ФОКСТРОТ (2017)
FOXTROT

Главный израильский фильм 2017 года: трехчастная парабола с элементами абсурда и гротеска - о жизни как неотрепетированном танце случая и судьбы.

Михаэль и Дафна узнают, что их сын Йонатан погиб во время прохождения воинской службы. Помимо самой трагедии на Михаэля взваливается груз эмоций скорбящих родственников и излишнее внимание армейских бюрократов. Вскоре оказывается, что Йонатан жив и здоров, а погиб его полный тезка. Но дело этим не заканчивается...

Тель-Авив, на пороге фешенебельной квартиры Михаэля (Лиор Ашкенази) и Дафны (Сара Адлер) появляется военный эскорт с трагическим известием: их сын погиб, исполняя воинский долг. Супруги опустошены ужасной вестью. Пока жена находится под воздействием снотворного, Михаэль пытается совладать с приступами ярости, боли и отчаяния. А в это время на удаленном КПП солдаты борются со скукой армейской жизни и переживают редкие мгновения смертельной опасности... Среди них Йонатан Фельдман (Йонатан Ширай) - живой и невредимый сын Михаэля и Дафны...

ВЕНЕЦИАНСКИЙ КИНОФЕСТИВАЛЬ, 2017
Победитель: Приз Большого жюри «Серебряный лев» (Шмуэль Маоз), Приз всемирной католической ассоциации по коммуникациям - особое упоминание (Шмуэль Маоз), Премия молодежного жюри «Arca CinemaGiovani» за лучший фильм (Шмуэль Маоз).
Номинация: «Золотой лев» (Шмуэль Маоз).
ЕВРОПЕЙСКАЯ КИНОАКАДЕМИЯ, 2018
Номинации: Лучший режиссер (Шмуэль Маоз), Университетская премия (Шмуэль Маоз).
АЗИАТСКО-ТИХООКЕАНСКАЯ КИНОПРЕМИЯ, 2017
Номинация: Лучший фильм (Майкл Вебер, Виола Фюген, Эйтан Мансури, Седомир Колар, Марк Башет, Мишель Меркт).
ИЗРАИЛЬСКАЯ КИНОАКАДЕМИЯ, 2017
Победитель: Лучший фильм, Лучший режиссер (Шмуэль Маоз), Лучшая мужская роль (Лиор Ашкенази), Лучшая работа оператора (Джиора Бейач), Лучшая музыка (Амит Познански, Офир Лейбович), Лучший монтаж (Арик Лахав-Лейбович), Лучший художник-декоратор (Арад Сават), Лучший звук (Алекс Клод).
Номинации: Лучший сценарий (Шмуэль Маоз), Лучшая женская роль второго плана (Шира Хаас), Лучшие костюмы (Лаура Шейм), Лучший грим (Орли Ронен), Лучший подбор актеров (Шамутал Зерем).
МКФ В ВАЛЬЯДОЛИДЕ, 2017
Номинация: Главный приз «Золотой колос» за лучший фильм (Шмуэль Маоз).
МЮНХЕНСКИЙ КФ, 2018
Номинация: Главный приз (ARRI/OSRAM) международного конкурса за лучший фильм (Шмуэль Маоз).
МКФ В ПАЛМ-СПРИНГС, 2018
Победитель: Перспективный режиссер (Шмуэль Маоз).
Номинация: Премия ФИПРЕССИ за лучший фильм на иностранном языке (Шмуэль Маоз).
МКФ В АФИНАХ, 2017
Победитель: Приз города лучшему режиссеру (Шмуэль Маоз).
МКФ В ПОРТЛЕНДЕ, 2018
Номинация: Приз зрительских симпатий за лучший художественный фильм (3-е место) (Шмуэль Маоз).
МКФ «БРАТЬЯ МАНАКИ», 2018
Номинация: Приз «Бронзовая Камера 300» (Джиора Бейач).
МКФ «КАПРИ, ГОЛЛИВУД», 2017
Победитель: Лучший фильм на иностранном языке (Израиль).
МКФ В МАКАО, 2017
Победитель: Лучший сценарий (Шмуэль Маоз).
Номинация: Лучший фильм (Шмуэль Маоз).
КФ В ЛЮКСЕМБУРГЕ, 2018
Победитель: Гран При (Шмуэль Маоз).
КФ В ЗАГРЕБЕ, 2017
Победитель: Приз зрительских симпатий (Шмуэль Маоз).
Номинация: Главный приз «Золотая коляска» (Шмуэль Маоз).
