в России - ссылки все время удаляют и блокируют. Они снимали этот фильм тайком, одновременно с главной лентой, которую делали под неусыпным руководством корейских искусствоведов в штатском. Отснятые кадры копировали в туалете. Но съемочную группу даже в качестве официальной никуда не пускали. Все эти люди на улицах, в метро, на заводе, которых можно увидеть в фильме Манского, - чекисты и актеры. Настоящих корейцев "с улицы" там нет ни одного. На самом деле все фейк - квартира, в которой живет семья девочки с цветком, завод, на котором работает отец, люди на улицах, пассажиры в метро, школа, в которой учится девочка. Все это было специально и наспех сделано для съемок. Ни в школе, ни на заводе, например, не было отопления. Даже батареи не были предусмотрены - зачем они на макетах? Пол в квартире заменял наспех брошенный кусок линолеума. Стол с ужином приносили специальные люди. И немедленно уносили обратно после сделанных дублей. За все время съемок Виталию Манскому не удалось побывать ни в одном настоящем магазине, ни в одной настоящей столовой. Не смогли они проехать более двух остановок на метро ни в ту, ни в другую сторону. Так что и это осталось загадкой: есть ли там метро или это тоже декорация для съемок? Все корейцы, с которыми пересекалась съемочная группа, были либо чекистами, либо актерами. Даже участники массовок оказались крайне немногочисленными и выступали без зрителей. Пустые улицы. Пустые дома, в которых не горит свет. Есть ли настоящие корейцы в Северной Корее и где их прячут, Манский за три месяца работы так и не понял. (Алексей Пономарев, «YSTAV.com»)

Маски. Виталий Манский задумывал одно кино, но корейская реальность подсунула ловушку. Режиссер ею воспользовался и сделал кино другое. Если б во время съемок не появились супервайзеры проекта (идеологические цензоры), а по сути - режиссеры-невидимки фильма Манского - их надо было бы выдумать. Если бы Манский тайно не снял репетиции этих знатоков правил игры в корейской реальности, если бы реальные корейцы не участвовали бы в бесконечных дублях едва ли не каждой сцены, зрители удовлетворились бы внеочередным, но ожидаемым «Триумфом воли». Иначе говоря, впечатляющим аттракционом парадов, праздников и прочих образчиков тоталитарной машины. Никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Непривычные условия съемок позволили Манскому запечатлеть северокорейскую повседневность, в которую доступ закрыт. Невероятно, но именно игровая стихия обнажила радикальность этого документа. Образного и прозрачного. Но радикальность фильма не связана только с «обнажением приема», то есть с подтверждением, что люди в тоталитарном обществе обречены нечто изображать, «не быть собой», а себя моделировать и превращаться в персонажей фейковой действительности. С одной стороны, в этом фильме проблематизируется так называемая подлинность искаженной реальности. С другой, - что гораздо важнее - эта деформированная реальность потребовала новых средств предъявления и осмысления. Обнаружить идентичность без личности (Дж. Агамбен) - вот что удалось снять Манскому в Северной Корее. Это и есть открытие закрытого мира. «В лучах Солнца» - это еще один «акт убийства», но без оппенхаймеровской реконструкции пыток, с удовольствием (спустя десятилетия) разыгранных перед камерой проправительственных антикоммунистических головорезов и фанатов голливудского кино. Игровое начало и документ вступают здесь в интимную завораживающую связь. Общество спектакля переносится из кинозала с пассивной публикой на экран, свидетельствуя об архаическом и непростом слипании в северокорейском обществе персоны и маски. В книге «Что такое современность?» Агамбен разъясняет, что слово persona первоначально означало «маска». Маска обеспечивала общественное признание, «правоспособность и политическое достоинство свободного человека». Но не раба, изначально лишенного маски, имени, а значит, и личности. Римские патриции хранили восковые маски предков в атриумах своих палаццо. Так persona (маска) обуславливала «место человека в драмах и ритуалах общественной жизни». В позднейшие времена концепция идентичности человека претерпела кардинальные изменения и постепенно свелась к набору биологически данных, необходимых для опознания преступника (отпечатки пальцев, антропометрические измерения и т.д.). Документ Манского о жизни одной северокорейской семьи возвращает маске ее утраченное значение «личности» и становится показателем (а не только атрибутом) общественного существования папы, мамы, дочки. Для того чтобы такая документальная реальность стала внятной, Манский смонтировал бесконечные дубли игровых сцен, в которых папа-инженер (по роли, разработанной корейскими «режиссерами»), мама (по той же легенде, работница молокозавода) и дочка, вступающая в ряды пионеров, должны были в ходе репетиций той или иной сцены, эпизода дотянуться до своих персональных масок. До ритуального общественного признания. В данном случае разговорами о большой постановке жизни в Северной Корее не обойтись. Репетитивность сцен во время домашнего обеда в квартире, предназначенной для съемок, а не в той, где реально проживает эта семья; встреча пионеров с ветераном войны; репетиции съемок производственных достижений главных героев и фоновых персонажей, во время которых корейские помощники Манского (а не вредители его фильма) работают с артистами поневоле, вменяя им новые реплики, свидетельствуют об онтологии северокорейской реальности, которую иначе не обнаружить. Игровые сцены в этом фильме суть экзистенциальные. Они мощнее, а не смешнее тайком снятых мимолетностей (например, марширующей серой массы на улице, толкание автобуса, чтобы он тронулся с места) из гостиничного окна режиссера. Эти врезки прекрасны и значимы, спору нет. Как и возложение цветов к отцу корейского народа, как портретная фотоссесия корейцев; как семейный альбом, прошедший обработку фотошопа; как фигуры и лица в вагоне метро. И, конечно, как слезинка девочки Зин Ми, измученной репетициями в танцклассе: ее готовят к выступлению в правительственном концерте, но запомнить движения, ритм ребенку трудновато. Настоящее и, возможно, скрытое новаторство этой картины состоит не в срывании масок абсурдной бесчеловечной корейской реальности. Но, как бы дико это ни казалось, в процессе/механизме обретения масок. Именно они определяют персональное общественное признание и личное пространство участников съемки этого фильма. Именно маска обеспечивает идентичность; не «патрициев», но рабов - рабов на наш, отстраненный, чужой взгляд. (Зара Абдуллаева, «Искусство кино»)

А есть ли девочка? Этот фильм целый год со времени своей европейской премьеры в Лейпциге вызывает волны полемики. Напоминаю: Виталий Манский приехал на съемки в Пхеньян, сюжет и герои (отец, мать и восьмилетняя дочь) были утверждены корейскими товарищами. Документальное кино в тамошнем понимании предполагает тщательные репетиции под эгидой кураторов-спецслужбистов. По ходу их многое меняется: герой из журналиста превращается в инженера, план на фабрике выполняется на 150 процентов, в следующем дубле - уже на 200. Картина становится все более совершенной, близкой к идеалу, а отвечает ли она реальности - вопрос риторический. Так же как нельзя быть стопроцентно уверенным, что выступающие в фильме папа, мама и дочка - это действительно семья, а не подставленные статисты. Так или иначе, сюжет задан. Папа-инженер и мама-работница молокозавода добиваются все более ярких профессиональных достижений. Дочка, готовясь вступить в ряды пионеров, встречается с ветераном войны и готовится к всенародному празднику, который становится кульминацией фильма. Маленькие девочки, читая со сцены стихи о великих вождях, впадают в экстаз, а сидящие в зале взрослые дяди с каменными лицами внимают этому почти порнографическому зрелищу. Но режиссеру, обманув бдительность спецслужб, удалось также запечатлеть кое-что из репетиций и немножко - из подлинной жизни Пхеньяна за окном отеля: например, серая масса на улице, толкающая автобус, чтобы он тронулся с места. Съемки не были завершены даже наполовину, когда корейская сторона прервала работу над фильмом, так что он монтировался из того, что все же успели отснять и вывезти из страны. В адрес Манского посыпались обвинения в обмане, и не только со стороны корейцев. Негодующие инвективы звучат и из России: ведь обман может обернуться репрессиями, чуть ли не казнями для героев картины. "Стоит ли искусство слезинки ребенка?" - вопрошают моралисты. Они не слышат пошлости, звучащей в этом вопросе, подозреваю, от нее поморщился бы и Достоевский, доживи он до наших дней. Ведь, как правило, эти моралисты легко мирятся с чудовищными гнусностями, творящимися не только в Корее, но и гораздо ближе, у них на глазах. Дилемма "спасать или снимать" подстерегает каждого документалиста, и каждый решает ее в согласии со своей совестью и интуицией. В определенном смысле роль кинематографиста, попадающего на территорию тиранического антимира, можно сравнить с работой разведчика. Но стоит сменить оптику, систему приоритетов - и вот уже документалист обернется злокозненным вредителем, тогда и впрямь выйдет, что Манский - шпион германский. В России со свойственными ей чертами салтыков-щедринского абсурда судьба фильма "В лучах солнца" выглядит лакмусовой бумажкой культурной ситуации в целом. Классическая фраза "Пастернака не читал, но осуждаю..." точно накладывается на историю с фильмом: ведь по этому поводу высказывается "общественное мнение", составленное преимущественно из глубоких мыслей тех, кто картины не видел. И - вольно или невольно - способствует тому, чтобы никто так и не увидел. Казалось, высосанный из пальца конфликт уже был погашен. Минкульт после долгих проволочек выдал фильму прокатное удостоверение, а его российская премьера состоялась в Петербурге на международном фестивале "Послание к человеку", где картине были присуждены приз международной кинопрессы ФИПРЕССИ и приз российской прессы. Однако ситуацию продолжали раскачивать и сверху, и снизу, и особенно "сбоку" - со стороны посольства КНДР, проявившего выдающуюся дипломатическую активность с целью помешать судьбе картины. И нельзя сказать, чтобы совсем безуспешно, учитывая набирающий у нас силу тренд - запрос на цензуру. Цензура ведь необязательно должна быть описана в законе: в советские времена ее практику отлично отработали в форме "телефонного права", а в наши дни обогатили методами экономического воздействия. Еще в конце прошлого года корейцы пытались надавить на международные фестивали с помощью "русских друзей", но из этого, конечно, ничего не вышло. Теперь давление осуществляется через чиновников того же Минкульта или департамента московского правительства, в ведении которого находятся многие столичные кинотеатры, от него зависимые. И если обиженных корейцев хотя бы можно по-человечески понять, то наши чиновники, боящиеся собственной тени и "как бы чего не вышло", так и просятся в сатиру Гоголя, Чехова или Щедрина. К сведению гуманистов: сам по себе фильм не дает никаких оснований полагать, что герои непременно пострадают. Они с блеском выполнили все порученное им кураторами, а девочка сорвалась только один раз, от напряжения бесконечных репетиций пустив слезинку (ту самую?). Другое дело, что маразм деспотической власти не имеет границ, и в любом случае ни о судьбе, снимавшейся в фильме восьмилетней Ли Зин Ми, ни о ближайшем будущем миллионов ее соотечественников мы могли бы ничего и никогда не узнать. Однако случилось иначе, и это, если угодно, можно назвать хеппи-эндом фильма Манского. Как сообщила наша агентура, Зин Ми теперь самый известный ребенок в КНДР: ей поручили вручать цветы лидеру на закрытии съезда партии. (Андрей Плахов, «Коммерсантъ»)

История, связанная с созданием и показом в РФ этой многострадальной (мягче слова не подобрать) ленты, могла бы уложиться в небольшую книжку. Многочисленные интервью, комментарии первых лиц Минкульта, выступление самого Виталия Всеволодовича на «Открытых диалогах» - 11 месяцев ожидания российской премьеры сопровождались целым букетом как фактов, так и слухов, касающихся деталей, мешающих показу документальной картины на больших экранах России. Создание этого фильма - успех не только съемочной команды во главе с Манским, но и результат совместного труда нескольких стран, в числе которых Чехия, Россия, Германия, Латвия и Северная Корея. Абсолютной документалистики здесь, к сожалению (или к счастью, учитывая, что речь идет о тоталитарном государстве с социалистической идеологией) нет ввиду того, что северокорейская сторона предложила свой сценарий ленты, российская же команда имела (не)много другое мнение о том, как следует снимать документальное кино. Имея на руках разрешение от властей Северной Кореи на съемки фильма по заранее утвержденному сценарию, российские киноделы на самом деле создавали два продукта кинопроизводства: один состоял из постановочных эпизодов, которые каждый день необходимо было предъявлять цензорам, а второй - из нарезки репортажей о тех самых постановках парадов и поздравлений. В итоге получилась эдакая карикатурно-постановочная документалистика, местами и с элементами игрового кино. В центре сюжета молодая семья с ребенком, который готовиться вступить в Союз детей Кореи (местное пионерское движение). 8-летняя Зин Ми, специально отобранная девочка, по задумке северокорейского сценария олицетворяющая образцово-показательную пионерку - единственный более-менее живой персонаж в этой феерии. Все остальные беспрекословно действуют в кадре по указке северных корейцев, «помогающих» Манскому в съемочном процессе: эти ребята, всякий раз появляясь в кадре во время технических паузах, дают разнарядку, кому куда идти, как громко хлопать и/или смеяться, что (не) говорить и другие «полезные» советы, способствующие «более лучшей» версии «документальной» картины. Особо подчеркивается, что жизнь каждого гражданина Северной Кореи от рождения и до смерти должна вращаться (и, собственно, делает это) вокруг Великого Вождя Ким Ир Сена. Ритуальные поклонения, агитационные речевки и другие способы выразить похвалу Солнцу здесь в ходу. Все это заучено, буквально выдолблено в мозгу каждого взрослого гражданина этой страны. Верность идеологической линии для них незыблема и нет ничего важнее. Ненастоящее - самый подходящий эпитет к событиям на экране. Магазины фальшивы, в них ничего нельзя купить. Дома с закрытыми, но блестящими дверьми, в которых никто не живет, но свет горит, потому что важно создать видимость. Профессии родителей маленькой Зин Ми, согласованный сценарий меняет даже их: папа, который в реальности работает журналистом, становится инженером глянцевой швейной фабрики (которая каждый день делает 200% месячного плана), маму-работницу столовой по задумке северокорейского сценариста устраивают работать на образцово показательный молочный комбинат. Шикарная квартира, в которой герои бояться жить, ведь их родной дом - маленькая однокомнатная халупа на окраине; стол, который ломится от изысканных яств (среди блюд, конечно же, ким-чи - национальное корейское блюдо; если каждый день употреблять определенный объем этих острых квашенных овощей, можно снизить риск рака!). Несмотря на то, что на протяжении 70% хронометража мы видим на экране сплошное переигрывание задействованных персонажей, визуальную эстетику туманных городских пейзажей и статуй вождей, сопровождаемую чудесной музыкальной композицией, это ничуть не преуменьшает. Тревожная, нагнетающая музыка, написанная латышским композитором Карлисом Аузансом, заставляет пуще прежнего сопереживать несчастной Зин Ми (да и вообще всем детям, показанным в кадре): юные «актеры», несмотря на бесконечные марши около здания школы и вызубренные от корки до корки речевки, в кадре практически засыпают во время «важной» лекции корейского ветерана, который рассказывает, как сбивал из винтовки американские самолеты; сама Зин Ми в нескольких эпизодах «отклоняется» от приписанной ей образцово-показательной роли - то станцует не в такт, то заплачет посреди интервью. За полотном бесконечных повторов «японские предатели», «плохие америкашки», «уважаемый генералиссимус Ким Ир Сен» на школьных уроках, во время которых детям преподносят пропаганду, за чередой величественных архитектурных решений вроде Монумента основания Трудовой партии Кореи, возвышающегося посреди Пхеньяна, открывается сложный подтекст документального творения Виталия Манского. Код осознания, обращенный непосредственно к зрителю российскому, добравшийся наконец к нему спустя 11 месяцев ожидания. Да, личные взгляды Виталия Всеволодовича сквозят здесь невооруженным взглядом, однако трансформируются по ходу фильма: в начальных титрах зрителю лишь сообщают, что северокорейская сторона «любезно обеспечила нас круглосуточным наблюдением», а ближе к финальной кульминации, содержание которой раскрывать - буквально преступление, экранный текст предполагает, что школьники живут в школах, а родители - там, где и работают, на швейном производстве (съемочная группа никогда не видела никого выходящим или входящим в здания). Сотни букетов цветов, возложенных к Монументу основания, проверяют металлодетектором: вдруг кто-то из «америкашек-врагов-предателей» подложил туда бомбу. После цветы собирают женщины в строгих серых костюмах. Берут в охапку, чтобы сложить в мусорные баки. Стоп, снято. Тоталитарная идеология Северной Кореи, она такая. А теперь посмотрим на Россию. (Тимур Алиев, «Clever»)