ПРЕМИЯ «ХЛОТРУДИС», 2019
Номинация: Лучшая работа оператора (Джиора Бейач).
ПРЕМИЯ «СПУТНИК», 2017
Номинация: Лучший фильм (Израиль).
КАМЕРИМАЖ, 2017
Победитель: Лучший режиссерский дебют (Шмуэль Маоз).
НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОВЕТ КИНОКРИТИКОВ США, 2017
Победитель: Лучший фильм на иностранном языке.
ВСЕГО 19 НАГРАД И 20 НОМИНАЦИЙ (на 26.04.2019).

Второй полнометражный художественный фильм Шмуэля Маоза.
По словам режиссера, фокстрот () - "это танец, который человек танцует со своей судьбой. В фокстроте масса вариаций, отклонений, масса вариантов движения, но он всегда заканчивается также, как начался. Поэтому это типичный танец с судьбой - неважно, что и как, заканчиваешь ты в той же предрешенной позиции".
Шмуэль Маоз охарактеризовал свой фильм, как "философский пазл".
Идея первой «шоковой» части родилась у Маоза после случая с его дочерью. Однажды утром она отправилась в школу, а через полчаса отец из СМИ узнал, что террорист взорвал автобус, на котором дочь должна была ехать. Дозвониться к ней Маоз не смог (из-за огромного количества звонков «легла» мобильная связь). Вскоре дочь вернулась домой, так-как на автобус она опоздала... "Я пережил наихудший час в своей жизни. Это было хуже, чем все время, которое я провел на войне", - вспоминал режиссер.
Во время Ливанской войны 1982 года () 20-летний Шмуэль Маоз был танкистом (наводчик орудия), и 45 дней находился в зоне боевых действий, где был ранен.
Транспортные средства, показанные в картине - .
Кадры фильма: ; ; ; .
Премьера: 28 августа 2017 (Тель-Авив).
Трейлеры: ивр. - ; англ.- ; рус. - .
В 2018 «Фокстрот» выдвигался от Израиля на премию «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке», вошел в шорт-лист, но номинирован не был.
Картина собрала множество наград на международных фестивалях и снискала похвалу кинокритиков, но на родине в Израиле «Фокстрот» вызвал неоднозначные отклики, поскольку армия относится к числу наиболее уважаемых в этой стране институтов.
Израильский министр культуры и спорта Мири Регев () не только не поздравила создателей фильма с наградой Венецианского кинофестиваля, но и подвергла картину резкой критике. "Это просто возмутительно, что израильские деятели искусств вносят лепту в очернение самой моральной армии в мире в глазах молодого поколения, распространяя ложь, которую они маскируют под искусство", - заявила она. "И это очень печально, что израильские фильмы, вредящие репутации Государства Израиль и репутации солдат ЦАХАЛа (), почти автоматически принимают с распростертыми объятиями за рубежом", - добавила она, отметив, что подобные инциденты крайне на руку активистам BDS () и врагам Израиля.
На вопрос, обеспокоен ли он, что в Израиле многие считают его "предателем", Маоз ответил: "Каждое общество должно стремиться к тому, чтобы стать лучше. Основным и необходимым условием для совершенствования является способность принимать критику. Если я критикую место, где живу, - значит я беспокоюсь о нем. Я делаю это, потому что хочу защитить его. Я делаю это из-за любви к нему" ().
Официальные сайты и стр. фильма: ; ; ; ; ; .
«Фокстрот» на Allmovie - .
О картине на сайте Израильского кинофонда - .
«Фокстрот» в онлайн-базе данных израильского кино - .
На Rotten Tomatoes у фильма рейтинг 95% на основе 134 рецензий ().
На Metacritic «Фокстрот» получил 88 баллов из 100 на основе рецензий 34 критиков ().
Картина входит в список «Лучшие фильмы» по версии сайта Rotten Tomatoes.
Андрей Плахов и Петр Шепотинник включили «Фокстрот» в список «Памятное - важнейшее - любимейшее кино 2017 года» по опросу журнала «Искусство кино» ().
"Парадоксальное отражение израильской жизни, в которой абсурд стал нормой" - Андрей Плахов.
Рецензии: ; .
Шмуэль Маоз / Samuel Maoz (род. 23 мая 1962, Тель-Авив) - израильский кинорежиссер и сценарист. Свой первый фильм снял в 13 лет. Когда началась Первая Ливанская война, Маоз проходил срочную службу в танковых войсках. После окончания военных действий поступил на факультет кино художественной академии Beit Zvi, окончил в 1987. Его полнометражный игровой дебют «Ливан» (2009 ) был удостоен «Золотого льва». Подробнее - .
Лиор Ашкенази / Lior Ashkenazi (род. 28 декабря 1969, Рамат-Ган) - израильский актер. Подробнее - .
Сара Адлер / Sarah Adler (род. 18 июня 1978, Париж) - французская и израильская актриса. Подробнее - .

ИНТЕРВЬЮ С ШМУЭЛЕМ МАОЗОМ [1] "Фокстрот - это танец человека со своей судьбой". Режиссер Шмуэль Маоз рассказывает о том, как возникла идея фильма "Фокстрот". Спустя восемь лет после того, как его автобиографический фильм «Ливан» (полностью снятый внутри танка) победил в Венеции, Шмуэль Маоз второй раз победил на Венецианском кинофестивале. Его нашумевший «Фокстрот» снят в необычной манере - в трех частях. В центре фильма - история семьи, переживающей дикую трагедию, пронзительный анализ последствий коллективной травмы. Калеем Афтаб: Фильм начинается с сообщения о смерти сына. Что легло в основу этой истории? Шмуэль Маоз: Это произошло со мной давным-давно. Моя старшая дочь почти ... каждый день просыпалась поздно и просила меня вызвать ей такси, потому что опаздывала в школу если бы ехала на автобусе. В какой-то момент это стало слишком накладно для нас, к тому же я считал, что это неправильно с точки зрения воспитания. Так что однажды утром она снова попросила меня вызвать такси, но я отказался и посоветовал ей ехать на автобусе, как делают все остальные школьники. Мы поспорили, но в итоге она все же поехала на автобусе номер пять - известный тель-авивский маршрут по центру города. А через полчаса после того, как она вышла из дома, я услышал, что именно на этом маршруте террорист взорвал бомбу в автобусе. Десятки людей погибли. Я пытался дозвониться до нее, но связь не работала из-за огромного количества звонков. Тогда я пережил самый страшный час в моей жизни. Худший, чем за все то время, что я воевал. Через час она вернулась домой..." - Почему вы решили соединить эту семейную историю с другой - о военной службе? - Потому что я хотел снять более сложную историю. - Вы сделали фильм, составленный из трех частей, киноязык, стиль каждый из которых резко отличен от другой. Почему? Как вам это удалась? - Когда я начинал этот проект, я решил, что первый эпизод должен быть шокирующим, должен встряхнуть зрителя, второй должен его загипнотизировать, а третий должен быть трогательным. Есть, конечно, и другие причины, почему это так - каждый эпизод соответствует его главному герою. Первый отражает характер отца - Михаэля. Этот киноязык острый, холодный, плотный, симметричный визуально, составленный из длинных, точно выверенных кадров. Третий эпизод больше связан с матерью, в нем больше голубоватых оттенков, он нежный и теплый. Эпизод сына - Йонатана - средний в фильме: будто парит, стелется низко над землей, как внутренний мир художника, погруженного в себя. Этот фильм - философский паззл, если мне позволено произнести вслух такое грубое слово. - Вы могли выбрать для названия любой танец. Почему выбор пал именно на фокстрот? - Фокстрот - это танец, который человек танцует со своей судьбой. В фокстроте масса вариаций, отклонений, масса вариантов движения, но он всегда заканчивается также, как начался. Поэтому это типичный танец с судьбой - неважно, что и как, заканчиваешь ты в той же предрешенной позиции. - Создается также впечатление, что для главных героев картины Катастрофа - это также начало и конец истории в каком-то смысле. Вы тоже так чувствовали, снимая фильм? - Да, в каком-то смысле, поскольку фильм рассказывает о двух поколениях - неважно, второе ли это или третье поколение переживших Катастрофу, все равно они переживают эту травму во время службы в армии, и кажется, что это травма будет всегда. Вы можете сказать, что нам навязали эту ситуацию, но ведь, с другой стороны, мы могли бы ее избежать. Думаю, тема, нарратив Катастрофы, передаваемая из поколения в поколение, есть символ памяти Катастрофы. - Восемь лет прошло прежде, чем вы сняли следующий фильм после «Ливана», получившего Золотого венецианского льва? Почему? - На самом деле, не восемь, а три года до начала съемок «Фокстрота». Поскольку, кроме кино, я занимаюсь разными другими вещами - я пишу книгу, рисую, воспитываю своих детей. Стараюсь делать сразу несколько дел, а не посвящать все свое время только съемкам фильмов. (Калеем Афтаб, «Cineuropa»)