Кому билет до Северной Кореи? В рамках 13-го Международного фестиваля Docudays, проходившего в Киеве, режиссер Виталий Манский представил фильм "В лучах солнца". Эта местами трогательная, местами жесткая, но во многом показательная лента - о природе и психологии тоталитаризма уже в третьем тысячелетии. И здесь не просто фильм-иллюстрация, но и фильм-урок - фильм-предупреждение. Что мы знаем о Северной Корее? Первое, что приходит на ум, - полная противоположность Южной (и граница между ними проведена по линии переговорного стола). КНДР - страна, у которой практически все цивилизованные страны - враги. Страна, где казнь предателей родины происходит на глазах народа. О том, что законы в Северной Корее чудовищны, свидетельствует недавний факт: американского туриста (студента), обвинили в преступлении против государства и осудили на 15 лет лишения свободы. За что? За "кражу" плаката. Правда, с политическим лозунгом, с закрытой для туристов территории. Ну и как при таких жестких законах живется обычным гражданам? Несчастны ли они от того, что если уснул на работе - расстрел? И способны ли они что-либо анализировать? Эти вопросы возникали во время просмотра документального фильма Виталия Манского "В лучах солнца", повествующего о якобы "совершенной жизни в совершенной стране" (по согласованному с северокорейской стороной сценарию). В результате фильм запретили в КНДР. Как признался режиссер (трижды побывавший в КНДР), он снимал только то, что была готова показать принимающая сторона. То есть - "пыль в глаза". Самый что ни на есть северокорейский глянец. Счастливое детство, семья, любимая работа, праздники, а в них - восторженное поклонение вождям. Наверно, кураторы не представляли, как это будет выглядеть на экране и что из этого может получиться. На экране: вылизанная, безжизненная убогость. Однообразие домов, напоминающих конец советских 70-х. Это центр Пхеньяна, престижный район. Среди общей серости величественными и цветными кажутся скульптуры и портреты вождей. Для узнавания и поклонения их образы утверждены. И снова возникает параллель с советской действительностью, когда в кабинетах номенклатуры висели портреты одного формата, в строгом порядке: слева Ленин в черном костюме, галстук в горошек, рядом Сталин - в гимнастерке. Правда, ликов Ким Ир Сена и Ким Чен Ына куда больше. Все-таки к временам этой эпохи коммунизма или милитаризма, как обозначил ее "верховный лидер", возможности полиграфии возросли. Поэтому огромные фотоплакаты вождей преследуют жителей страны, где бы они ни были: на улицах, площадях, перед фабриками и школами. Те же портреты (но поменьше) - в классах, производственных кабинетах, танцевальных залах, квартирах и даже между лестничными пролетами. Начинается документальный фильм символично. Восход солнца. "Народная зарядка". (Солнца, правда, не видать). Физрук показывает жителям упражнения. Люди разных возрастов повторяют за ним. Сразу замечаешь главное достоинство фильма. То, что смог передать режиссер при строгой цензуре отснятого материала - повторы. Документалист намеренно оставляет несколько вариантов, чтобы продемонстрировать всю наигранность событий. Его корейские "партнеры" не только следят за самим режиссером, но и занимаются постановкой кадра. Их "уши" торчат отовсюду. Режиссер рад, когда пол-лица, руки или спины маячат в кадре. Благодаря сопровождающим действо титрам и подобным мельканиям, понимаешь, что история счастливой семьи фальшива от начала до конца - место работы родителей, танцы, которыми якобы занимается дочь Зин Ми (восьмилетняя героиня фильма), квартира, в которой якобы живет ее семья. Нереальна даже еда, которую "счастливая семья" собирается якобы "съесть", но так и не решается, несмотря на энное количество дублей. Кроме того, заметно, что семью поразило обилие и разнообразие блюд, по случаю съемок, явно заказанных в ресторане. Как некогда советских граждан напрягали картинки в книге "О вкусной и здоровой пище". Но как бы ни опекали режиссера соседи по обе стороны его номера, без которых он не мог и шагу ступить, ему удалось из окна отснять и некую реальность. Она точно не вписывается в канву того, о чем готова поведать северокорейская сторона. Из постановочных кадров, нарядно организованной массовки, выпадают уставшие лица людей, толкающих троллейбус и маленькие оборванцы, роющиеся в мусорном баке. Подмечены оператором замершие руки школьниц, засыпающая на уроке девочка. Все остальное в этом фильме: "радостные будни", парады, речевки, возложение цветов, танцы, песни, встречи с ветеранами - гламур. Но какой! Легенды о северокорейских вождях куда фантастичнее стишков о маленьком Ленине: "с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках по пыльной мостовой". Будущий вождь северных корейцев и в детстве был практически Гераклом. Еще ребенком, он сбросил на подлых японцев огромный камень, буквально швырнул с горы валун на ненавистных врагов. И "бессмертный подвиг" становится темой урока. Чтобы дети лучше усвоили, учительница опрашивает класс. Вопросы на уровне: "Кто сбросил камень?", "Почему сбросил камень?", "Что сделал наш любимый вождь?", "На кого он сбросил камень?". Ученицы тянут руки, доказывая прилежность. Видно, что отвечать на подобные вопросы нужно с придыханием, нараспев, подобострастно закатывать глаза, произнося имя вождя. Жители страны прилежны с детства. Все за них предрешено. Они станут пионерами, а значит, маленькими частичками системы. И вот наступает важный день в жизни героини. По идее, кульминация. Режиссер задает ей простой вопрос: "О чем мечтаешь?". Девочка скисает. Слезы текут по лицу. Она, моргая, произносит: "Теперь, когда меня приняли в пионеры, придется отвечать за свои ошибки...". Северокорейские товарищи недовольны ее состоянием. Просят переснять. Пионерка должна выглядеть окрыленной. Тогда режиссер просит малышку вспомнить что-нибудь веселое. Героиня, утирая слезу, вдохновенно читает сонет о вожде. В глазах - радость. И этот последний штрих закрывает все вопросы. Думать страшно. Не стоит. Проще поклоняться. Восторженно твердить штампы. (Любовь Журавлева, «Зеркало недели»)

Марионетки в лучах: «В лучах солнца». Облако скандалов и полемики вокруг документальной ленты «В лучах солнца» давно опередили релиз картины в отечественном прокате. Во всем мире фильм шагает триумфальной поступью по крупнейшим фестивалям и кинорынкам, однако у нас в стране, прежде чем засиять пятиконечной звездой в немногочисленных кинотеатрах, фильм преодолевал открытое давление со стороны корейских властей, которое подхватили и российские чиновники. Обвинение режиссера в тюремном заточении главных героев (так никем и не доказанном), а более фигурально - в слезинке ребенка, уроненной во имя искусства, - повлияло и на многих прокатчиков. Список кинотеатров, уже снявших фильм с афиши, все длиннее, так что возможность самостоятельно оценить ленту, о которой столько говорят, все драгоценнее. Итак, Виталий Манский поехал снимать кино в самое закрытое государство в мире - Северную Корею. Задумывался фильм по одному сценарию, а действительность тоталитарного общества диктовала свой. Местные цензоры в Пхеньяне не просто контролировали съемочный процесс, носами писали картину. Ультрапатриотическим маслом. Манский не был бы Манским, если бы не воспользовался данной ситуацией и не снял в предлагаемых условиях свое, абсолютно потрясающее кино. Природа его таланта - документалиста и человека - такова, что, чем больше сила сопротивления реальности, тем сильнее натиск его собственной протестной (и провокативной) энергии. Без драматургии проблем и борьбы ему, пожалуй, даже скучно. Особый художественный дар, помноженный на здравое инакомыслие, делает Манского редким персонажем в нашем киносообществе. Касается ли это его работы в кино или известной «сепаратистской» истории Киносоюза, альтернативного михалковскому; публичного конфликта с министром Мединским вокруг картины «Родные» или же возглавляемого Манским фестиваля документального кино Артдокфест. Три года назад режиссер вынужден был уехать из страны и теперь уже без участия Госкино снимает фильмы и продолжает делать, наверное, лучший в стране неподцензурный документальный кинофестиваль [...]. Вот и в работе над лентой «В лучах Солнца» герметичная реальность чучхе (разновидность северокорейского марксизма) под натиском режиссерского таланта дала трещину. Манский, по сути, не снял ничего шокирующего, но при этом филигранно обнажил очевидный «акт убийства», уничтожающее индивидуума существование под гранитной маской государственной идеологии. Конструкция склепа при этом близка к совершенству. Герои картины: отец-инженер, мать работница молокозавода и их восьмилетняя дочь Зин Ми, которая вот-вот станет пионеркой. Сюжет и персонажи заранее утверждены корейскими товарищами из спецслужб. В тоталитарном театре марионеток знают, как правильно снимать документальное кино (тем более, режиссеру-иностранцу): тщательные репетиции каждой сцены, подбор слов и планов под неусыпным надзором идеологических супервайзеров. Вся история строится вокруг девочки - символического будущего страны. Портрет маленькой Зин Ми получился почти идеальным: Обед в семейном кругу, репетиции национальных танцев, подготовка к торжественному повязыванию галстука, участие в концерте в честь «Дня солнца» (государственный праздник - день рождения Ким Ир Сена). Однако накопительный эффект повторений безукоризненно штампованного абсурда начинает лить воду на совсем другую мельницу. Подобно смешно клюющей носом корейской девочке на скучнейшей встрече ветеранов, суть происходящего обретает комичный эффект. Вдруг в кадр попадают управители марионеток - корейские гэбисты, расставляющие героев в мизансценах, диктующие им по-суфлерски текст «прямой речи». Зритель начинает смотреть совсем другое кино, уже кино Манского. Кстати в русской версии картина смотрится с особым смаком: режиссер сам озвучивает перевод всех диалогов. Узнаваемые ироничные интонации добавляют картине авторского изыска. О том, как съемочной группе удавалось уворачиваться от бдительной слежки спецслужб можно было бы снять отдельное кино. Оператор фильма Александра Иванова (сотрудничает с Манским уже третью картину) вспоминает, как спала в отеле в обнимку с компьютерами (боялась, что придут и заберут), или, как режиссер ходил везде, не снимая пиджак, напичканный винчестерами с отснятым материалом. Перемещались строго на спецавтобусе, никуда ни на шаг, каждая съемочная смена заканчивалась сдачей флеш-карт корейским товарищам. Но поскольку съемки велись в две камеры, то хитрецы-документалисты успевали заморочить головы надзирателям и совершать подмену. В какой-то момент корейские власти почуяли неладное и в третью экспедицию в Пхеньян документалистов не пустили. Скудость внутреннего мира героев с лихвой заместилась внешней фактурой: изобразительный язык фильма получился выразительнее любых слов. Блеклый выгоревший цвет города. Мутный утренний туман, в котором пассажиры молча толкают троллейбус к остановке. Лаконичные и монотонные массовые сцены возложения цветов и сбрасывания их тоннами в мусор. Художественные ракурсы в духе великих фотографов агентства «Magnum»: соринки-человечки у ног скульптурных исполинов вождей и хмурое серое небо над ними. Поражает не просто тотальная неулыбчивость, но, в целом, отсутствие какой-либо индивидуальной мимики у главных героев фильма и уж тем более «массовки». Давящая невыразительность лиц усиливается мучительной бесчеловечностью архитектуры северокорейской столицы, где солнце заменено культом личности династии Кимов. В финале вместе с плачущей Зин Ми проступает горечь трагедии людей, даже не подозревающих (на наш отстраненный взгляд) в какую чудовищную ловушку они загнаны государством, выжимающего из них и мозг, и душу, и непосредственные эмоции. Бытует мнение, что проблематика цензуры - это удел инакомыслящей интеллигенции в ее вечном противоборстве с властью. Так во всяком случае утверждают дилеры правящих идеологий, успешно сбывающие легкие пропагандистские наркотики. В «Лучах солнца» очевидно, что проблематика эта касается каждого: цензура «потяжелей» запросто стирает не только право на самовыражение, но и само выражение лица. (Тамара Ларина, «Regnum»)

Берега утопии: «В лучах солнца» Манского и «Куда бы еще вторгнуться?» Мура. «В лучах солнца» Виталия Манского, снятый им в Северной Корее, - безусловно, фильм года. По меньшей мере документальный. Можно и наверняка нужно вести долгий разговор о том, как и почему эта картина была сделана, о чем она сообщает миру, на сто ли процентов этичны съемки живых людей скрытой камерой, особенно когда люди живут в страшноватом тоталитарном государстве. Но для начала признать очевидное: это зрелище редкой силы, концептуально выверенное, ошеломляюще многослойное, не чурающееся ни пафоса, ни едкой иронии, а к тому же еще и удивительно поэтично снятое (оператор Александра Иванова). Писали и рассказывали об этой картине, добравшейся до России с криминальным опозданием, немало, и в общих чертах публика главное знает. Манский много лет добивался от северокорейских товарищей разрешения снять фильм в этой стране, закрытой даже от предполагаемых союзников. В результате ему позволили рассказать историю восьмилетней школьницы Зин Ми в решающий момент ее жизни - вступления в Союз детей, северокорейский аналог пионерской организации. При этом Манскому сотоварищи предоставили подробный сценарий его же фильма, со всеми диалогами и ремарками, а Зин Ми устроили новую квартиру и школу; ее папа-газетчик на время съемок стал инженером на образцовой текстильной фабрике, а работавшая в столовой мама - технологом на производстве соевого молока. Бравурные будни людей-фейков Манский и Иванова послушно снимали, предоставляя кураторам ежедневно отснятый материал, но в камере была скрыта вторая флешка, фиксировавшая все остальное без остановки. Она и легла в основу фильма. Многие представления о моральном кодексе документалиста как бы опрокидываются этим фактом. С другой стороны, на прямое насилие в свой адрес режиссер отвечает честно, используя то единственное оружие, которое у него есть. А в конечном счете выполняет долг художника: говорит правду даже там, где для этого отсечены все возможности. Ему не удается увидеть по-настоящему неприглядную изнанку реальности, за которой он может лишь подглядывать украдкой. Иногда хватает и этого. Одна только сцена со сломавшимся автобусом, который безмолвно и беспрекословно толкают все его пассажиры, уже говорит обо всем. Но еще сильнее впечатляет то, как он показывает один за другим дубли сцен семейного обеда или собрания на фабрике, ломая четвертую и прочие стены, обнажая миражный характер этого лжебытия. Мороз по коже идет невольно, когда мама с папой укладывают счастливую дочку спать, и тут из-за занавески выходит некто в куртке и тужурке, чтобы мягко объяснить родителям, с какой стороны подтыкать одеяло. «Шоу Трумана» в реальной жизни; впрочем, тут любая научная фантастика отдыхает. В российском прокате премьера «В лучах солнца» случайно, но счастливо совпала с выходом другого неигрового фильма-путешествия - «Куда бы еще вторгнуться?» американца Майкла Мура. Оба, Манский и Мур, часто подвергаются критике со стороны собратьев по цеху, оба не скрывают своей тенденциозности и превращают ее в открытый прием. А тут еще оба отправились в чужие края и сняли фильмы за пределами родины. Если Манский в Северной Корее - окруженный спецслужбистами турист на птичьих правах, то Мур примеряет маску самодовольного завоевателя. Коль скоро Пентагон (режиссер-рассказчик наносит визит генералам в начале картины) не желает пока захватывать Францию, Норвегию или Тунис, то Мур сделает это сам, армией в одного человека и с американским флагом наперевес. Формалистическая изысканность «В лучах солнца» эффектно контрастирует с аляповатыми официозными ритуалами Северной Кореи, нам неизбежно напоминающими пародии на полузабытое советское прошлое. «Куда бы еще вторгнуться?» сделан, напротив, безыскусно, в наивном стиле, напоминающем «Простаков за границей» Марка Твена. Недаром лучшую компанию Мур, все больше напоминающий бесцеремонного и обаятельного Карлсона, находит в лице детей и подростков. То попробует с французской малышней возмутительно гурманские школьные завтраки, то погуляет по финской детской площадке - там гуляют и играют, кажется, круглый день, ведь заданий на дом не существует, то в Словении десять раз переспросит: что, правда высшее образование - бесплатное? Непременно кто-нибудь возразит: дескать, только ребенок поверит во все эти россказни. Хорошо там, где нас нет. Тоже мне новость. Зато в Скандинавии ювенальная юстиция, в Исландии разгул феминизма, а в Словении наверняка депрессивная экономика ну и так далее, на каждый плюс найдется минус. Забавные сцены из почти не охраняемых и комфортных норвежских тюрем, где сидящий за убийство громила работает на кухне, легко жонглируя тесаками, вряд ли порадуют скептиков: «А как же Брейвик?» - спросят они. Мур это предчувствует и дает внятный ответ, интервью с родителем одного из погибших от рук террориста-одиночки детей. Естественно, тот тоже считает гуманные условия тюремного содержания обязательным атрибутом демократии. Базисных противоречий это, вероятно, не снимает. Конечно, турист (а не завоеватель) Мур очень поверхностно знакомится с другими странами, расписывая тамошние чудеса, и у каждой сверкающей медали есть оборотная сторона. Точно так же поклонники Северной Кореи - их у нас достаточно - возразят Манскому: так ли уж чудовищна жизнь в стране победившей диктатуры? Ведь каким бы репрессивным ни был режим, совершенно очевидно: люди могут быть счастливыми и там. Зачем навязывать им свои представления о норме? Ответ на претензии со всех сторон может быть простым. И Манский, и Мур занимаются увлекательным и заведомо обреченным на провал делом, которое увлекало человечество со времен Платона: ищут утопию. Или антиутопию, которая не так уж сильно от утопии отличается. Пожалуй, этот вывод - одно из важнейших и самых пессимистичных открытий ХХ века. Но воображаемая (анти)утопия для режиссеров - лишь камертон, позволяющий взглянуть с необходимой дистанции на собственную страну. Разумеется, Мур сделал фильм не о чудесах незнакомых государств, а о том, какой хотел бы видеть свою Америку. А Манский - о том, какой не хотел бы видеть Россию. И уже поэтому оба фильма обязательны к просмотру даже теми, кто обычно не замечает выхода документальных - впрочем, все более востребованных - фильмов в прокат. (Антон Долин, «Афиша Daily»)

Там, где нас нет. Россия и Америка в фильмах про Европу и Северную Корею. Премьера документального фильма «Куда бы еще вторгнуться» Майкла Мура состоялась в прошлом году в рамках Берлинского кинофестиваля. «В лучах солнца» Виталия Манского уже объехал многочисленные док-смотры и давно вышел в международный прокат. Первый снят в Европе, но рассказывает про США. Действие второго разворачивается в Северной Корее, но тема, конечно, шире: повод для размышления и о нашей стране, ее прошлом, настоящем и, самое главное, будущем. Оба фильма настолько же различны по форме, насколько близки по содержанию. Оба вышли весьма ограниченным количеством копий, что особенно несправедливо по отношению к фильму Манского, который в России стоило бы посмотреть всем. Завтра оба фильма выходят в российский прокат. Майкл Мур уверенным шагом идет по пустынному коридору. Зрителю предлагают вообразить Пентагон, куда режиссера якобы вызвало отчаявшееся американское правительство. США, проигрывающие одну войну за другой, подумывают, «куда бы еще вторгнуться», и Мур предлагает отправить сперва его в качестве разведчика, например, в Европу. Чтобы мирным путем «захватить» там все лучшее и привезти домой. После этой шуточной завязки то с коллажем, на котором автор якобы выступает перед военными, то с кадрами хроники, высмеивающими современную внешнюю американскую политику, Мур на «попутке-авианосце» (тоже шутка) перемещается прямиком в Италию. Где с ужасом узнает, что местные жители отдыхают по шесть недель в год, обедают по два часа в день, да еще и получают за все это деньги. Впереди - школы Финляндии, тюрьмы Норвегии, правительство Исландии. Даже в Тунисе, по Муру, с человеческими правами лучше, чем в США. Самое время вспомнить про Северную Корею, где почти целый год над своим фильмом работал Виталий Манский. История создания «В лучах солнца» едва ли не более интересна, чем то, что показано на экране. Разрешив съемочной группе работать в Пхеньяне, корейское правительство ограничило ее во всем: документальная лента о маленькой девочке, которая готовится вступить в пионеры, должна была превратиться, по их задумке, в агитку о счастливой жизни в КНДР. Для этого был написан сценарий, подобраны люди и локации, представлены «надзиратели» и переводчики. Манскому удалось обойти цензуру, благодаря наличию второй карты памяти в камере - первую и, как думалось корейцам, единственную у кинематографистов забирали на проверку в конце каждого съемочного дня. В итоге из набранного тайком материала - почти все ключевые кадры картины Манский и его команда снимали через окно гостиничного номера - родился фильм о буднях северокорейской столицы. Где образцовые родители работают на образцовых предприятиях и растят образцового ребенка, беспрестанно восхваляя династию вождей. О том, что все не так, зритель узнает из закадрового текста и догадывается, глядя на толпы одетых в серое, не улыбающихся, мрачно бредущих толпой то на зарядку, то к мавзолею людей. И Мур, и Манский - режиссеры, безусловно, политически ангажированные, даже одержимые, патриоты. Важно подчеркнуть, что все три этих эпитета, нынче, в условиях мировой информационной войны, автоматически приобретающие негативный оттенок, в данном случае несут в большей степени положительный смысл. Патриотизм - как боль за несовершенную родину, а не слепое «северокорейское» ее восхваление, как способность видеть недостатки и указывать на способы их исправления. Политическая ангажированность как форма критического отношения к власти. Одержимость - как творческий метод. Страдает в этом случае разве что форма, и то лишь отчасти. Мур, с его сатирической интонацией, ругает Штаты с частотой раз в минуту, перемежая кадры с улыбчивыми норвежскими зэками, открывающими двери в камеру своими ключами, нарезкой кадров из американских тюрем, где охранники нещадно избивают и унижают заключенных. Есть в фильме аналогии пожестче, есть посмешнее: в целом «Куда бы еще вторгнуться» - 100-процентная комедия, жанр, как известно, сильнее всего подходящий для того, чтобы «рубить правду-матку». Режиссер, конечно, немного заходится и повторяется, бьет одним приемом по одному месту. Также и Манский выбирает для достижения цели в каком-то смысле спекулятивную повествовательную форму. Усиливает видео закадровой музыкой. Из раза в раз показывает «репетиции», в ходе которых герои фильма заучивают заранее подготовленный текст. От дубля к дублю герои, следуя инструкции местных режиссеров, меняют текст - так производительность фабрики со 150% вырастает до 200%, суточная норма кимчи - со 100 г до тех же 200. Горький юмор, достойный Майкла Мура, хотя обоим режиссерам не до смеха. Отправляясь в другие страны, оба не перестают думать и говорить о родных, снимают в первую очередь не для тех, кто посмеется или ужаснется за океаном, а для тех, кто по соседству. И игра с формой стоит свеч. Пусть Мур выбирает все самое хорошее в Европе, чтобы оттенить все самое плохое в США, оставляя за скобками середину. Пусть Манский и его группа не видели своими глазами ни бараков, в которых вроде как на самом деле живут те, кто в фильме радостно смотрит телевизор в просторной трешке, ни прочих бытовых ужасов - невыносимые условия, в которых проходила работа над фильмом, сами по себе говорят о многом. Да и увиденного на экране достаточно для понимания ситуации. Зацикленная, монотонная и однообразная композиция «В лучах солнца» сама по себе выражает главную идею ленты Манского. Сверхактуальную для России даже в свете событий последних дней, связанных с речью Константина Райкина на съезде СТД. Мысль о губительности тоталитарного режима, убивающего искусство. Загоняющего в рамки и сам этот вымученный фильм. И его маленькую героиню, которую в финальной сцене российские кинематографисты, наконец, без надзора спрашивают о ее мечтах - ее ответ лучше один раз увидеть, чем пересказать. Майкл Мур в конце своей ленты прогуливается вдоль обломков Берлинской стены и подводит итог, который уже проговорен в картине не раз ее же героями-европейцами. Один за одним они напоминают режиссеру, что основные постулаты европейского общества прописаны и в Конституции США - от конкретных прав до общего понятия уважения к человеку. Манский, бросая последний взгляд на Пхеньян, увешанный красными знаменами и портретами Кимов, также указывает на кое-что до боли знакомое и родное. Оба режиссера призывают соотечественников вспомнить. Манский - вспомнить и, наконец, забыть. (Наталия Григорьева, «Независимая газета»)

Виталий Манский пытается раскусить столетний режим. Новая лента документалиста Виталия Манского опутана множеством странных историй. Подбор правильной формулировки запроса, чтобы Северная Корея впустила в себя съемочную группу. Работа по сценарию, написанному товарищами, верными заветам чучхе. Съемка на камеры с двумя флеш-картами, чтобы сохранить один накопитель не подвергнутым цензуре. По неизвестным причинам заблокированная властями Северной Кореи третья поездка в Пхеньян. Письма посла КНДР в Министерство культуры РФ с просьбой воспрепятствовать прокату фильма. И последовавший за этим отказ нескольких кинотеатров от показа «В лучах солнца». Лучшей рекламы документальному (да и любому другому) фильму придумать сложно: «запрещенка» и пахнет ароматнее, и на вкус слаще. Фокус тут, правда, в том, что пляски Северной Кореи вокруг своего международного имиджа рассказывают о стране гораздо больше, чем могут местные жители, расстреливаемые в упор при помощи видеокамеры. Проводницей по официальной утопии КНДР оказывается школьница из Пхеньяна Цин Ми: она читает на камеру стишок про одного из Кимов, потом идет в школу, где учительница рассказывает, как Ким Ир Сен героически бросил камень в «япошек и торговцев», начав освобождение от оккупации на территории Северной Кореи. Затем Цин Ми учится национальному танцу, чтобы выступить на концерте в честь «Дня солнца» (государственный праздник, отмечаемый 15 апреля - в день рождения Ким Ир Сена). Где-то между этими событиями заботливые родители кормят дочь кимчи, где содержится все необходимые витамины, а ночью столь же заботливо укладывают спать. В День Солнца нарядные люди выходят на площадь, встают в круг и поют песни, совершая шлепающие движения рукой на уровне груди. Дети в концертном зале танцуют и поют, звонко возвещая «вечному президенту Кореи», что страна идет в верном направлении - никому не завидует и ни на что не рассчитывает. Каждую прописанную в корейском сценарии зарисовку из жизни счастливых последователей чучхе Виталий Манский оперативно деконструирует. В какой-то момент в кадре появляется уполномоченный кореец, который режиссирует семейный диалог за обедом или просит ветерана, выступающего перед школьницами, поздравить тех, кто вступил в местный аналог пионерской организации. Во время рассказа пожилого военного о том, как солдаты КНДР сбивали американские самолеты из винтовок, камера впивается в девочку, героически борющуюся со сном. Ветеран раз за разом повторяет, из скольких видов оружия он стрелял, напоминает, что американцы - трусы, поэтому Корея одержала вверх, а также славит Ким Ир Сена, научившего земляков пользоваться винтовками. Словосочетание «культ личности» тут обретает нечеловеческую форму: решительно все ставится в заслуги лидеров государства. Эдакое общество спектакля: страна как сцена, граждане - как массовка. По команде они вбегают в автобус, танцуют на площади, возлагают цветы к гигантоманским статуям Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. «О чем ты мечтаешь?» - спрашивает Манский у Цин Ми. Девочка крепко задумывается: мечтать это что-то для себя, и это сложно, когда у тебя в голове имена бессмертных лидеров и их многочисленные титулы. От непосильной задачи она грустнеет. «Хорошо, пусть прочитает стишок», - сдается режиссер. Девочка уверенно славит страну, но из глаз текут слезы. В этой сцене «В лучах солнца» удается приблизиться к феномену северокорейского режима, который снаружи выглядит как иллюстрация для слова «режим» в энциклопедии. Культ личности, отсутствие свободного времени, преподаваемые с малых лет мифы о стране, которые отдают абсурдом и озлобленностью на внешний мир. Манскому дали снять только, как этот режим видит себя и подглядеть пару закулисных шестеренок: беспризорные дети копаются в урнах, наряженные в честь праздника корейцы толкают автобусы, которые должны их развезти по домам. Это в равной степени фильм-подвиг (скорее, журналистский) и фильм-неудача: растянутые до боли монологи, где повторяют одно и то же, будто замещают материал, который не удалось снять из-за отмены третьей экспедиции. Впрочем, возможно ли с камерой в руках выжать из поездки в Пхеньян больше, чем ряд общеизвестных фактов, снятых с порой монументальной художественностью? Похожая на сон сцена, когда Цин Ми подносит цветы к статуе Ким Ир Сена, а следом за ней человеческой волной прибывает толпа с букетами, может одновременно и славить чучхе, и ужасать. В оптике зрителя западной культуры это откровенно пугающее зрелище, так же, как и узнаваемая гигантомания КНДР. Во многом «В лучах солнца» выглядит как фильм-предостережение, в котором узнаются некоторые черты советского прошлого, звучащие особенно актуально на волне ностальгии самого разного толка (и новой волны слепой ненависти ко всему иностранному). Вдобавок картина озвучена самим режиссером - порой будто бы глумливо и ернически («япошки» появляются именно в закадровом переводе). Правда, эта интонация дополнительно затрудняет эмпатию к героям фильма, которые остаются загадочными как для зрителя, так и для автора. Тут стоит обратиться к несколько неожиданному медиуму. В 2000-е Северная Корея приоткрыла границу для иностранного капитала, в том числе взялась за черновую работу по производству мультфильмов французских студий. Так в КНДР занесло канадского мультипликатора Ги Делиля, который проработал там два месяца и в 2003 году выпустил комикс «Пхеньян» (в России издан в этом году). Художник оказался менее скован пристальным вниманием, чем съемочная группа: каждый день он делал эскизы, зарисовывая самое интересное из случившегося за сутки. В формате иллюстрированного дневника Делиль рассказывает про пустые улицы корейской столицы, запрет на включение фар в темное время суток и обязательные пешие прогулки по воскресеньям, а также про лагеря, о которых все знают, но делают вид, что их не существует. Канадец рисует пустые магазины, похожие на музеи современного искусства, потому что в них скудость ассортимента компенсируется изобилием однотипных товаров, и описывает реальные музеи, в которые принято водить туристов (там складируются многочисленные подарки корейским лидерам, призванные продемонстрировать, как весь мир восхищается КНДР). Делиль неоднократно задавался вопросом, искренне ли верят немногочисленные корейцы, с которыми ему довелось общаться, в государственную идеологию. Ироничному и внимательному к деталям канадцу получить однозначный ответ на этот вопрос не удалось. Манский же ближе к финалу, благодаря детским слезам, кажется, добивается некоторого подозрения на этот счет. При этом «В лучах солнца» не срывает каких-то невиданных покровов, что стоило бы ожидать от фильма, который так стараются огородить от проката. Даже официозная версия картины не лишилась бы известного контекста и новостей про Корею. Тем временем Цин Ми в КНДР власти сделали звездой, ленту Виталия Манского показывают по всему миру (в России ее прокат показательно наиболее куцый) - каждый получил примерно то, что хотел. Фильм же останется еще одним свидетельством растерянности иностранца перед монументальным памятником идее и семье Ким, коим является целая страна. Символом этого режима может послужить любая архитектурная единица, но идеально подходит пирамидальный отель в сто этажей, который начали строить к олимпиаде 1988-го, но так и не закончили. В Пхеньяне, как заметил Делиль, люди привыкли не обращать на эту конструкцию внимания. (Алексей Филиппов, «Кино-Театр.ру»)

«В лучах Солнца» Виталия Манского: как снять правдивый фильм о Северной Корее. Осень - сезон международных фестивалей документального кино, который заканчивается самым большим в мире смотром в Амстердаме в конце ноября. Среди самых обсуждаемых премьер в этом году - «В лучах Солнца», новый фильм одного из главных российских документалистов Виталия Манского. Кино о жизни в Северной Корее - тоталитарном государстве, где запрещен интернет и жестко регулируется информация, попадающая во внешний мир; куда до недавних пор нельзя было въезжать с мобильным телефоном и по-прежнему нельзя - с кинокамерой. Эмигрировав из России в Ригу в прошлом году, Манский отправился в Пхеньян и прожил там несколько месяцев, сделав фильм, который похож одновременно на прошлое и будущее России. «В лучах Солнца» начинается с мощного толчка ностальгии, как будто на экране - антиутопия, снятая Эльдаром Рязановым. Город в утренней дымке, люди в темных пальто и шапках, скользя по льду, спешат на работу, радиорепродуктор транслирует утреннюю зарядку, группка женщин делает махи руками во дворе, девочка собирается в школу. В комнате работает телевизор с выключенным звуком, там славят великого Ким Чен Ына, на улицах - старенькие троллейбусы, бетонные пятиэтажки и памятник салютующему пионеру. На школьном уроке учительница рассказывает о том, что маленький Ким Ир Сен с детства не любил японских агрессоров, считал их подлецами и предателями и однажды бросил в них большой камень, пообещав, что когда-нибудь выгонит их всех из страны. Дети тянут руку, чтобы ответить на вопрос, с чувством повторяют «подлецы» и «предатели», хором читают предложения из учебника о том, как «уважаемый лидер и генералиссимус Ким Ир Сен преподал им урок». Сцена длинная, повторы навязчивы - так же как детям вдалбливают в голову пропаганду, зрителям вдалбливают в голову метафору. Обычное изображение Северной Кореи - парады на площадях в сопровождении патриотических маршей на день рождения Ким Чен Ира (национальный праздник), своеобразная архитектура вроде Монумента основания Трудовой партии Кореи (местной «Единой России») - в фильме Манского скорее декорации для гораздо более сложной и увлекательной истории. Уже на титрах нам сообщают, что фильм снят по навязанному северокорейской стороной сценарию, что все места для съемок выбраны заранее, а съемочную группу неотступно сопровождали, чтобы материал правдиво передал быт обычной корейской семьи, живущей в лучшей стране мира, семье, где девочка готовится к вступлению в Детский союз, аналог пионерской организации. Вот главная героиня Зин Ми и ее одноклассница складно поют веселую песенку о любви к Родине, дружно, словно в мюзикле, протирая парту розовыми тряпочками. Вот семья за столом в ожидании ужина: отец наставляет дочь, что ей нужно есть больше кимчи, и мы видим пять дублей этой сцены; в некоторых - посторонние люди наставляют героев, как произносить ту или иную фразу, в некоторых - остаются молчаливыми наблюдателями в кадре. «Зин Ми, тебе нужно есть больше кимчи, 100 грамм кимчи и 70 миллилитров рассола кимчи обеспечат тебя всеми нужными витаминами». В следующем дубле сто грамм превращаются в двести (зал смеется). Вот отец Зин Ми (на самом деле журналист, как сообщает текст на экране) изображает инженера на образцовой швейной фабрике. Товарищ инженер, как к нему обращаются, призван решить вопрос нехватки деталей, чтобы поднять качество производимой цехом продукции. Через несколько сцен начальница швейного цеха благодарит его за помощь и сообщает, что государственный план был выполнен цехом на 150%. В следующем дубле 150% превращаются в двести (зал смеется). Манский выжимает максимум из предложенных ему обстоятельств и вместо фильма, который ждут от него северокорейские кураторы, создает «фильм о фильме», смело манипулируя имеющимся материалом. Диалоги за счет многочисленных повторов становятся картонной агиткой, герои появляются в кадре со сценариями в руках, северокорейские сорежиссеры призывают актеров-работников говорить веселее и хлопать громче, детей - слушать внимательнее, петь и танцевать патриотичнее. В книге «Это было навсегда, пока не кончилось» о позднем социализме Алексей Юрчак использует понятие «перформативного сдвига» авторитетного дискурса - он называет так моменты, когда смысл идеологических тезисов сдвигается в зависимости от контекста их воспроизведения. Тут камера не ловит моменты этого сдвига (в северокорейском обществе их нет), но намеренно создает их. Пока ветеран корейской войны рассказывает детям в школе о том, как «корейцы стреляли в американские самолеты, а глаза американцев ширились от страха», камера снимает крупным планом ученицу, которая старается слушать изо всех сил, но засыпает, ерзая на стуле: глаза закатываются, тело обмякает, затем она снова выпрямляется, сцена повторяется заново, и так на протяжении десятка минут (зал смеется). Полотно эпизодов из жизни идеального общества и образцовой семьи разрезается сценами в общественном транспорте, поверх которых наложена музыка, окрашивающая все вокруг в жирные минорные тона. Прием, строго запрещенный в Школе Марины Разбежкиной за его манипулятивность, используется тут режиссером сознательно и агрессивно - музыка делает вагоны метро грязнее, лица людей более уставшими, одежду более серой. Так в ответ на предлагаемый ему подлог режиссер организует другой подлог, собственный, и таким образом захватывает власть над нарративом. Эта нарочитая манипулятивность фильма, тотальное обнажение одного конструкта и параллельно нарочитое создание другого, напоминает «Акт убийства» и «Взгляд тишины» Джошуа Оппенхаймера - фильмы, где контекст определяет метод съемки и является неотъемлемой частью. После показа Манский рассказывает, что в конце каждого дня съемочная группа фильма была обязана сдавать отснятый материал на видеокарте в руки северокорейским кураторам, но те не знали, что существуют камеры с двумя видеокартами и что у оператора именно такая: одна видеокарта отдавалась, одна оставлялась себе. Еще он рассказывает, что единственным шансом снимать реальную жизнь Пхеньяна была дырка в занавеске в той образцовой квартире, где якобы жила семья Зин Ми (при первом знакомстве отец Зин Ми говорил, что живет около вокзала в небольшой квартире большой семьей, съемки же проходят в образцовом доме, в просторной квартире, в лучшем доме города с видом на местный Большой театр). Через дырку в занавеске снята сцена, где несколько десятков горожан на протяжении нескольких минут толкают автобус, на котором им предстоит поехать, - Манский считает ее символической и одной из самых важных в фильме. «В лучах Солнца» - 18-й по счету фильм Манского, который снят одновременно на пике его режиссерской зрелости и политического активизма, и кажется, он мог родиться только из этого сочетания. Ангажированность и идеологизированность взгляда Манского прогрессирует по ходу фильма: так, ближе к концу посредством экранного текста он высказывает предположение, что северокорейские школьники живут в школах, а родители живут и работают в фабричных бараках, так как за все время съемочная группа ни разу не видела, чтобы дети выходили из школы или входили в нее (кроме того раза, когда специально для съемок они промаршировали в школу, выстроенные рядами), а финальная сцена (описание которой будет считаться спойлером), смысловой венец фильма, недвусмысленно сообщает: тотальная идеология в стране - это смерть национальной культуры. Тем не менее тот факт, что Манский, сам эмигрировавший в Ригу в прошлом году, проникает в Северную Корею и в некотором смысле вскрывает код этого режима, безусловно, выглядит как его триумф, не только режиссерский, но и личный. (Алена Бочарова, «Афиша Воздух»)