[2] Шмуэль Маоз начинает рассказ о своем фильме с воспоминания о том, как он убил в первый раз. В июне 1982 года во время операции «Мир Галилее», более известной как первая Ливанская война, он был наводчиком орудия в заблудившемся танке, экипаж которого получил единственный внятный приказ - все время двигаться на север. «Ливан» - предельно субъективный фильм. Маоз нашел единственно верное кинематографическое решение для того, чтобы передать свой личный опыт: действие картины почти полностью происходит в танке. Зритель становится пятым членом экипажа - он точно так же, как солдаты, не понимает, что происходит; он видит мир их глазами, через прицел ... орудия. В прицеле - разрушенные дома и убитые люди (в этих городских эпизодах есть нечто, что неуловимо роднит «Ливан» с первыми послевоенными картинами итальянских неореалистов). Никаких претензий на объективность - ее нет. Правда тут рождается из фрагментов действительности, воспринимаемой предельно субъективно. У Маоза родовое проклятие кинематографа, вуайеризм, становится фатальным: видоискатель камеры приравнивается к прицелу, и другого способа увидеть внешний мир не существует. О том, как из военного опыта спустя почти тридцать лет родился кинофильм, получивший венецианского «Золотого льва», Шмуэль Маоз рассказал «OpenSpace». - Это ваш первый игровой фильм? Что вы делали раньше? - Ничего серьезного, за исключением одного арт-проекта для канала Arte. Находился, скажем так, на темной стороне кинематографа - снимал рекламу. Один ролик кормит тебя целый месяц. По большому счету, «Ливан» - моя первая настоящая работа. - «Ливан» вы как терапию задумывали, как попытку избавления от травмы? - Конечно, это терапия, хотя изначально такой цели не было. Как родилась идея фильма? Да не было никакой идеи - была эмоция, потребность выплеснуть свой опыт, показать войну такой, какая она есть. Неприкрытую правду, без украшательств, без героизации. Вы знаете о войне из фильмов, где один за всех и все за одного. Полная чушь. В ситуации между жизнью и смертью ты всегда один. Вот меня спрашивают, вижусь ли я с однополчанами. Нет. По правде говоря, никто не хочет видеть своих боевых товарищей, потому что после войны жизнь посвящена попыткам все забыть. Странно искать встречи со своими друзьями из ада. «Ливан» - фильм о том, как человек против своей воли оказался в непереносимой ситуации выбора между животным инстинктом самосохранения и потребностью оставаться человеком. На войне ты убийца по определению. Если не выстрелишь, твой друг погибнет из-за тебя. Нельзя сказать: «Да, имеется моральная дилемма, подумаю над ней и завтра решу». Решение требуется принять за доли секунды. И его последствия останутся с тобой навсегда. - Два года назад Ари Фольман сделал анимационный «Вальс с Баширом» о той же самой войне. Очевидно, что она стала травмой целого поколения... - В результате такой войны индивидуальный кошмарный опыт становится опытом национальным. Он порождает больное, страдающее общество. Я все время думаю: чем первая Ливанская отличается от других? Почему она стала нашим Вьетнамом? Понимаете, например, в Шестидневной войне было две армии, все в форме. Понятно, кто свой, кто чужой. От этого, конечно, не легче, но можно хотя бы ориентироваться на местности. У нас все было по-другому: боевые действия велись в населенных пунктах, враги в джинсах - как понять, кто из них гражданский, кто военный? Приказы постоянно менялись на противоположные. Чистый хаос, в котором оказались обычные люди, вырванные из нормальной ситуации. Когда смерть становится чем-то повседневным, а жизнь - случайным и мимолетным, ты вынужден поступать вразрез с моральными установками, на которых ты вырос. Потом можно делать вид, что ничего не произошло, вытеснять воспоминания или, наоборот, бесконечно к ним возвращаться - но это теперь навсегда. В конечном счете от этих воспоминаний отслаиваются все формальные причины, вся геополитика. Остается только то, что делает войну войной, - убийство человеком человека. - Вы ведь попали в армию не по своей воле, по призыву. Тогда у вас были какие-то представления о долге, патриотизме? Или война уже тогда казалась чем-то неправильным? - Двадцатилетний солдат таких вопросов себе не задает. Ему кажется, что он играет в войну взрослыми игрушками. - То есть о политике вы не думали? - В двадцать лет? Нет, конечно. На войне никто не убивает ради идеи. Просто инстинкт. Я помню, был момент (он в фильм не вошел), когда я не стал стрелять, и кто-то снаружи заорал: «Ну и что за придурки там, в танке? Почему не стреляете, трусы?» Понимаете, какое