Северная Корея (или как она официально называется, Корейская Народно-Демократическая Республика) указана среди стран-производителей документального фильма российского режиссера Виталия Манского «В лучах солнца». Если бы чиновники северокорейского диктатора Ким Чен Ына могли постфактум отказаться от своей причастности к фильму, они определенно сделали бы это. Но фильм существует, и они в очередной раз попали в дурацкую ситуацию. Вы уже начинаете почти сочувствовать тупым партаппаратчикам из КНДР, которые снова и снова оказываются в роли Чарли Брауна (персонаж американского комикса и мультсериала, обаятельный неудачник, все начинания которого заканчиваются провалом. - Открытая Россия), когда очередной иностранный кинематографист перехватывает у них мяч. Их обводят вокруг пальца чаще, чем покерных партнеров Эштона Кутчера. Разумеется, мы говорим о почти самой параноидальной, самой изолированной и самой кошмарной стране на Земле - по едва ли не всеобщему мнению. Я сказал «почти». Поймите меня правильно, я думаю, что фильм «В лучах солнца» рассказывает не только о трагических и идиотских бредовых видениях северокорейского кошмарного государства. Уроки этого фильма имеют самое прямое отношение и к стране Манского - России, и к Америке. Да, я действительно собираюсь связать это с Дональдом Трампом, который может только мечтать о таком бренд-менеджменте и контроле над СМИ, какой осуществляют правители Северной Кореи, но пользуется сходной стратегией в ином контексте. Вы, определенно, будете до боли в сердце сочувствовать восьмилетней звезде этого фильма, построенного на саморазрушении пропагандистских клише, - очаровательной девочке по имени Ли Зин Ми, которая собирается вступить в Союз детей Кореи, детскую провластную организацию, которая считается в стране престижной. После долгих переговоров Манский согласился снять фильм о Зин Ми и ее семье по сценарию северокорейских партнеров. Подозреваю, они думали, будто окружили его. Как и за всеми иностранцами в Северной Корее, за Манским наблюдали 24 часа в сутки 7 дней в неделю и позволяли снимать только в предварительно согласованных местах, где к съемкам тщательно готовились. Он также согласился показать отснятый материал правительственным цензорам, прежде чем покинуть страну. Правда, он не рассказал им, что собирался сделать с этим материалом, вернувшись домой. Не представляю, почему корейцы позволили Манскому снять, как Зин Ми изо всех сил старается не заснуть, слушая нудный рассказ пожилого ветерана войны, - он, как полагается, рассказывал о том, как его вдохновлял «великий вождь» Северной Кореи Ким Ир Сен. В последней сцене фильма мы видим, как Зин Ми борется со слезами, когда ее критикует требовательная учительница танцев, - сцена настолько универсальная и свободная от идеологии (до ее пугающих последних секунд), что кажется, будто барьеры между ней и нами тают. Думаю, цензорам из КНДР просто не пришло в голову, что весь дополнительный материал, снятый Манским - все многочисленные дубли, длинный инструктаж перед каждой сценой и во время нее, - дадут зрителю понять, что все зрелище - лишь безжизненная подделка. На самом деле Зин Ми и ее родители не живут в комфортабельной пхеньянской квартире, которая показана в фильме, и не едят каждый день обильные традиционные корейские обеды. И они, и ветеран войны, и роботоподобная учительница, и все остальные, кого мы видим в фильме, - исполнители ролей, прилежно следующие сценарию. У родителей Зин Ми в фильме не те профессии, что в настоящей жизни, а более «образцовые»: ее отец из журналиста государственной газеты превратился в инженера ткацкой фабрики. В одном из немногочисленных эпизодов, где режиссер непосредственно вмешивается в происходящее, Манский дает понять, что не знает, почему в фильме Зин Ми ходит в элитную школу и даже живут ли она и ее родители вместе. Многие взрослые в Северной Корее живут в рабочих казармах, а дети - в школах. Может быть, кто-то из зрителей почувствует соблазн посмеяться над пустым самомнением общества, похожего на неумелую инсценировку «1984» Оруэлла, но я не нашел в фильме Манского ничего забавного. Этот редкий взгляд внутрь страны, которая сделала попытку избавить себя от всяких мыслей, от коммерции и гражданского общества - практически от всего, кроме деспотизма и извращенного почитания героев, - изумляет и ужасает. То, как наследие социализма XIX-XX веков, этой идеалистической веры, сейчас уже сильно обветшалой (но не вполне мертвой, как показывает нам Берни Сандерс), превращается в третьесортную пародию, - невыразимо трагическое зрелище. Теперь северокорейские лидеры уже редко упоминают коммунизм, а когда-то почитаемые фигуры, вроде Маркса и Ленина, вытеснены великой династией Кимов; сейчас у власти уже третье ее поколение. Ким Чен Ын носит титул «блистательный товарищ», что выглядит менее величественно чем титулы его отца - «любимый руководитель» - и деда - «великий вождь». Что будет дальше? «Руководитель, которого терпят»? «Руководитель, вызывающий смешанные чувства»? Северная Корея - возможно, самый вопиющий пример общества, основанного на недумании, общества, где любое критическое отношение к действительности заменено заранее подготовленными догматическими ответами (впрочем, по осторожным реакциям граждан, которые мы видим в фильме Манского, я бы не сказал, что это так уж хорошо работает). На КНДР легко указывать пальцем, потому что тамошняя разновидность недумания крайне причудлива и отрезана от всего мира. Но конфликт между мыслью и недуманием можно найти везде, и заманчивая идея, что недумание есть самая революционная и освобождающая форма мысли, - идея, воплощенная в Северной Корее, но вряд ли ограниченная одной страной, - набирает силу. Многие противоположности, которые мы видим в мире - между левыми и правыми, между терроризмом и свободой, - всего лишь упрощенные метафоры этой глубинной проблемы. В школе Зин Ми целое утро заучивает наизусть мифологическую историю о том, как молодой Ким Ир Сен закидывал камнями богатых землевладельцев и убеждал своих товарищей, что эти люди - «мерзавцы» и предатели, продавшие страну японским империалистам. Возможно, в этом рассказе есть какое-то реальное историческое зерно, но это неважно. Он «правдив» в том же смысле, в каком правдива история о Джордже Вашингтоне и вишневом дереве (известная история о том, как Вашингтон в детстве из озорства срубил вишневое дерево и сознался в этом, потому что не мог лгать. - Открытая Россия) или о том, что Дональд Трамп - удачливый бизнесмен, который всегда «добивается цели», а не второсортный жулик и телеперсонаж. Если вы прямо сейчас уже пишете в твиттере, как это оскорбительно - сравнивать Трампа с северокорейским диктатором, когда настоящий социалист - это Хиллари, которая рядится в одежды Ким Чен Ына, - остановитесь. Это и есть недумание, и это не имеет никакого отношения к моим аргументам. Я не поклонник Хиллари Клинтон, и я согласен, что в ее гардеробе есть что-то пхеньянское. Но каждый раз, когда мы рассматриваем политику как игру республиканцев и демократов с нулевой суммой или видим мир как борьбу двух сил: «ислама» и «Запада», - не понимая толком, что эти слова означают, - мы капитулируем перед недуманием. Трамп превратился в значительную фигуру с помощью идей, которые не являются идеями, и мыслей, которые вовсе не мысли. Он сталкивается с преградами, которых нет перед чудовищными диктаторами Северной Кореи, потому что в нашем обществе мысль пока еще не запрещена. Но Трамп значительно опаснее династии Кимов, потому что он появился на сцене как идеальный аватар исторического момента, сформированный политической культурой, в которой мысль как таковая считается ненужной, немодной и безнадежно устаревшей. (Эндрю О'Хеир, «Salon»)

Корея сегодня. Виталий Манский снял документальный фильм о Северной Корее. И хотя в России его еще не показали, он уже оказался в центре ожесточенных споров о человеческой этике и журналистском долге. Пустая светлая комната с белыми стенами. Высоко под потолком два портрета. Под портретами низкий столик, перед ним на полу семья - мама, папа и девочка. Они обедают и разговаривают (перевод с корейского на русский высвечивается титрами на экране). "Зин Ми, тебе нужно есть больше кимчи, 100 грамм кимчи обеспечат тебя всеми нужными витаминами. Ты ведь любишь кимчи, Зин Ми?" - спрашивает отец. "Да, конечно, - отвечает девочка. - От капусты кимчи большая польза, она даже рак предотвращает". "Ты много читаешь, Зин Ми, - говорит отец, - поэтому знаешь такие вещи". Все смеются. Склейка. Та же комната, только немного темнее, как будто у камеры немного расстроен световой баланс. Семья за столом практически в тех же позах, над ними, высунувшись откуда-то из-за границ кадра, склонился человек в сером. Он напутствует: "Ты, Зин Ми, говори веселее, а вы веселее смейтесь". Склейка. Снова тот же кадр. Все в том же положении. Человек в сером явно недоволен: "Смейтесь веселее - от того, что она сказала, ваши лица должны расцвести, как после выпивки". Склейка. Первая сцена - это санкционированная северокорейскими компетентными органами съемка корейско-российского документального фильма. Последующие - репетиции с участием представителей этих органов, следящих, чтобы документалистика соответствовала высокому идеалу северокорейской жизни. Для того чтобы она им соответствовала наиболее точно, семье главной героини, восьмилетней Зин Ми, предоставили на время съемок квартиру (совершенно необжитую, но с непременными портретами величайших вождей Ким Ир Сена и Ким Чен Ира), ее отца, сотрудника газеты, заставили изображать инженера на образцовой ткацкой фабрике, а мать, работницу столовой, "перевели" на образцовое производство соевого молока. Совершенно здоровую подругу Зин Ми для этих же целей отправили в образцовую больницу - чтоб она после все тех же нескольких репетиций смогла убедительно рассказать, какие прекрасные в Северной Корее врачи и как она благодарна молодому вождю Ким Чон Ыну за свое выздоровление. Разумеется, показывать эти бесконечные "прогоны" (ткачихи сообщают, что их цех перевыполнил соцобязательства, и вручают "инженеру" букет - три раза, "работница" участвует в летучке на заводе соевого молока - три раза и так далее и тому подобное) никто не планировал. Вернее, никто не предполагал, что их удастся снять и, главное, сохранить. Поначалу Виталий Манский был готов к тому, что ему придется снять кино, не нарушая невероятно жесткого контракта с северокорейцами (полное соблюдение прописанного ими сценария было условием въезда группы в страну), и считал, что сама стилистика съемки, во многом повторяющая знаменитый журнал "Корея сегодня", должна выразить абсурд происходящего - как если бы Лени Рифеншталь снимала "Триумф воли", желая сообщить миру об ужасах нацизма. Но съемочной группе удалось перехитрить приставленных к ним смотрящих и сохранить запись большинства "прогонов". В итоге фильм "В лучах солнца" стал образцом абсурда северокорейской жизни не только в переносном, но и в прямом смысле. И так оно, конечно, страшнее. В России этот фильм еще не показали, но он уже оказался в центре споров - не кинематографического, а этического, скажем так, толка. Озаботились даже официальные лица: представитель президента РФ по культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой выступил со статьей, в которой, помимо привычных сегодня рассуждений о том, что на госденьги следует снимать нечто приятное государству (в данном случае, выходит, приятное северокорейскому государству: этот фильм - совместный проект нашего Министерства культуры и корейского Экспортфильма), высказал задевшее многих соображение. Отойдя от заданного Северной Кореей сценария, - написал Швыдкой, - Виталий Манский подставил северокорейских товарищей под удар, который в условиях северокорейского режима, может оказаться ужасным и даже смертельным. И дальше представитель президента цитирует из Достоевского про слезу ребенка. И если оригинальность этих литературных ассоциаций комментировать не приходится, то все же следует сказать, что тезис о том, что никакая правда не стоит человеческих страданий, поддержали многие из тех, кто обычно не склонен поддерживать воззрения, "аффилированные" с официальными представителями нашего государства. Проблема столкновения журналистского предназначения и человеческого морального долга "вообще", которые довольно часто оказываются в конфликте, действительно, остается задевающей и живой, несмотря на то что обсуждается уже много десятилетий. О ней семьдесят лет назад писал великий фотограф войны Роберт Капа в книге "Скрытая перспектива", она сегодня оказывается одной из тем в последнем сезоне американского сериала "Родина". И все эти разговоры и обсуждения всегда приводят к одному - каждый, к кому эта проблема имеет отношение, решает ее сам и для себя, понимая, что и тот и другой выбор может оказаться равно неудачным. По словам Виталия Манского, понять логику северокорейской жизни и запретов (а она вся состоит из запретов) просто невозможно - так что ты либо не едешь туда снимать, либо снимаешь настолько честно, насколько это тебе удается. "В Северной Корее запрещено снимать лики вождей - а они там развешены везде, - когда на них падает тень. Не как-то там на словах - это прописано в законе. Ты можешь просто взглядом, жестом нарушить какие-то их законы - и так ты, да, подставляешь тех, кто следит, чтобы ты их не нарушал. Так что выбор таков: сочувствовать этим людям, понимая, что вот сейчас, совершенно не имея этого в виду, ты, возможно, их подставляешь, или сделать так, чтобы не ты один сочувствовал, а весь мир увидел, что в то самое время, когда мы все наслаждаемся возможностью частной жизни, в целом государстве люди не живут своей частной жизнью. Они уже практически не знают что это такое". Манский рассказывает, что до того, как он оказался в Северной Корее, он думал, что "это будет такая машина времени, что это похоже на наши тридцатые годы, помноженные на восточную склонность к "жесткой форме". Ничего подобного. В тридцатые годы в Советском Союзе были Эйзенштейн, Родченко, Вертов, Ахматова... И даже самые страшные свидетельства говорят о том, что у людей оставалась частная жизнь. Она даже в лагерях у них оставалась. Ничего подобного в Северной Корее нет". Если же наконец-то обратиться к самому фильму, а не разговорам вокруг него, то следует сказать, что именно так страшно в нем задевает: во время всех этих бесконечных повторений и постановочных кадров герои фильма никак не отодвигаются от происходящего. То есть действительно даже проблеска никакого "частного человека" в этом фильме нет. В них много скованности, но никакой отчужденности. Для них явным образом отсутствует вопрос о нормальности всего этого, представление о том, что может быть по-другому. Тут, конечно, на зрителя просто физически влияет то, что это документалистика. Потому что можно сколько угодно ахать и охать по поводу того, что Оруэлл и Замятин уже практически стали жизнью, - но все-таки мы понимаем, что никакая это не жизнь. Это и есть самое важное качество этого фильма - он показывает снятую "взаправду" ситуацию, с которой обычному зрителю невозможно соотнестись. Потому что можно - с усилием - представить себя страдающим в концлагере, можно - с еще большим усилием - представить себя палачом в этом концлагере. Но мы не можем представить себя настолько отказавшимися от своего "я" или даже настолько глубоко запрятавшими его, как это происходит с героями фильма Манского. Именно это, как ни парадоксально, делает "В лучах солнца" фильмом о людях, а не о режиме. Вернее, о том, как хрупок человек. Как мало надо, чтобы человеческое в нем стало почти неразличимо. Надо просто забрать у него его возможность быть не как все, забрать отдельность. И все. (Анна Наринская, «Коммерсантъ Weekend»)

Мужской голос командует: «Мотор», и в кадре появляется маленькая девочка. Она подходит к окну, раздвигает шторы. На подоконнике стоит красивый большой цветок в фаянсовом горшке. Девочка поворачивается к нам и четко, словно рапортуя, произносит: «Корея - самая прекрасная страна Восточного полушария. Корея - страна восходящего солнца». Утренний зимний рассеянный свет. Одинаковые очень знакомые новостроечные блочные дома. Невероятно широкая улица, лучше, наверное, сказать - проспект. Машины почти знакомые, но немножко другие. Так же, как и дома. Так же, как и троллейбусы, и автобусы. Жилой район. Город как город, похожих городов мы видели десятки. Просто в этом мы еще не бывали. Люди одеты довольно однообразно, но аккуратно - практически все в плотных нейлоновых куртках неброских цветов. Утро - они идут на работу, идут быстро, но никто не бежит. Видно, что у них все рассчитано, все по часам. Идеально чистые тротуары. «Раз, два, три, четыре... Раз-два, три-четыре...» Под руководством невидимого ведущего мужчины и женщины на какой-то заасфальтированной площадке занимаются физкультурой. «Раз, два, три, четыре... Раз, два, три, четыре...» ...Спокойно и очень организованно люди заходят в автобус. «Мотор», - произносит мужской голос, и мы видим, что к автобусу направляется уже знакомое нам семейство - девочка и ее родители. За спиной у девочки рюкзак - она, конечно, идет в школу. Родители машут ей рукой, и автобус трогается. Огромная площадь - хочется сказать плац - перед зданием школы. Снято с верхней точки. Организованная колонна приближается к огромному стенду, на котором изображены Ким Ир Сен и Ким Чен Ир. Мозаика в стиле ленинградского (или московского) метро. Подойдя на какое-то фиксированное расстояние к стенду, первая шеренга кланяется героям и, повернув на 90 градусов, направляется к школьным дверям; вторая шеренга делает шаг вперед, кланяется и следует за первой. Затем - третья, четвертая, пятая, шестая... Это документальный фильм о Северной Корее, то есть о Корейской Народно-Демократической Республике, снятый российским кинодокументалистом Виталием Манским. Фильм рассказывает о восьмилетней девочке Зин Ми, которая живет в Пхеньяне с папой и с мамой. Папа - инженер на швейной фабрике, мама - работница на молокозаводе. Девочка Зин Ми готовится к важному событию: в праздничный день, который называется Днем солнца, ее должны принять в Союз детей. Сценарий фильма написали корейские товарищи, каждый шаг киногруппы контролировался товарищами то ли из министерства культуры, то ли из министерства иностранных дел, то ли из местного Комитета государственной безопасности. Короче говоря, ответственными товарищами. Снимать разрешалось только то, что было одобрено этими сопровождающими. Все отснятые материалы были просмотрены, и на вывоз их получено разрешение. Каждый кадр был безальтернативно предложен хозяевами. Квартира Зин Ми, школа, похожий на стадион дворец, в котором Зин Ми принимают в Союз детей, молокозавод, швейная фабрика, несколько выбранных хозяевами уличных сцен: остановка автобуса, физкультура, плац перед школой. Продумано было все. Но ответственные товарищи упустили из вида, что у некоторых современных камер может быть два гнезда для карты-памяти. Таким образом Манскому удалось снять и сохранить немного больше того, что хозяева намерены были показать. Мы видим, как Зин Ми, сидя за столом дома с родителями, рассуждает о целебных качествах «нашего традиционного» блюда ким чи. Говорят они казенным языком и штампованными фразами, но корейским режиссерам кажется, что в их интонациях мало энтузиазма. Сцену повторяют, высказываются новые претензии и появляются новые советы, ее снимают снова, мама и Зин Ми меняются местами, потом меняются еще раз, но сочиненный в каких-то инстанциях текст каждый из участников помнит твердо и повторяет во втором дубле, в третьем, в четвертом без запинки. То же самое происходит на молокозаводе, где выстроившиеся в ряд работницы с пафосом говорят о перевыполнении плана и с не меньшим пафосом поздравляют маму Зин Ми со счастливым днем - вступлением дочери в Союз детей. Снимают один дубль, потом другой, третий. А пожилой генерал, увешанный орденами от плеча до паха, рассказав школьникам, как во время войны доблестные корейские солдаты под руководством самого Ким Ир Сена сбивали американские самолеты из ружья аж по шесть штук враз, спрашивает у режиссера из органов: «Что делать теперь?» (Судя по всему, этих генералов в Корее уйма. В День солнца принимают мальчиков и девочек в Союз детей и повязывают им красные галстуки десятки в точности таких же, словно клонированных, генералов, на взгляд не отличимых друг от друга и так же увешанных орденами от плеча до паха.) Выходит, что перед нами - не документальное, а игровое кино. Или, как сказал в одном из интервью режиссер, это документальный фильм о том, как снимают игровой фильм, претендующий называться документальным. Нам, конечно, знаком этот жанр, но не в таких масштабах. Отар Иоселиани, работая над фильмом «Грузия одна», нашел в архиве видеозапись покаянного выступления тогдашнего диссидента Звиада Гамсахурдии, в которой режиссеры из КГБ останавливают его, вносят поправки, и Гамсахурдия повторяет вызубренный текст снова. Это выступление было показано по грузинскому телевидению в 1977 году. Я хочу сказать, что такими фальшивками нас не удивишь. Но когда мы узнаем, что мама Зин Ми на самом деле работает не на молокозаводе, а в каком-то кафетерии, а папа - вовсе не инженер на швейной фабрике, а журналист, мы понимаем, что здесь происходит что-то другое. Мы начинаем вспоминать фотографии из семейного альбома Зин Ми, с которых начался фильм, все без исключения обработанные на компьютере, и вдруг ловим себя на том, что больше не можем отличить реальность от постановки. Действительно ли эти люди - папа и мама девочки Зин Ми? Действительно ли это их квартира? Действительно ли они в голодающей Корее ежедневно садятся за стол, так тесно уставленный блюдами? Действительно ли эти машины, автобусы, троллейбусы ходят по улице или это все - гигантская массовка? Хотя такой вывод звучит дико, его, мне кажется, подтверждает рассказ режиссера: «Вот вам пример: мы снимали в метро. В Пхеньяне в метро иностранец не может зайти без сопровождающих и может проехать только две остановки. То есть он может увидеть три станции. Там есть специальный маршрут для иностранцев: на определенной станции войти и на определенной станции выйти. Мы не успели закончить съемку за две остановки и просим дать нам проехать еще несколько станций. В ответ - категорическое нет. Предлагают поехать обратно и доснять там. Я объясняю: на обратном пути в вагонах будут уже другие люди. Сопровождающие отвечают: это не проблема. И командуют людям в вагоне: «Встали и перешли станцию». И весь вагон встает, переходит и садится в вагон, который едет в противоположном направлении. Молча, без дискуссии». Это даже не оруэлловский мир «1984» года - это больше похоже на пронзительно холодный математически вымеренный тоталитарный мир Евгения Замятина. Живая иллюстрация к роману «Мы». Корейские власти, видимо, рассчитывали, что режиссер из дружественной страны снимет правильный пропагандистский фильм. А когда им стало известно, что характер картины не соответствует их ожиданиям, они обратились за помощью в российское министерство иностранных дел. И, надо сказать, министерство постаралось - чего не сделаешь ради друзей. Правда, с международными кинофестивалями министерство успеха не добилось - никто не внял просьбе российского МИДа исключить фильм из фестивальной программы. Картина получила полтора десятка призов и попала в прокат Германии, Польши, Италии, Чехии, Латвии, Южной Кореи. Сложнее было в России. Государственные кинотеатры отказывались демонстрировать картину. Перед самой премьерой сеть кинотеатров «Москино» и киноклуб «Эльдар» исключили картину из своей программы. Но все же нашлось несколько частных кинотеатров, с которыми удалось договориться, и картина в конце концов добралась до российских зрителей. (Михаил Лемхин, «Kstati News»)

Смонтировать Дракона. Возращение пропаганды в нашу действительность само по себе неудивительно: это можно объяснить ресентиментом, имперским комплексом, коллективной травмой веймарского типа и т.п. Феноменальна в данном случае легкость, с которой подобное возвращение оказалось возможным, - спустя двадцать пять лет после того, как авторитарный режим рухнул. Это говорит нам о двух важных вещах. Во-первых, о несовершенстве концепта «открытое информационное пространство». Считалось, что отныне проблема авторитарного сознания решается сама собой - технически (по аналогии с концепцией «рынок все расставит на свои места»). Что открытость, прозрачность, доступность информации, в первую очередь благодаря Интернету, априори лишает пропаганду возможности существования. После 2014 года выяснилось: проблема не только в том, что массовый человек лишен альтернативной информации, а еще и в том, что человек попросту не хочет знать ничего другого. Если советский человек не мог иметь доступа к альтернативной информации, то постсоветский не хочет. Это и есть главное открытие нового времени: технические возможности информации сами по себе не решают проблему сознания. С ним нужно что-то делать, но что - неясно. Мы имеем дело со своеобразным цивилизационным тупиком, что - с учетом набирающего силу популизма в Европе и даже в Америке - может быть очень опасным прецедентом. Вторая проблема: как противостоять пропаганде? Что ей противопоставить? Вариант «контрпропаганда» отбрасывает нас к ситуации «противостояния двух систем» - но сегодня никаких альтернативных идеологий в мире нет. Пропаганда сегодня - это «просто слова», просто риторика; но она быстро превращается в практику мышления. Вариант «разоблачение пропаганды» также оказался не слишком эффективным. Ложь, произведенная в огромном количестве, размноженная в массе экземпляров, имеет гораздо более сильное воздействие, чем последующее ее разоблачение: во-первых, о том, что это неправда, узнает уже гораздо меньшее количество людей, а во-вторых, часть из них просто проигнорирует разоблачение лживой информации - именно потому, что не хочет знать другую точку зрения. Самые проницательные догадываются, что разоблачать нужно не столько отдельное пропагандистское сообщение, которое не существует само по себе без предыдущих и последующих сообщений, без контекста, как показал Мишель Фуко в «Археологии знания», сколько сам контекст. Разоблачать нужно сразу весь механизм пропаганды, целиком. И даже больше: разоблачать нужно всякий раз авторитарный способ мышления. Это трудоемкая и громоздкая задача - на практике почти неосуществимая. Виталий Манский в своем фильме предложил элегантный и художественно безупречный вариант разоблачения именно авторитарного контекста, всего нарратива - а не отдельного высказывания. Концептуальность и даже художественная честность такого приема подтверждается тем, что разоблачитель использует только методы и приемы самой пропаганды. Северная Корея, конечно, не Россия; тут крайний случай. Но метод, который применил Манский, кажется универсальным и в отношении других, более современных форм авторитаризма. Метод этот можно назвать художественным повтором, художественной тавтологией. Сообщение «наша страна - самая справедливая», произнесенное один раз, является пусть и бездоказательным, но все же сообщением, «точкой зрения». Это же сообщение, повторенное бесконечное количество раз с усиливающейся претензией на исключительность («наша страна - самая справедливая во Вселенной», «наша страна - самая справедливая даже за пределами Солнечной системы»), порождает неконтролируемый эффект. Повтор разоблачает контекст. Ничего в прямом смысле разоблачительного в фильме нет. Манский соблюдает правила игры, навязанные принимающей стороной. Он, по сути, послушно, аккуратно исполняет все предписания цензуры. Мало того, он делает это с избытком: подбирает все крошки со стола, чтобы ничего не растерять, не упустить ни единого слова и жеста. Как известно, в армии самая страшная угроза - «жить по уставу». Манский рискует «жить по уставу». Он решает победить ад образцовым соблюдением устава ада. По отдельности каждый кадр в его фильме строго следует «договору с дьяволом». Единственным нарушением «договора» являются крохотные зазоры, прорехи, паузы - они играют роль «оговорки по Фрейду». Этот эффект не раз был использован в кино - в той же «Матрице»; «игровое начало и документ вступают здесь в интимную завораживающую связь», замечает по этому поводу Зара Абдуллаева. Одинокие иголочные уколы на грубой ткани дают нам возможность заглянуть за ширму. Первым таким уколом действительности, зазором выступает нелепого вида человек в кожаном пальто, который «за кадром» дает указания героям: как и что нужно говорить, как себя вести и даже - что чувствовать. В кадре он появляется всего на пару секунд, но он - ключевая фигура повествования. Это великий куратор. Тип, пришедший на смену «великому инквизитору», и в России не нужно объяснять, какова его роль. У нас этот «куратор» выглядит, наверное, более элегантно, чем его северокорейский коллега. Он отдает приказы «актерам» с помощью гаджетов, намеков, пауз, недоговорок - на высоком культурном уровне! Иногда ему вообще ничего не нужно говорить: «люди все понимают сами». Но по сути он ничем не отличается от северокорейского. И теперь, произнося слово «куратор», мы обречены видеть «человека в кожаном пальто» из фильма Манского - такова сила образа. Зазор другого рода возникает при монтаже двух почти одинаковых дублей - как в игре «найди десять отличий». В первом дубле, например, звучит фраза отца, адресованная дочери: «Нужно каждый день есть сто граммов кимчи», а во втором - «двести граммов». В другой сцене в первом дубле план завода перевыполнен «на 150 процентов», во втором - «на 300». Но и этих малых отличий достаточно, чтобы понять, что поддельны не только эти сцены, но и все вокруг: и стол с продуктами, и семья, и прохожие на улице, и праздничные толпы, и парады, и вся страна в целом. Вся якобы «действительность» является имитацией - за исключением, возможно, отдельных бытовых подробностей, снятых украдкой из окна гостиницы. Ради пропаганды государство готово превратить в актеров весь город, всю страну. Похожую роль зазора иногда играют у Манского те, кто не участвует в постановке, - «рабочие сцены»; наконец, грандиозным «зазором» являются слезы маленькой героини в конце фильма. Это и называется «разоблачать не отдельное высказывание, а контекст целиком». Манский ни единым жестом не нарушает замысла манипуляторов - он, напротив, оказывает манипуляции максимальное содействие: используя для разоблачения пропаганды механизмы самой пропаганды, он по сути ничего не добавляет от себя. Он собирает фильм только из тех деталей, которые есть в конструкторе, но в результате получается то, что деконструирует сам конструктор. Из кубиков лжи можно, оказывается, сложить и детектор лжи. Конечно, такой ход мог прийти в голову только человеку с советским опытом. Все более или менее по той же схеме существовало и при советской власти (вспомним «Компромисс» Довлатова хотя бы). Но в позднем СССР имитация, подделка носила разболтанный характер, все делалось спустя рукава и без азарта. Любая оговорка или описка снимала тотальный характер высказывания, и человек, не лишенный вкуса, мог нарушить, расшатать тотальность за счет «монтажа» - не прибегая к радикальной критике. Язык газеты «Правда», с помощью которого к началу 1980-х нельзя было уже ничего сказать по существу, невозможно было выразить ни одной, самой нехитрой мысли, был использован Владимиром Сорокиным или Дмитрием Приговым «целиком» - для разоблачения советского контекста (частью которого являлись и «Правда», и сам язык). В картине Манского - применительно к совсем другой культуре и другому тоталитарному типу - этот метод сработал не менее эффектно и убедительно. Расчет режиссера оказался верным: любая цензура содержит в себе энергию саморазрушения, материал для саморазоблачения. Манский не разрушает поддельную действительность, он подыгрывает ей, поддакивает - он ее удваивает и усиливает, тем самым доводя до абсурда. Это подтверждает, помимо прочего, что природа тоталитаризма везде одинакова и рассыпается она по одним и тем же причинам - благодаря множественным прорехам между реальностью и подделкой, а также из-за естественного истощения ресурса лжи. (Андрей Архангельский, «Искусство кино»)