давление? - Почему вам потребовалось столько времени - почти тридцать лет - чтобы рассказать о своем опыте? - Я хотел снять фильм как режиссер, кинематографист, а не как ветеран, который везде побывал и все знает. Нужна была дистанция, нужно было время. Я начал писать сценарий много лет назад и не раз пытался к нему возвращаться. И каждый раз, садясь за стол, я начинал чувствовать специфический запах. - Какой именно? - Горящего человеческого мяса. И сразу вслед за ним - я уже хорошо знал эти приступы - возвращалось все остальное: ужас, ощущение смертельной опасности. Но однажды я просто сел и написал сценарий, и мне больше ничего не мешало. Прекрасно помню тот день, он начался с самоуничижения: «Прошло столько лет, а ты ничего так и не сделал». Я ведь всегда в глубине души понимал, что смогу. Просто махнул на все рукой, понял, что терять нечего, и бросился навстречу собственному страху. - Как вам пришла в голову идея снять фильм с точки зрения тех, кто сидит в танке? - Мне было важно передать свой опыт, и я понял, что это невозможно сделать, используя классическую структуру киноповествования. Я не хотел, чтобы зритель понял мои чувства - я хотел, чтобы он все почувствовал сам. Чтобы он полностью идентифицировал себя с моими персонажами. Я придумал: вы видите только то, что они видят; вы знаете только то, что знают они. Мне уже сказали много комплиментов, но я не считал и не считаю себя изобретателем какой-то оригинальной кинематографической концепции. Просто другого способа рассказать об этом я не представлял. - Танк был построен в павильоне? - Невозможно снимать в настоящем танке. В фильме два измерения: солдаты в танке и жизнь за его пределами, которую они видят через прицел. Сцены разрушенного города я снимал на натуре - все, кстати, в Тель-Авиве. А сам танк был построен в студии, по моим воспоминаниям. Когда декорация была готова, художники попросили меня прийти и проверить их работу, но я как-то тянул: «Может быть завтра? Или лучше на следующей неделе? Или через месяц?» И вот уже пора было решаться, всю ночь не спал, пришел на студию - кофе, завтрак, а потом зашел в павильон - и ничего, никакого страха. Был просто счастлив, что все получается. - Как вы объясняли актерам свои задачи? - Я их запер в темном тесном контейнере на несколько часов, чтобы они поняли, что это такое. Почувствовали на себе. Примерно то же самое я хотел сделать со зрителем. Потому что иначе ничего не объяснить. Я могу вам рассказать о своем опыте, вы выслушаете и скажете: «Да, я все понял». Но на самом деле вы ничего не поняли. Надеюсь, «Ливан» поможет понять. Я знаю, звучит пафосно, но главная задача фильма о войне - сделать так, чтобы войны больше не было. (Мария Кувшинова, «OpenSpace»)

[3] Фильмы Шмуэля Маоза входят в тебя, как остро наточенный нож в мясо. Его сюжеты и образы - специальные, отдельные. Они не расплываются в памяти, не сольются ни с чем стоящим по соседству, они выписаны ровной жирной краской, которая имеет редкое свойство намагничивать память намертво, не оторвешь. Сытая идиллия жизни тель-авивских буржуа, поданная с легкой иронией чуть зашкаливающегося smart-превосходства над обычным некомпьютеризированным бытом, одномоментно испаряется при известии о гибели сына на израильско-палестинском блокпосту. Тут почти как у Калатозова - Урусевского в «Летят журавли»: падает стена из элитных бетонно-стеклянных панелей и... война. Или почти война. Как бы война. Поствойна. Пост-поствойна. Или ... - гибридная война... Сколько ни подбирай определений, все равно война. Война-воровка с большой буквы, заглядывающая в жизнь сквозь камеры айфонов, сквозь глазки непробиваемых металлических дверей, сквозь отверстия танковых видоискателей. В том-то и кроется вечный зловещий сарказм этой ситуации: война там, где ее нет. И ничего с этим не поделаешь. Сколько ни снимает чуть похожие по стилю на Маоза фильмы язвительный философ палестинец Элиа Сулейман, сколько ни грузит нас тяжеловесными притчами израильтянин Амос Гитай, сколько ни выдают новые картины режиссеры из соседнего Ливана, война не может быть закончена по определению. Количество Нобелевских премий, выданных за ее утопическое прекращение, не идет в расчет. С этим можно лишь, накопив чуть спасительный цинизм, смириться - живут же, в конце концов, жители Апеннин рядом с ворчанием вулканов. Одним словом, жизнь взрослых героев дает