«В лучах солнца» - «увлекательное исследование государственной пропаганды». Документальный фильм Виталия Манского о Северной Корее выходит в прокат США. МИД КНДР пишет ноту протеста. Советник президента России звонит директору эстонского фестиваля. Куратора американского музея снимают с должности. Вокруг новой документальной ленты российского режиссера Виталия Манского «В лучах солнца» (Under the Sun), которая 6 июля выходит в американский кинопрокат, уже несколько месяцев кипят нешуточные страсти. Солнце всходит и заходит. Эту ленту 52-летний мастер остросоциальной документалистики, недавно переехавший на жительство из России в Латвию, снимал в Северной Корее, заручившись поддержкой официальных властей этой самой закрытой страны мира, по сценарию северокорейских «товарищей» и под их неусыпным цензурным надзором. И все-таки Манскому удалось перехитрить своих «кураторов» и создать ироническую, дополненную «внеплановыми» кадрами версию, в которой жизнь в Северной Корее предстает во всей своей удушающей тоталитарной несвободе. «Мой отец говорит, что Корея - самая красивая страна... Корея - это страна восходящего солнца», -главная героиня фильма из Пхеньяна, 8-летняя школьница Зин Ми, имеет в виду не небесное светило, а лидера страны Ким Чен Ына, культ личности которого продолжает давнюю традицию обожествления его отца Ким Чен Ира и деда Ким Ир Сена. Как отмечают рецензенты, Манскому удалось показать в действии механизм оболванивания простых северокорейцев, которых с младых лет с помощью тотальной идеологической индоктринации превращают в безропотных винтиков режима. Издание американского шоу-бизнеса The Hollywood Reporter назвало фильм «увлекательным исследованием государственной пропаганды, выявляющим мрачную правду, которой не дают войти в кадр». Когда северокорейцы узнали, что Виталий Манский смонтировал несанкционированную их цензурой версию фильма и начал ее показывать в разных странах, МИД КНДР направил ноту в российский МИД, а министерство культуры КНДР - соответствующее письмо в министерство культуры России. В них указывалось, что Манский нарушил контракт, по условиям которого северокорейская сторона обеспечивала сценарий и участников съемки, контролировала весь отснятый материал и должна была одобрить окончательную версию фильма. Как сообщил Виталий Манский «Голосу Америки», он считает претензии северокорейской стороны беспочвенными, поскольку именно она отменила его третью финальную поездку в Пхеньян, где он должен был снимать заключительную часть истории. По его словам, ему удалось смонтировать 90-минутный фильм в содружестве с партнерами в России, Латвии и Германии. «Нам удалось разными хитростями обойти требование северокорейских инстанций каждый день в ходе съемок предоставлять на контроль отснятый материал. Фактически они увидели лишь 30-40 проц. реально отснятого нами материала», - уточнил режиссер. «На власти России представители КНДР оказали колоссальное давление, - рассказал далее Манский, -К моменту, когда было объявлено о предстоящем показе фильма в конкурсной программе Таллинского кинофестиваля «Темные ночи», он уже демонстрировался на двух фестивалях, в Лейпциге и Йиглаве, причем на последнем получил главный приз. Но северокорейцы почему-то считали, что Таллин - это первый показ. В их ноте в МИД РФ и письме в Минкульт РФ использована риторика даже не застойной, а скорее сталинской эпохи. Вот такие примерно формулировки: грязная провокация, состряпанная американским империализмом, ну и далее в том же духе. Послания эти завершались тремя требованиями. Первое - запретить показ на Таллиннском фестивале. Второе - уничтожить сам фильм. Третье - принять меры к авторам. Я совершенно не ожидал, что эти требования будут рассматриваться российскими инстанциями всерьез». Манский напомнил, что в официальной правительственной «Российской газете» появилась статья специального представителя президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаила Швыдкого, бывшего министра культуры. Он критически отзывается о фильме «В лучах солнца» и его авторе, фактически, как считает спецпредставитель, нарушившем договоренности с северокорейскими партнерами. В статье Швыдкой сообщает, что он обращался к директору Таллиннского фестиваля с просьбой снять картину с показа. «Швыдкой человек опытный, разумный, - отметил Манский, - и он прекрасно понимает, что ни один иностранный фестиваль не удовлетворит такую просьбу. И статья в «РГ», и обращение к фестивалю имели лишь одну цель - показать северокорейской стороне, что Россия делает все возможное, чтобы уважить ее просьбу». Перестраховка привела к увольнению. Публикация в газете «Нью-Йорк таймс» 10 июня пролила свет на конфликтную ситуацию в Музее современного искусства в Нью-Йорке (МоМА). Из статьи Роберта Бойнтона явствует, что фильм «В лучах солнца» планировалось показать в одной из музейных кинопрограмм - в рамках фестиваля Doc Fortnight в феврале с.г. Однако куратором Салли Бергер было принято решение картину не показывать. По данным газеты, она опасалась, что показ этой ленты может спровоцировать «мстительную» реакцию со стороны Северной Кореи, аналогичную той, которая последовала в 2014 году вслед за выходом голливудской сатирической комедии «Интервью», в которой американские журналисты замышляют убийство Ким Чен Ына. Тогда хакерская группа, назвавшая себя «Стражи мира», обнародовала конфиденциальную информацию со взломанного ими сайта производителя фильма, студии Sony Pictures Entertainment и угрожала устроить теракты в кинотеатрах во время показов. В ответ на эти угрозы Sony отменила официальную премьеру и массовый прокат в кинотеатрах. По данным американских разведслужб, хакерская атака была организована Северной Кореей. Представители КНДР отрицали причастность к атаке. Бергер сообщила международному прокатчику фильма, что он не будет показываться на музейном фестивале. Когда главного куратора кинотдела МоМА Раджендру Роя спросили об этом решении, он написал в имейле: «В лучах солнца» - замечательный документальный фильм, который был ошибочно не принят к показу. Я был совершенно не в курсе, это решение принято без моего ведома». «Нью-Йорк таймс» и онлайновый ресурс IndieWire сообщили, что Салли Бергер, опытный куратор, проработавшая в музее три десятка лет, была уволена за допущенную ошибку. «Решение можно считать болезненным, но я от него не отказываюсь», - написал в имейле Раджендра Рой. Бывший куратор киноотдела МоМа Лоуренс Кардиш в имейле IndieWire написал: «Я больше не понимаю, что происходит в моих родных пределах... Разве у куратора нет права выбирать, что показывать в своих программах?». «Я узнал об этой истории постфактум, - сказал в телефонном интервью Русской службе «Голоса Америки» Виталий Манский. - Мне сообщили, что намечавшейся американской премьеры в МоМА не будет и что она перенесена в Остин, на фестиваль South by Southwest. Что касается увольнения куратора, то это очень жесткое наказание, если этот случай единственная тому причина. Мне по-человечески жаль эту сотрудницу, я ей сочувствую. С другой стороны, я понимаю, что это своего рода демонстративное решение, которое должно показать приверженность МоМА фундаментальным ценностям свободы. Если не реагировать на такие инциденты, то так можно дойти и до цензурных ограничений». О российской премьере. Как сообщил Манский «Голосу Америки», в Северной Америке фильм «В лучах солнца» уже показали на более чем двадцати фестивалях. Сам он приезжал представлять его на один из них, престижный фестиваль документального кино HotDocs в Торонто, где в прежние годы уже показывались его фильмы. «Я приехал на последний фестивальный показ, - рассказал режиссер. - В зале было примерно пятьсот мест, свободных не было. После финальных титров ушли единицы, все остальные остались для разговора со мной. Люди самых разных возрастов проявляли живой интерес, задавали много вопросов». Что касается судьбы фильма в России, то Манский провел аналогию с отменой показа в МоМА. По его словам, он заблаговременно получил официальное приглашение в конкурсную программу сочинского фестиваля «Кинотавр». Но спустя какое-то время пришло письмо из дирекции фестиваля, что они не могут включить фильм в программу, пока он не получит прокатное удостоверение. «Мы с огромным трудом выбили прокатное удостоверение, - сказал Манский, - по дороге пожертвовав целым рядом вещей. Но «Кинотавр» картину так и не показал, никак, впрочем, не объяснив свою позицию. Очевидно, не обошлось без внешнего давления. «Кинотавр», замечу, дружеский для меня фестиваль, я был членом жюри и четыре раза участвовал фильмами, причем они все получали там призы». «Мы планируем премьеру в России, но по понятным причинам не буду пока говорить, где и когда она пройдет, - сказал Манский. - Уверен, что мы сможем выпустить фильм в российский прокат». (Олег Сулькин, «Голос Америки»)

Воспоминание о нашем будущем: фильм недели - «В лучах солнца». Виталий Манский сделал документальную картину о Северной Корее, которую внезапно отказались демонстрировать московские государственные кинотеатры. Вокруг вышедшего в прокат фильма документалиста Виталия Манского «В лучах солнца» (копродукция России, Германии, Чехии, Латвии и Северной Кореи) возник скандал. Как и другие фильмы Манского, «В лучах солнца» удостоен престижных международных наград. Был показан по главному немецкому телеканалу. У нас фильм решились выпустить с годовым опозданием. Но прямо перед прокатом восемь московских кинотеатров - семь из государственной сети «Москино» и «Эльдар» - отказались его демонстрировать. За несколько дней до этого я нашел в рассылке сообщение от прокатчика, что против фильма сражаются северокорейские дипломаты. Я счел это пиаром. Но какой пиар, если фильм реально закрывают? Сам Манский и руководитель прокатной компании (и кампании) Сэм Клебанов сказали СМИ, что «Эльдар» (бедный Эльдар Александрович, царство ему небесное!) честно признался: он прогнулся под влиянием письма из посольства Северной Кореи в департамент культуры московского правительства. В «Москино», если верить СМИ, от комментариев отказались. В итоге фильм идет только в частных залах. Не думаю, что московских чиновников озаботили отношения Манский - Северная Корея. Их напугало более родное и близкое. О чем это. Фильм о жизни обычной счастливой северокорейской семьи: папа, мама и 8-летняя дочь (образование в школе раздельное: девочки - налево, мальчики - направо). Фильм открывает предуведомление: «Сценарий нам предоставила северокорейская сторона. Также ответственные сотрудники КНДР для помощи в нашей работе предоставили круглосуточное сопровождение, которое поселилось в нашей гостинице. Сопровождающие товарищи 24 часа в сутки, чтобы мы не заблудились в городе, контролировали все наши передвижения, отбирали места для нашей съемки, а также отсматривали каждый день, отснятый нами материал, чтобы мы случайно не допустили ошибку в показе жизни самой обычной семьи, живущей в самой лучшей стране, где их дочь готовилась вступить в «Детский союз» - организацию, являющеюся первой ступенью государственной системы, созданной Великим Ким Ир Сеном». У меня с ходу возникло впечатление, что фильм не только о Северной Корее. Он о том, что у нас уже отчасти было и что нас самих может ждать. Утром на улицах, даже заснеженных, массовая народная оздоровительная гимнастика под команды из динамиков. Эти динамики установлены на крышах микроавтобусов. Потом эти «рафики» ездят по дорогам с записанными призывами к строительству великой страны и коммунизма на основе идей отца нации Ким Ир Сена. Чистый Оруэлл. Перед школой - фреска с изображением вождей, которой школьники, проходя на занятия, кланяются. Дежурные девочки, протирая утром класс, поют что-то типа «я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Это впрямую из моей октябрятской юности: «Это Ленин дорого-о-ой, это Ленин наш родной!!!» Кстати, по музыкальной интонации та песня абсолютно северокорейская. При этом следующий эпизод, как ученицы в полутьме коридора строго организованным гуськом заходят в класс - вольная цитата из «Стены» Алана Паркера, из сцены тоталитарной школы под главную песню альбома и фильма. По улицам постоянно бегут маршем роты солдат: это продолжение утренней физкультуры. Нация постоянно готовится к войне. Едва ли случайно, что снимали зимой. В поднимающихся с земли испарениях, при сером небе в фильме «В лучах солнца» (а северным корейцам внушают, что именно у них «Страна восходящего солнца») нет ни одного солнечного кадра. Но обратно в школу. Кое-что действительно похоже на нас нынешних. Преподавательница в классе для маленьких девочек: «Сегодня америкашки и их марионетки хотят уничтожить нашу великую социалистическую Родину». Не у нас ли почти восемьдесят процентов населения считают Россию великой державой и верят в то, что в СССР было лучше? При своих низких зарплатах и пенсиях, при безработице, за которую наши власти намерены карать именно безработных (обсуждается закон о налоге на тунеядство - а не Оруэлл?). Хотя мы не производим ничего путного, кроме товаров ВПК (а все путное, что появляется, и сейчас гнобим на корню - даже рекордный урожай этого года). Это те восемьдесят процентов, которые верят, будто все гадости России - от внешних врагов. А в школьном классе при этом явно холодно: ну не в самом же деле великой стране заботиться о населении, даже детях? Девочки - хорошее наблюдение - греются у единственной, похоже, не слишком горячей батареи, одна кутается чуть ли не в одеяло. Никаких закадровых комментариев. Работает изображение. Девочки-то при этом в классе - с живыми реакциями. Им явно приказали не реагировать на то, что их снимают и вести себя естественно. Но девочки есть девочки - они все равно невольно кокетничают. Нормальные люди живут в этой Корее. Нормально ездят по улицам на великах и метро. Тоже наверняка мечтают о личном счастье. Но жизнь и история поставили их в коленно-локтевую позицию. И все это на фоне свободного кино из Южной Кореи, которое уже лет пятнадцать - одно из лучших в мире. Оно свободно в том числе по отношению к собственной стране, ее внутренним проблемам, психологическим комплексам ее граждан. Метро в Пхеньяне, кстати, шикарное по интерьерам. И можно сделать вывод, что чем шикарнее метро - тем тоталитарнее государство. Метро в цивилизованных странах не иллюстрация государственной идеологии. Это просто средство передвижения. В Париже, Лондоне, Нью-Йорке в оформление метро не вкладываются - там вкладываются не в показуху, а в реальные социальные нужды. Что в этом хорошего. Манский сразу намекает на то, что все снятое про северокорейскую семью - подстава для русской киногруппы. Когда я в 1980-е работал в знаменитейшей тогда «Литературной газете», мне дали изданную на русском книгу Ким Чен Ира про то, как делать кино. В КНДР - нищета, но у книги была дорогущая бумага. Сын вождя Ким Ир Сена давал советы отдельно всем: не только режиссерам, но звукооператорам, даже, по-моему, осветителям. И это были общие партийные слова: бестолковые и бездарные. Во всей книге я нашел один конкретный пример. Некий режиссер сказал: дайте мне пятьсот всадников на конях - и я сниму великую битву. На что будущий второй отец нации (и папа нынешнего третьего вождя Ким Чен Ына, который устраивает в Северной Корее громкие расстрелы) мудро заметил: с пятьюстами лошадьми любой снимет битву. Мастерство режиссера в том, чтобы и без коней ее показать! Но уроки кино от Ким Чен Ира в Северной Корее усвоили. На этом и выстроен фильм Манского. С самого начала даются намеки на то, что все сцены здесь - постановочные, поставленные северокорейской стороной. Потом намеки превращаются в стопроцентные свидетельства. Все тут подсадные, как в цирке во время выступления клоунов. А уж шикарный обед девочкиной семьи, когда огромный стол забит продуктами и папа учит ценить главное корейское блюдо, это аттракцион кинодублей. В перерывах между эпизодами стол уносят, чтобы не сожрали лишнего, а специальный северокорейский киноагент инструктирует якобы реальную семью, какие именно патриотические фразы следует произнести при следующем включении русской камеры. Со стороны Манского это находка. Нация разоблачает сама себя. Она жаждет выглядеть лучше. Но, сама того не понимая, выставляет себя идиотом. В фильме нет съемок скрытой камерой. Он смонтирован из эпизодов, обеспеченных северокорейской стороной. Другое дело, я не понимаю, как эта сторона не могла догадаться, что Манский может использовать и так называемые рабочие материалы - неудавшиеся (северокорейской стороне) дубли. Северокорейские чиновники придумали особые биографии для папы и мамы главной 8-летней героини, чтобы явить миру идеальный образ национальной семьи (на самом деле у папы и мамы, как следует из титров фильма, куда более скромные и невыигрышные места работы). Но выбирая места и темы, призванные доказать достижения их великой страны, чиновники из Пхеньяна не ведали, насколько карикатурным выглядит то, чем они гордятся. И насколько это актуально для России. Ведь фильм - о крайнем проявлении ситуации, когда в темечко нации вбили убеждение, будто она живет в великом государстве, против которого настроен весь остальной мир, и делает великое большое дело. Странности. Я не знаю, насколько находка Манского по отношению к северокорейским кураторам его фильма корректна с точки зрения документалистики. Почти уверен, что он сам поощрял новые и новые постановочные дубли в своем фильме, объявляя прежние неудачными и провоцируя северокорейцев на все большее вранье. Поскольку он мог реально обнажить вранье, только продемонстрировав эти повторы. Может, я не прав, но я бы на его месте поступил именно так. Наш вариант рекламного слогана: Это у нас-то Великая Держава? Поглядите на Северную Корею. Вот она воистину Великая. Нам к этому еще стремиться и стремиться. (Юрий Гладильщиков, «Forbes»)