трагический разворот. Далее - если идти строго по фильму - следуют сплошные спойлеры, состоящие из рискованных до наглости сюжетных зигзагов. Разъясняясь аккуратно, фильм деликатнейшим образом делится ровно пополам, чтобы ни с того ни с сего опрокинуть эту семейную трагедию в почти розыгрыш. А потом, едва успев поддаться игре, вновь спотыкаешься о грубую реальность обступающего, окольцовывающего сюжет насилия, которое сочится ядовитыми каплями из никак не заканчивающихся людских битв. Маозу и на этот раз удалось вооружить сюжет убийственной иронией, ­которая на первый взгляд не слишком монтируется с его кровоточащей сутью. Но эта ирония, разлитая с подчеркнутой отточенностью визуальных приемов, щеголяющих как гламуром, так и антигламуром, для режиссера, кажется, единственный способ защититься от неотменимости этого насилия. Блеск буржуазных интерьеров, как и колоритное запустение блокпоста, на котором дежурит то ли живой, то ли мертвый юный герой фильма с затычками в ушах, насильственны по отношению к вездесущности трагедии. И это не очередной вариант постмодернизма, кокетничающего моральной всеядностью. Скорее проявление истинной свободы автора, чем цинизм изощренного художника, удостаивающего мерзкую реальность высокомерным взглядом. Это в немалой степени результат конкретного жизненного опыта. Даже если принять во внимание, что Маоз не жалеет иронических красок ни для одного из героев обеих гибридно-негибридно воюющих сторон. И до-до-довоенный фокстрот, разносящийся по пустыне, звучит с праздной легкомысленностью для всех героев этой печальной истории. И для тех, кто охраняет блокпост, и для тех еще живых, пока не мертвых палестинцев, кто ждет от израильского солдата одобрительную отмашку на проезд из одного конца пустыни в другой - в направлении открытого всем ветрам и войнам горизонта. Фокстрот, кстати, до боли похож на тот, что звучал в финале памятного, не предвещавшего последующих сбывшихся войн фильма Абдрашитова - Миндадзе «Парад планет». ПЕТР ШЕПОТИННИК. Банальность, но я с нее тем не менее начну - снять второй фильм после успешного первого гораздо сложнее, чем дебютировать. А ведь «Ливан» получил в Венеции беспрецедентного для Израиля «Золотого льва». ШМУЭЛЬ МАОЗ. Нет возражений... П. Ш. Впрочем, «Фокстрот» - отличный фильм. И едва ли не самое сильное в нем - наблюдать, как перемешиваются и срастаются, образуя странный фьюжн, законы обыденной жизни и законы войны. Как эти законы взаимодействуют друг с другом - ведь они управляют разными состояниями человека... Ш. М. Все и так, и не совсем так. Во второй части фильма -так сказать, армейской - мне было важно, чтобы люди почувствовали: перед ними вовсе не конкретная реальность. Мне было неинтересно снимать реалистичный фильм о реальном блокпосте. Для меня блокпост - образ общества в миниатюре, апатичного и нервозного, общества искаженного мировосприятия, которое порождено очень сильными - былыми и нынешними - психологическими травмами. Когда герои, дежурящие на КПП, видят компанию молодых арабов на «Мерседесе», это становится кульминацией нездоровой ситуации. Похороны «Мерседеса» с палестинцами символизируют то, что мы предпочитаем хоронить в себе, прятать, игнорировать, мириться с этим, вместо того чтобы задавать себе глубокие вопросы. В общем, не надо быть гением, чтобы понять: это вовсе не конкретная реальность, а одна сплошная аллегория. Если люди будут воспринимать мой фильм как реалистичный, они упустят его суть. По большей части, это неверное понимание характерно для моей страны, в которой любой, даже малейший штрих насмешки над трагедией воспринимают болезненно. Я затрагиваю тему армии, а в Израиле это тема крайне щекотливая. Если бы я снял фильм о полиции, например, никто бы и слова не сказал: это же просто кино. Никто бы не говорил: «В израильской полиции на самом деле...» Когда касаешься армии, ты должен быть осторожнее и воплотить свой замысел очень четко. Тем не менее все равно кто-то наверняка не пожелает воспринять мой фильм в широком контексте. О чем, собственно, вы спрашивали? П. Ш. О том, как сливаются воедино законы реальной жизни и законы войны. Ш. М. Что ж, реальная жизнь есть реальная жизнь. А армия - это гигантская пустота, в армии совершается много ненужных действий. Ты спрашиваешь себя: «Зачем я здесь? Что я здесь делаю? Какой цели это служит?» Все алогично, иногда сюрреалистично. Полное ощущение, что