Дети солнца. Сотрудничество режиссера с КНДР началось несколько лет назад. Еще в 2013 году полным ходом шла подготовка большой ретроспективной программы северокорейского кино[1]. «В лучах солнца» снимался как официальный совместный проект России и КНДР (позже присоединились Чехия, Германия, Латвия). Съемки должны были вестись согласно сценарию, предложенному и утвержденному Министерством культуры КНДР. На месте выяснились дополнительные предлагаемые обстоятельства[2]. Ожидаемый проект, что называется, стилистически должен был выглядеть приблизительно так, как снимали плановый, забитый штампами документальный фильм в Советском Союзе в эпоху культа личности. Типовой пропагандистский киноочерк, одновременно культурфильм и информационный репортаж. Процесс съемки и последующий монтаж материала был совершенно типичен для тоталитарного настоящего Северной Кореи и такого же прошлого России: исключительно образцовые фабрики, школы и иные учреждения; работники предприятий на правах неактеров безыскусно импровизируют внутри заученных сцен: о повышении качества производства сукна, об обучении школьников с детства ненавидеть «помещиков и япошек», об улучшении показателей выработки соевого молока, диетического и легкоусвояемого. Стратегический союзник России был возмущен перемонтированной версией фильма, которую режиссер собрал после сдачи официального варианта для Минкульта КНДР[3]. Ответ на мировую премьеру проекта в отечественной официальной культуре ждать себя не заставил[4]. Оргкомитеты фестивалей РФ принять проект к участию в конкурсных программах отказались. ...Школьный год ученицы младших классов Зин Ми в разгаре: она вступает в Союз детей (эквивалент пионерской организации в СССР). Разумеется, такое событие приурочено к ключевой дате - дню рождения великого генералиссимуса Ким Ир Сена (официально именуемого Великим солнцем). Естественно, согласно принципам подобного мифологического хронотопа все люди Северной Кореи - единая семья. И поскольку все счастливые семьи счастливы одинаково, вступление Зин Ми во взрослую жизнь становится событием всеобщим. В духе «Колыбельной» Дзиги Вертова к первому культурному герою - основателю северокорейского государства Ким Ир Сену тянутся руки и взоры детей-неофитов. Работницы предприятий легкой и пищевой промышленности (съемочные объекты в фильме) отдают ему свой труд и молодость. На центральной площади Пхеньяна без устали готовятся к параду в честь рождения Великого солнца сотни мужчин и женщин в национальных костюмах. Зин Ми продолжает свое путешествие согласно выданной путевке в жизнь. Мать ведет дочь на занятия кружка народного танца. Мастерство не дается легко, но девочка будет продолжать, пока не выучит все движения для детского гала-концерта в честь Ким Ир Сена. Успехи Зин Ми - это и успехи северокорейской медицины. Кто, как не она, только принятая в Союз детей, должна посетить в палате заболевшую одноклассницу вместе с классом и учительницей. Трудовая вахта ударника-ребенка заканчивается поздним вечером, с тем чтобы утром начаться вновь. Безнадежность проекта была столь же очевидна, сколь и полезность опыта позднесоветских контркультурных стратегий в экранной документалистике. Документальное кино в России всегда имело законную нишу, хотя и не столь глубокую, как игровое. Уверенность в том, что документалистика если и развивается, то как-то безобидно, сыграла злую шутку с системой. О том, как обходить препоны студийного планирования в неигровых фильмах, отечественные кинематографис­ты получили возможность поразмыслить на излете оттепели в конце 1960-х. Снимать неигровое так, чтобы оно, изъясняясь в терминах самой власти, при этом говорило об ином, научились к 1980-м. Мастера знаменитой Ленинградской студии документальных фильмов (ЛСДФ) эту рецептуру знали прекрасно. На монтажном столе над типовой картиной с жесткой плановой, совершенно безыдейно безобидной темой (ткацкая фабрика и ее успехи; шоколадная фабрика и ее успехи и т.д.) документалисты раз за разом повторяли трудовой подвиг британской хирургии из романа Мэри Шелли. Ткачиха-ударница совершает один за другим подобные подвиги во имя светлого будущего - это сообщение власти. После монтажа выяснялось, что героиня мать, жертвуя молодостью и здоровьем ради Системы, вовсе позабыла собственную семью. Отец и сын живут сами по себе - это закадровое сообщение, авторский комментарий. Таков классический фильм Николая Обуховича «Наша мама - герой» (1979). Шоколадная фабрика может быть снята так, что интерьер будет походить на «Сталкера» Тарковского. Кадр с котлами, полными вязкой, темно-коричневой жижи, которую переливали люди в грязных халатах, вызывали точно запланированные автором ассоциации. Плановый очерк об успехах советской кондитерской промышленности превратился стараниями Павла Когана в фильм «Скоро лето» (1987) - символ умирающей Системы с новым вирусом в клетках. «В лучах солнца» снимался согласно той же технологии, но на новейшем оборудовании. Основные приемы художественной деконструкции режиссера - включение в монтаж кадров, снятых с приличными «нахлестами» материала, когда камера включалась и выключалась соответственно раньше и позже, чем требовалось. Окончательный вариант монтировался из нескольких дублей одной и той же сцены. Ключевое место отведено кадрам неофициальной Кореи, снятым скрытой камерой из окна номера отеля, в котором остановилась группа. Темные улицы, очереди. Весьма уместным оказалось и зимнее время, когда шли съемки, - недаром и Россия в голливудских франшизах обычно снимается зимой. Монтажные столкновения, собранные из официальных и неофициальных видов Северной Кореи, разумеется, оказались самоиграющими. Фильм в таком виде фактически становится контридеологией. На заказное, совершенно искусственное сюжетосложение власти Манский выдвигает собственную контрмифологию. За счет съемки и монтажа эпизоды официального сценария разбираются и перепаиваются, словно старый радиоприемник. В одной из сцен ветеран корейской войны посещает общеобразовательную школу (естественно, где учится Зин Ми) и рассказывает детям о боевых действиях. Сцена составлена режиссером из нескольких дуб­лей. В конечном варианте рассказ фронтовика неоднократно прерывается помощником режиссера (вторым режиссером корейской части съемочной группы), вносящим бесконечные коррективы. Изменяется число сбитых ветераном из винтовки американских самолетов, бесцеремонно трансформируется и драматургия выступления. Второй режиссер резко обрывает рассказчика, требует от него сократить монолог о самолетах и перейти непосредственно к поздравлению учащихся с днем рождения «великого генералиссимуса и товарища». Искушение, естественно, велико: в кадре появляются ожидаемые кадры-перебивки с лицом школьницы, отчаянно борющейся со сном. Вопрос, о чем фильм, если не о Северной Корее, возникает примерно во второй половине, когда Зин Ми отправляется на поклонную гору к поистине гигантской скульптурной группе отца и сына[5]. Поскольку первоисточник социокультурного контекста КНДР сомнений не вызывает, то становится понятным и нежелание работников фестивальной России представить фильм российскому зрителю. Особенно сейчас, когда официальный взгляд необременительно именует национальной идентичностью и русской идеей плановое храмовое строительство и ширящуюся кампанию по установке памятников тиранам в разных городах России. В этих предлагаемых обстоятельствах внимание режиссера именно к русской версии фильма очевидно. На фестивале «Послание к человеку» копия картины была снабжена закадровым текстом, который читает сам Манский: английские субтитры не передавали особенности лексики русского комментария. Режиссер выбрал безотказную, известную еще со времен «Обыкновенного фашизма» Михаила Ромма манеру «иронизирующего простеца». Такой лирический герой, впрочем, используется и в мировой документалистике (см., например, фильмы Криса Маркера «Письмо из Сибири», «Если бы у меня было четыре дромадера»). Манский применял такой прием и прежде в работе «Частные хроники. Монолог» (1999), монтажной картине, основанной на любительских видеоматериалах советского времени. Герой-комментатор в фильме «В лучах солнца» использует просторечные выражения «америкашки», «япошки» и пр., узнаваемые обыденные интонации, которые ожидает целевая аудитория, поскольку все мы живем среди понятийных штампов. Финал проекта - крупный план Зин Ми. На вопрос за кадром, что будет делать она с выданной великим генералиссимусом Ким Ир Сеном, великим вождем Ким Чен Иром и уважаемым руководителем Ким Чен Ыном «путевкой в жизнь», девочка начала было говорить о чувстве долга и патриотизме. И вдруг расплакалась. «Пусть стишок, что ли, расскажет», - послышался за кадром голос режиссера. «Декламировать?» - успокоилась Зин Ми и начала декламировать клятву школьника, вступающего в Союз детей. «В лучах солнца», в особенности его русская версия, - большой проект, результат сложных художественных и гражданских решений, которые принял режиссер, снимающий «свободное кино для свободного зрителя»[6].
[1] См.: «Нельзя жить в бесконечном «Кривом зеркале». Интервью В. Манского. - «Радио «Свобода», 02.12.2013 - http://www.svoboda.org/a/25186786.html. [2] См.: «Северная Корея скрытой камерой». Deutsche Welle (Russian) - https://www.youtube.com/watch?v=WHZxH0iSiB4. [3] См.: «Факти тижня» ICTV, эфир от 14.02.2016 - https://www.youtube.com/watch?v=9pvwdj3aFFA. [4] См.: М. Швыдкой «Вызываю огонь на тебя». «RG.ru», №6831 (260) - https://rg.ru/2015/11/17/luchi-site.html. [5] Об эстетическом воздействии монумента можно составить впечатление по гораздо меньшей статуе Ленина, оставшейся после демонтажа фигуры Сталина у Иваньковского шлюза на Москве-реке. [6] См. цит. из интервью В. Манского «Нельзя жить в бесконечном «Кривом зеркале» - http://www.svoboda.org/a/25186786.html. (Максим Казючиц, «Искусство кино»)

В конце мая в Тель-Авиве, в рамках конкурсной программы Фестиваля документального кино DocAviv 2016, будет показан документальный фильм известного российского режиссера и президента кинофестиваля "Артдокфест" Виталия Манского "В лучах солнца" о жизни в Пхеньяне восьмилетней школьницы и ее семьи. Фильм уже успел завоевать многочисленные награды и международное признание, а также вызвать гнев северокорейских и российских властей. Фильм Манского должен был сниматься по сценарию северокорейских кинематографистов, однако в окончательном варианте картины одобренная властями КНДР история об образцовой жизни образцовой северокорейской семьи переплетается со съемками постановок этой "образцовой" реальности, где по ночам люди пинцетом выщипывают сорняки из образцовых газонов и стоят в длинных очередях за продуктами, дети копошатся у мусорных баков, а регулировщицы маршируют даже тогда, когда их никто не видит. Все это, вместе с прекрасной музыкой латышского композитора Карлиса Аузанса, создает очень цельный образ огромной машины, винтики которой работают четко, безупречно, и не задавая вопросов. При этом изначально замысел фильма был совсем другим. Режиссер Виталий Манский, которого, к его удивлению, организаторы DocAviv не пригласили на фестиваль, и ныне живущая в Израиле звукооператор фильма Евгения Лачина рассказали редакции почти детективную историю съемок фильма "В лучах солнца". Когда Виталий Манский предложил корейцам снять фильм о КНДР, ему выдвинули ряд условий, главным из которых было то, что фильм будет снят по сценарию северокорейских товарищей. Манский согласился на все требования корейцев, полагая, что даже на таких условиях ему удастся осуществить задуманное. "Я не раз снимал картины в самых жестких условиях - в тюрьмах, в Кремле, в армии, в том числе в израильской. Кстати, в израильской армии существует достаточно строгий контроль пресс-службы, как она себя называет, хотя очевидно, что выполняет более широкие функции. Я понимал, что главное для меня - получить разрешение на съемки в КНДР, а там мы уже разберемся. И я полагаю, что, если бы их сценарий был бы реализован до конца, картина получилась бы совсем другой. Мы бы не стали вставлять в нее те эпизоды, которые сейчас являются ключевыми, но воздействие фильма на аудиторию, на мой взгляд, было бы еще более мощным. Это должна была быть история о том, как на наших глазах человек превращается в пиксель картины, изображающей самую счастливую страну в мире. Это была бы картина абсолютного саморазоблачения. Ближайший аналог - это "Триумф воли" Лени Рифеншталь", - рассказывает режиссер. Однако эту идею осуществить не удалось, так как после двух экспедиций съемочной группе, по неизвестным причинам, закрыли въезд в КНДР, и Манский с коллегами не досняли 45 съемочных дней - более половины фильма. Но всего этого съемочная группа еще не знала, когда оказалась в гораздо более жестких рамках, чем предполагалось ранее. По словам Манского и его коллег, они постоянно находились под наблюдением, могли включать камеру только с разрешения северокорейских сопровождающих, не имели права выйти из гостиницы, а когда им удавалось сбежать, их быстро находили и немедленно "загоняли" обратно. "Отчитывая, как детей в пионерлагере, самовольно сбежавших на речку", - говорит Манский. Оказалось, что в гостинице была установлена монтажная комната, куда нужно было каждый день сдавать отснятый материал. Корейцы его отсматривали и уничтожали все, что, по их мнению, могло не пройти на выезде таможенный контроль. "Мы были свидетелями совершенно фантастических действий по конструированию той самой идеальной на взгляд северокорейского чиновника действительности и ощущали абсолютную оторванность той реальности, что нас окружала, от той, что нам представляли для съемок. И тогда мы провели совещание и поняли, что конструирование этой реальности является единственной формой реальности, которую мы можем показать", - объясняет Манский. Не исключая, что гостиничные номера могут прослушивать, съемочная группа провела конспиративное совещание в коридоре гостиницы и придумала схему, по которой, прежде чем отдавать материал на проверку, его копировали на запасную карту памяти, на оригинальной карте "запрещенные" материалы уничтожали и таким образом отдавали корейцам 30-40% отснятого материала. И даже после этого съемочной группе приходилось часами объяснять корейцам, почему в кадре на какой-то лозунг падает тень, что строго-настрого запрещено. Все, что было снято нелегально, снималось по ночам из окна гостиничного номера. Кинематографисты часами сидели с выключенным светом, просунув объектив камеры в щель между шторами - единственное "окно в мир". Таким образом они смогли снять ночные очереди, толпу, толкающую автобус и другие кадры, дополняющие картонные декорации фильма. Виталий Манский подробно описал, как съемочная группа, опасаясь обысков в номерах гостиницы, баррикадировала по ночам двери, а днем не расставалась с рюкзаками, в которых находились отснятые материалы. "К слову, копирование материалов мы, опасаясь прослушивания, называли между собой "стиркой носков". Вопрос "А постирал ли ты уже носки?" звучал у нас в номере так часто, что, если нас действительно слушали, то наверняка поражались одержимостью русских своими носками", - рассказывает Манский. При этом режиссер категорически отказывается говорить о том, каким образом съемочной группе удалось вывезти тайком отснятые материалы из страны. Под видом звукооператора съемочная группа привезла в КНДР корееведа, преподавателя корейского языка и литературы Евгению Лачину, которая вскоре после окончания съемок вышла замуж за израильтянина и переехала в Хайфу. Первые несколько дней Лачина не афишировала свое знание языка, пытаясь использовать это преимущество, чтобы лучше ориентироваться в ситуации, однако уже три дня спустя съемочной группе стало понятно, что, учитывая слабое знание русского северокорейскими товарищами, Евгению стоит использовать в качестве переводчицы. Рассказывая о своих впечатлениях от увиденного корреспонденту, Лачина подчеркнула, что они могут несколько отличаться от впечатлений ее коллег, поскольку ей, благодаря знанию языка, удалось более тесно пообщаться с их сопровождающими. Корейцы быстро расспросили Евгению о ее жизни, узнали, что она скоро выходит замуж за израильтянина и переезжает в Израиль, а потом и сами рассказали ей о своих семьях. Один из сопровождающих неоднократно вел с Лачиной задушевные беседы о своей личной жизни, и это позволило Евгении увидеть за "зомбированным трехэтажной идеологией роботом" обычного человека. А также ощутить, насколько въелось в этого человека поколениями воспитываемое поклонение перед вождем. "Там и страх, и неподдельная любовь, обожание, восхищение, трепет. У кого-то преобладает любовь, у кого-то - страх, но все это искренние и очень сильные эмоции", - объясняет Лачина. Виталий Манский описывает свои впечатления иначе. Режиссер, побывавший во многих, в том числе тоталитарных, странах, был поражен полным отсутствием любопытства или иных эмоций у героев фильма, прохожих, в том числе детей. "При всей кровавости сталинского режима, при наличии ГУЛАГа, в Советском Союзе существовали Цветаева, Ахматова, Булгаков, Мейерхольд. Мы знаем, чем они кончили, но они были. В КНДР ничего подобного нет, есть только опера "Море крови" и вышитые шелком пейзажи. Я видел их фильмы, и они говорят о полном отсутствии свободы искусства, свободы мысли. Я полагаю, что люди в КНДР даже не боятся, а просто не знают о существовании другой формы человеческого бытия", - говорит режиссер. Еще в свой первый приезд в КНДР Виталий Манский познакомился с будущей героиней своего фильма - с восьмилетней школьницей Зин Ми (Чжин Ми). Манский знал, что отец девочки - журналист, а мама работает в заводской столовой. Однако на съемках отец Зин Ми чудесным образом превратился в инженера швейной фабрики, а мать - в работницу молочной фабрики. Квартира, в которой якобы жили герои фильма, тоже явно была нежилой. Члены съемочной группы быстро пришли к выводу, что рабочие тех заводов, на которых велись съемки, живут с детьми дошкольного возраста в бараках на территории завода. А школьники - в общежитии при школе. По словам Манского и Лачиной, практически все, что им показывали, было декорациями. Как и человеческие реакции на происходящее. При этом, режиссеру и звукооператору показалось, что если с матерью Зин Ми не близка, то с отцом у девочки складываются очень теплые отношения. Сняв только часть фильма, группа Манского должна была вернуться в КНДР в августе 2014 года, однако в ноябре получила письмо о том, что "в связи с лихорадкой Эбола Северная Корея закрыта для иностранцев". Тогда съемочная группа приступила к монтажу фильма, не сообщив об этом северокорейским властям. О выходе фильма в КНДР узнали только перед показом картины на кинофестивале в Таллине, и тут же послали ноту протеста в МИД РФ, а также письмо в российское министерство культуры с требованием запретить показ фильма в Таллине. Видимо, в КНДР не знали, что картина к тому времени уже была показана на двух фестивалях, на одном из которых получила главный приз. В ответ на письма из КНДР бывший министр культуры РФ Михаил Швыдкой обратился к руководству таллинского международного кинофестиваля "Темные ночи" с просьбой исключить "В лучах солнца" из программы фестиваля. Швыдкой также написал статью в "Российской газете", в которой аргументирует свое требование тем, что героев картины Манского ожидает "неминуемая кара" со стороны северокорейских властей. "В одной и той же публикации бывший министр культуры осуждает то, что мы подрываем дружеские отношения России с Северной Кореей, и выражает опасения, что эта дружеская страна может расстрелять людей, которых мы снимали. В этой же публикации он признается, что он, образованный, много бывающий за границей человек вполне либеральных взглядов, позвонил директору международного кинофестиваля. Швыдкой ведь прекрасно понимает, что его никто не послушается, но все равно это делает, да еще публично в этом признается. Какова же должна быть степень внешнеполитической зависимости России от КНДР? И о причине такой зависимости нетрудно догадаться, ведь КНДР является одной из немногих "прогрессивных стран мира", поддержавших аннексию Крыма, - вместе с Зимбабве, Венесуэлой, Кубой и другими", - говорит Виталий Манский. Надо сказать, что о дальнейшей судьбе героев картины "В лучах солнца" задумывался не только Швыдкой, но и авторы фильма. Однако ни Виталий Манский, ни Евгения Лачина не считают, что Зин Ми и ее семье может что-то угрожать. "Доподлинно я ничего не знаю о судьбе людей, которые присутствуют у нас в кадре. Но я знаю, что наши сопровождающие до нас сопровождали съемочную группу датской картины, которая куда жестче, чем наш фильм, высмеивает северокорейские реалии. Однако после выхода датской картины они остались живы и продолжили работу в той же сфере. Что касается Зин Ми и ее родителей, то они не делали ничего по собственной инициативе и тем более по нашей просьбе. Все, что есть в кадре, - это результат прямых указаний, полученных от северокорейской стороны", - объясняет режиссер. Такого же мнения придерживается и Евгения Лачина. Над окончательным вариантом фильма Виталий Манский работал уже в Риге, куда переехал из Москвы "в связи с событиями в Украине и общим российским климатом последнего времени". Кроме того, российский Минкульт практически наложил запрет на профессиональную деятельность Манского в России, обвинив режиссера в "антигосударственной деятельности". Возможно, это связано с тем, что Манский был организатором писем в поддержку украинских коллег, в частности Олега Сенцова. Фильм "В лучах солнца", объехавший уже множество стран, все еще не появился в российском прокате. В отличие от некоторых других известных лент о КНДР, фильм Манского - не сатира и не карикатура. А единственные эмоции, которые можно увидеть в фильме, - это слезы Зин Ми. "Мне кажется, это ее последние слезы, - говорит режиссер. - Она уже входит в состояние элемента системы, которая не предполагает индивидуальных реакций и искренних чувств". (Алла Гаврилова, «NEWSru.co.il»)