это происходит не взаправду. П. Ш. Не было ли вам страшно иронизировать над такими серьезными проблемами? Ш. М. Нет, потому что мой фильм, насколько я его сам понимаю, - это прежде всего философская головоломка, попытка постичь само понятие «судьба». Это история об отце и сыне, которые находятся вдалеке друг от друга, но, несмотря на это расстояние и разлуку, влияют на судьбы друг друга. Я поставил себе трудную задачу: исследовать разрыв между тем, что мы можем контролировать, и тем, что не покоряется нашей власти. И считаю, что ирония всегда идет нога в ногу с фатумом, верой в свое предназначение, с ощущением, что ты поступаешь правильно и логично. Замысел фильма навеян одной историей, которая случилась со мной лично, давным-давно, когда моя старшая дочь была старшеклас­сницей. Она никогда не просыпалась вовремя, и, чтобы она не опоздала в школу, каждый раз приходилось вызывать такси. Это стоило недешево, и я постоянно думал, что плохо ее воспитываю. Однажды я велел ей ехать на автобусе, как все остальные, и если она опоздает в школу, то пусть опоздает, пусть научится на горьком опыте, что надо просыпаться вовремя. К школе шел автобус номер пять. И вот дочь пошла на автобус, а я через полчаса или еще раньше услышал по радио, что в автобусе номер пять подорвал себя террорист, десятки человек погибли. Конечно, я попытался позвонить дочери, но сотовая связь отключилась из-за возникшей перегрузки. И я за один час испытал такие ужасные ощущения, каких не испытывал на протяжении всей ливанской войны. Через час дочь вернулась домой. Оказалось, она не успела на автобус. Когда он отошел от остановки, она побежала за ним, но водитель ее не подождал. Вот я и подумал: ведь я исходил из нормальной житейской логики, но... П. Ш. Война в вашем фильме «Ливан» та же самая, что и в новом фильме? Или это уже другая война? Ш. М. Но это не война! Есть ирония, когда в финале появляется один из героев и говорит: «Тут идет война», а вы смотрите по сторонам и не понимаете: «Где же эта война, о которой он говорит?» Это полная пустота, куча ненужных действий... Да и финал затягивает вас в подобные ситуации. П. Ш. Роль живописи и музыки в этом фильме намного больше, чем в «Ливане». Ш. М. Замысел, который родился в моей голове, был в большой степени визуальным. Я увидел картину в интерьере... картину, которую повесили в квартире моих героев. Я увидел в ней хаос абстракции, но такой, который в каком-то смысле устоялся, обрел регулярную структуру. Мне показалось, что это, пожалуй, схема судьбы, круги вины. В любом случае это был сильный образ, ведь я не снимаю натуралистическое кино. Это кино про человеческий опыт в его развитии, визуальный ряд словно пропитывает душевное состояние героев. В этом фильме зрительный ряд - неотъемлемая часть истории. Один взгляд на квартиру Михаэля должен дать нам массу информации о нем; мы чувствуем его жизненную позицию через то, что висит у него на стенах. А свою первую фразу в фильме Михаэль произносит спиной к камере: «Я не хочу, чтобы здесь появились какие-либо люди». Пространство квартиры и картины на стене позволяют мне обойтись без многостраничных диалогов. Конечно, многое идет от головы: я строю фильм, опираясь на свой разум. Но считаю, что сердце фильма - это интуитивное отражение моего внутреннего мира, а о нем я мало что могу сказать словами. П. Ш. Однажды я брал интервью у кинооператора, который был на второй мировой войне. Он провел много дней на фронте и сказал мне, что боевые действия как таковые длились всего два-три процента времени. Остальное время они просто дожидались боя. Что значит для вас снимать ожидание чего-то? Ш. М. Я с вами соглашусь, напряженное ожидание изводит... Это самое сложное, потому что в бою сражаешься, свистят пули, включается инстинкт самосохранения, ты не руководствуешься никакими моральными кодексами, а просто дерешься, чтобы спасти свою жизнь. Работают первобытные инстинкты. А вот напряженное состояние ожидания - это действительно самая суть войны. Хотя я об этом никогда не задумывался. Я всегда говорю себе: вот придет журналист вроде вас и после третьего или четвертого интервью сам много узнаю про собственный фильм. Я всегда после таких бесед узнаю про себя много нового. П. Ш. Как изменилась ситуация по сравнению с временами, когда вы снимали «Ливан»? Изменил ли ваш фильм что-то в обществе? Как сейчас, после «Фокстрота», вы себя ощущаете? Вы напряжены, вы в отчаянии или надеетесь на изменения к лучшему? Ш. М. Я не рассчитываю, что мой фильм что-то изменит. Но тот факт, что он толкает людей к обсуждению и разговору об их выборе, - уже достижение. Ведь в Израиле многие считают, что депрессивное искусство нас ломает... Вы тоже наверняка слышите нечто подобное у вас в стране. П. Ш. О да! Ш. М. Так что, нет, я не отчаялся, но я далеко не наивен. (Петр Шепотинник, «Искусство кино»)