«В лучах солнца» Виталия Манского: Раз Корея, два Корея. Можно было бы, перефразируя Бодрийяра, сказать, что Северной Кореи не существует. Есть Корея-шутка, Корея-страшилка, Корея-мем: страна поющих детей и зомбированных взрослых с нелепым диктатором во главе. Это тоталитарное государство, которое явлено миру исключительно через сетевой фольклор и юмористические новостные заметки, и в таком цирковом качестве оно куда более реально для сознания западного человека, чем вся остальная страна за пределами туристических маршрутов. Северокорейская пропаганда хорошо это понимает и, кажется, охотно поддерживает абсурдистский имидж на нужном уровне: тогда настоящие свидетельства беглецов, спасшихся от режима, становятся слегка ирреальными - чем-то вроде преданий, правдоподобных, но далеких и никак не проверяемых рассказов из первых уст. Режиссер-документалист, следовательно, в Северной Корее столкнется с двумя проблемами. Первая - что вообще можно снять документального там, где слово «реальность» не имеет особого смысла? Вторая заключается в том, чтобы сделать фильм о Корее без оглядки на ее распространенный образ, созданный из завлекающих новостей, черного юмора и завалов медиамусора. Об этом - фильм «В лучах солнца» Манского: не столько о Корее, сколько о бессилии режиссера перед этими вопросами. Как построена эта картина? Официально Манский со съемочной группой делали в Корее топорное пропагандистское кино о том, как восьмилетняя девочка живет с родителями, учится в школе и готовится к участию в большом государственном празднике. Параллельно и втайне от северокорейских властей были сняты и другие кадры: камеру оставляли включенной между дублями, и в нее попадали люди с каменными лицами и в неброской одежде, раздававшие команды послушным актерам. И парадные, и тайком снятые сцены в итоге столкнули на монтаже, и в получившемся фильме мы видим не только пропагандистскую картинку, но и ее оборотную сторону - нехитрый трюк, вокруг которого и выстроен весь остальной материал. Манский в интервью говорит, что первоначальный замысел был в том, чтобы снять пропагандистский фильм по-настоящему, без фиги в кармане. Фактура, дескать, настолько абсурдна, что сама себя разоблачит. Идея довольно странная, если вдуматься: раз изображение говорит само за себя, зачем куда-то ехать с камерами? Уж чего-чего, а видеоматериалов северокорейский режим подарил миру предостаточно, бери да монтируй found footage. Но режиссер едет в Корею лично и, похоже, с той же целью, что и обычный турист. Сначала - просто поглядеть на диковинку, потом (главный пункт в программе экстремальных развлечений), пощекотать себе нервы, обмануть приставленного гида и успеть краешком глаза увидеть скрытую Корею, тайную Корею, спрятанную Корею. Интересно ведь! Боюсь, что хорошие кассовые сборы этой картины обусловлены примерно тем же. Хотя «В лучах солнца» успешно прикидывается умным серьезным высказыванием о тоталитаризме, на деле фильм рассчитывает на обыкновенное ярмарочное любопытство, призывая нас поглядеть с безопасного расстояния на нечто пугающее и заманчивое. Съемки скрытой камерой для этого и предназначены, в этом их притягательная сила - уметь одновременно будоражить близостью и успокаивать отдаленностью. Работает безотказно: что в реалити-шоу, что в порно, что в плохой документалистике. В остальном же приходится констатировать, что о Северной Корее фильм «В лучах солнца» не говорит совершенно ничего. Иной задачи, кроме вуайеристской, у этого фильма, пожалуй, и нет. Режиссер не пытается ни разобраться, как устроен северокорейский режим, ни вникнуть в местные условия человеческого существования, ни взглянуть на страну хотя бы под каким-то новым углом. Глубина анализа здесь находится на уровне образовательного ютюб-ролика: вы только представьте себе, в КНДР есть тоталитаризм и пропаганда, а люди там лишены индивидуальности и ходят стройными рядами. Зато Манского очень увлекает сам процесс разоблачения. Кроме прочего, он заключается еще и в том, чтобы наблюдать, как за маской тоталитарной идеологии проглядывает физиологическая природа людей: зевки, случайные взгляды исподлобья, почесывания (есть, конечно, и слезы, но их автор придерживает до конца фильма - у него там, видите ли, мощный финал). Поэтому Манский, как опытный следователь на допросе, ломает своих героев: светит лампой в глаза, подолгу тычет камерой в лицо, ловит на оговорках и ошибках и результаты показывает зрителю. (Смотрите, смотрите - девочке холодно! А вот у этой - глядите-ка! - глаза слипаются! А эта - зевнула!) Это единственная реальность, которую он может выпытать из жителей потемкинской деревни. Ее-то нам и преподносят как драгоценную, с превеликим трудом добытую документальную правду. Проблема в том, что никакого другого фильма в результате получиться не могло. Документалистика прямого наблюдения в Северной Корее попросту не срабатывает. Режиссер либо натыкается на непреодолимо фальшивую бутафорию потемкинской деревни - и тогда погоня за реальностью теряет всякий смысл. Либо он пускает в ход скрытую камеру, чтобы взглянуть на закулисье, - и тогда фильм превращается в пытку, а режиссер, отказывающий своим героям в праве на частную жизнь, собственное мнение и тело, становится на одну сторону с тоталитарной властью. Но можно снимать и по-другому. К счастью, у нас под рукой есть другой документальный фильм 2016 года, «В самое пекло» Вернера Херцога. Северной Корее там посвящен небольшой фрагмент, но за эти двадцать минут фильм успевает наглядно сделать то, чего не смог Манский за полтора часа. Херцогу не приходится разоблачать людей пристальным наблюдением и выдавливать из них нечто «настоящее»; они могут отыгрывать свои роли и быть сколь угодно ненатуральными. Он не заворожен коллективными представлениями и мифами о Северной Корее, и потому не ведет себя как турист и не говорит банальностей. Легкая и удобная тема пропаганды, за исключением пары флегматичных реплик («Похоже, личные мнения здесь являются отражением вездесущей идеологии»), тоже никак не поднимается. Зато, в отличие от Манского, Херцог знает, что хочет сказать. Он снимает фильм про вулканы, про тонкую пленку цивилизации над бездной хаоса, и КНДР - просто еще один вид порядка, который люди надстроили над кипящей лавой. Для Херцога в этом смысле жители Северной Кореи ничем не отличаются ни от нас, ни от жителей деревни в Вануату, ни от игуан. Как оказывается, в этом взгляде куда больше сочувствия к людям, чем в многозначительной российской картине. (Артем Хлебников, «Cineticle»)

Очень талантливый режиссер, фильм срезонировал с моим позднесоветским детством. Бестолковые линейки, октябрята, зомби ветераны, пустые речи - вот это все... (Кирилл Семаев)

Слишком много эмоций. Это настолько чуждый мир, что кажется, вот-вот сейчас все эти люди закончат нести чушь и кривляться, побросают свои муляжные шмотки и начнут радостно танцевать. Ведь неужели даже кураторы-вдохновители в телогрейках настолько деформированы, что серьезно думают, их "идеальная картинка" может кого-то вот по эту сторону границы хоть в чем-то убедить? Не понимаю... (Анна Денисова)

Распад личности в лучах культа! Про КНДР мы часто слышим в новостях, но совсем ничего не знаем о жизни людей в этой закрытой стране. Казалось бы, невероятно, но Виталий Манский получает согласие от властей Северной Кореи снять документальный фильм, правда по сценарию «товарищей». Откуда такая удача? Видимо репутация режиссера, снявшего в 2000 году фильм «Неизвестный Путин», и лаги корейского «интранета» сыграли не последнюю роль. Естественно, фильм предполагался в высшей степени прославляющий успехи и достижения КНДР, он должен был показать, как счастливо там живут люди (особенно дети) и какой чудесный правитель стоит у руля! Для этого к киногруппе были приставлены специальные соглядатаи, а уровень «папьемашизма» и пропагандистских уловок перекосил суровую реальность до неузнаваемости. Но не тут-то было! В данном случае кино-оружие нанесло сокрушительный удар по самим «горе-сценаристам». И он тем ощутимее, что снимали все по сценарию, как хотела принимающая сторона, кроме редких кадров, которые были сняты скрытой камерой. Монтаж и сохранение рабочих моментов фильма, позволяют только примерно представить уровень человеческой катастрофы в Северной Корее, но даже от этого становится жутко. Я уверен, что рано или поздно этот фильм войдет в учебники по монтажу и RAW-кинематографу. Меня поразили стеклянные глаза «товарища», который со стороны КНДР отвечал за то, чтобы в фильме все получилось «красиво». Его заискивающая улыбка и попытки сделать «как надо» в кадре, добавить счастья и патриотизма - останутся в моей памяти навсегда. Прежде всего потому, что они мне показались знакомыми! Но самое страшное это общая податливость и безропотность, с которой миллионная массовка играет в этом бесконечном «фильме» для одного зрителя. Честно говоря, до сих пор не могу в это поверить. Если кому-то кажется, что сегодня культ личности нельзя довести до абсолюта, что диктатура тотальной лжи невозможна, что нельзя сломить волю миллионов, «добро пожаловать» в Северную Корею. И если вы думаете, что эта катастрофа где-то там далеко и вас не касается, то вот тут нас ждут очевидные огорчения, поскольку зеркальная противоположность является в некотором роде формой тождества. За скобки выношу моральные оценки поступка режиссера по отношению к участникам фильма: думаю, что их судьба незавидна. Фильм смотреть обязательно! Высшие оценки! (a5zima)

Посмотрев этот фильм, мне срочно понадобился заряд цветного, доброго, позитивного. Пустые "немые" некрасивые бледные лица, разучившиеся улыбаться, нелепые одежды, прически, слова. Они вообще не разговаривают между собой, совсем - ни в одном кадре. Этот героический фильм родился для всех нас, всего мира - смотрите, как можно стереть еще живых людей. Конечно, тоскливый саундтрек и вообще звуковое сопровождение - как в полной тишине - помогает проникнуться, но здесь правда не нужны художественные приемы. Эти глаза, эти погасшие глаза... Я помню такую жизнь, я жила ее, и это ужасно. Психический концлагерь - и все это происходит сегодня, сейчас, и эти дети растут травмированными, и открой КНДР ворота - они не смогут адаптироваться, как то самое поколение, которым открыли двери... Жгучее кино, как слеза по открытой ране. (Sangryl)

Многие из нас, слыша о Северной Корее, часто посмеиваются. Да и сам я могу пошутить-посмеяться. Недавно вот посмеялся с комедии с Сетом Рогеном и Франко ("Интервью» - кто не видел). Это просто дико смешно, как можно 50 лет держать над страной эксперимент, позаимствованный именно с наших краев. Когда ради шмоток и яхт одного алчного шизика, миллионы людей ведут образ настоящих рабов. Только тут непокорных, не секут плетью, как это было на Западе больше 150 лет назад они просто исчезают. Ни у кого нет будущего, ни у кого нет вообще ничего. Пока смотришь фильм, очень сильно переживаешь за эту показательную семью, которой подсовывают стандартные материальные блага. Я, если честно, застал последний год пионерии. Я смотрел этот фильм и видел в нем свое прошлое с хлебом по 22 копейки и герпесными автоматами с газировкой. Прошлое, куда так много желающих вернутся. Можно конечно с облегчением вздыхать над тем что у нас не у них уже. Но кто застрахован? Чрезмерное желание развешивать флаги и не критиковать лидера, пока не дремлет враг за границей. Во время просмотра, я залез на Википедию и почитал как пришел к власти Ким Ир Сен. Он пришел во время войны из-за раскола страны советами, а все последующие годы поддерживалась видимость этой самой войны, только врагов становилось все больше. Например, переставший оказывать финансовую поддержку Китай, Америка, давшая свободу Югу... Это фильм, который нужно смотреть и сравнивать. И сравнивать не с тем, где-то там, а с тем, где ты живешь. (mavr12345)

Режиссерский замысел донесен столь отчетливо, что очень трудно абстрагироваться от материала и писать только о том, как это снято. Тут все завораживает: эстетика операторской работы, чудовищный гротеск происходящего, безупречно безысходная музыка. Дерзость режиссера, наконец. Можно спорить о правоте сторон, но в любом случае этот фильм - блестящий пример того, как по заказному сценарию можно снять такое, что итоговый посыл будет прямо противоположен идее заказчиков. После увиденного остается: а) порадоваться за режиссера, что он уже не на корейской территории и б) выразить уважение и благодарность тем немногим кинотеатрам, которые не сняли ленту с проката. (Tatiana Kulygina)

Чудовищное превращение бабочки в отвратительную личинку. Ода разложению, надгробие всему человеческому. Такие чувства возникают при просмотре этого фильма. Он прекрасен в своей отвратительной наигранности. Здесь, где люди превращаются в декорации, а декорации превозносятся до образа и подобия высшего существа. Только так можно выжить в мире тоталитаризма. Голос из-за занавески повторяет каждому выступающему на сцене «вы должны сказать это», или «давайте попробуем еще раз». Эти голоса здесь повсюду и, кажется, что они никогда уже не умолкнут в моей голове. Теперь и я буду задумываться - как избежать этого? Как спастись, от этих людей, указывающих из-за красной шторки, справа, сбоку, слева, со всех сторон... Поступать самостоятельно, научиться думать самостоятельно и больше не спрашивать «а что, собственно, я должен теперь говорить?». Растерянность и конфуз - стоит только на секунду исчезнуть одному усохшему командиру-постановщику. Люди не способные жить, когда им не говорят, что делать. После просмотра хочется бежать и делать что-то со всем этим. Потому что приходит такой страх, что вдруг, однажды все это станет реальностью «здесь». Декорации займут место людей... А что делать? Как поступить? Вот этого ответа «В лучах Солнца» не дает. И это хорошо. Потому что в фильме хоть и есть закадровый голос, но он не говорит, что делать. Он указывает на дорогу, идти по которой смертельно опасно и невозможно. Мне особенно понравилась сюжетная линия этого красного цветка, бегонии. Первый раз она на подоконнике. Красивый, большой цветок в полупустой комнате. Островок жизни - в храме смерти. Столько акцентов на этом растении, кажется почти незначительных, но ярких. Каждый этот акцент - как удар в колокол. Но потом выставка. Оказывается, каждый должен подготовить точно такой же цветок. Еще задумываешься - «наверное, этот особенный, такой большой, красивый, красный». Но на выставке все цветы одинаковые... И семейные фото на фоне красных растений выглядят чудовищно, как искажение реальности в кривом зеркале. Точно цех по производству декораций. Выращенные в тепличных условиях люди, не способные думать и принимать решения - как и эти растения. Страшно ли жить этим людям? Страшно ли жить, не зная другой жизни? В этом печаль и ужас. Человек ко всему привыкает, и жить может по-всякому. Даже если всю жизнь нужно прожить, изображая из себя декорацию личности и инструмент в руках солнцеликого вождя. Для меня глубина этого фильма заключена именно в мысли, что люди могут так жить. Ужасы тирании, шуты-диктаторы, изображающие из себя бога, могут стать идолом для миллионов. И делают так. И будут так делать. Спасибо, автору этого фильма, за эту пугающую, но важную мысль. (midwich)