[...] Обжигающая драма Шмуэля Маоза, исследующая человеческую дезориентацию после известий о трагедии. Картина рассказывает о благополучной семье, которая узнает о гибели сына в армии, а затем выясняет, что это ошибка, сделана с высокой степенью искренности и мягкой иронии. Постоянные внезапные сюжетные повороты истории усугубляют чувство растерянности, беспомощности как у героев повествования, так и у наблюдающих за ними зрителей. [...] (Екатерина Визгалова, «Кино-театр.ру»)

Главный хит израильского кино последнего времени, который получил Гран-при жюри в Венеции [...]. Лихо собранная драма о солдате, родители которого думают, что он погиб, в то время как тот с другими сослуживцами мается тоской на безлюдном КПП. Из всего этого вырастает античная трагедия о взаимоотношениях отцов и детей, механизмах Рока и возмездия, приправленная умными формалистскими приемами и одной из лучших танцевальных сцен в истории кино. («Афиша»)

Технологии, Трамп и сказки дель Торо: Как прошел Венецианский фестиваль. [...] Второй по значимости приз - Гран-при жюри - получил израильский режиссер Шмуэль Маоз со своим «Фокстротом». В 2009 году его дебютный фильм «Ливан» уже удостоился «Золотого льва», а вторую картину пришлось ждать восемь лет, но ожидание того стоило. Родители получают известие о смерти сына - это и завязка, и основа сюжета, и в целом весь фильм. «'Фокстрот' - это танец человека с его судьбой, - говорит режиссер, - это философская притча, пытающаяся реконструировать размытую концепцию судьбы через историю об отце и сыне. Они далеко друг от друга, но, несмотря ... на расстояния и свои различия, они меняют судьбы друг друга. Задача, которая стояла передо мной, - разобраться с разницей, разрывом между теми вещами, которые мы можем контролировать, и теми, которые не можем». [...] (Елизавета Окулова, «КиноПоиск»)

Супруги Фельдман расходятся, их дочь совсем отбилась от рук, а сын ушел в армию. Известие о его гибели усугубляет и без того непростую ситуацию в семействе. Еще больше смятение вносит сообщение о том, что юноша все-таки жив. История Фельдманов поделена на три части и рассказывается разнообразными средствами кино. К примеру, в одной из сцен режиссер переходит к комиксам (их рисует от скуки в казарме Фельдман-младший). «Фокстрот» - вторая картина израильского режиссера Шмуэля Маоза, которого уже называют новой звездой национальной кинематографии. Его первый фильм «Ливан» - захватывающий военный экшен, при этом совсем камерный (действие не выходит за пределы раскаленных внутренностей израильского ... танка, совершающего глубокий рейд по ливанском тылам) - сразу получил «Золотого льва» Венецианского фестиваля. «Фокстрот» подтверждает: авансы режиссеру не были напрасны. («КиноПоиск»)

В израильскую семью приходит похоронка о гибели сына-срочника. У родителей переворачивается мир, мать получает успокоительную инъекцию, отец остается один в квартире и медленно сходит с ума, экран заливает горе. Каждое движение, неосторожный шаг в квартире оборачивается будто бы ударом кувалды по голове зрителей (изобразительные решения во всех главах фильма Маоза блистательны в своем разнообразии и навороченном исполнении). Зрительный зал боится дышать, чтобы ненароком не потревожить безусловно скорбной интонации. А через пять часов траура, обнаруживается, что в военном ведомстве произошла ошибка, и сведения прислали не на того солдата. У отца происходит срыв. Трагическая первая часть фильма обрывается и переносится на КПП ... в пустыне, где служит мальчик. Маоз меняет регистр и предлагает завораживающий силы гротеск, в манере психоделического трипа, о службе 4-х юнцов, охраняющих никому не нужный кусок земли, беспощадно насмешливой образностью закатывая в бетон репутацию израильской армии, а заодно отплясывая фокстрот на явной и мнимой доблести всей мировой военщины, не забывая, попутно отвесить оплеуху левой интеллигенции, относящейся к чужим истинам слишком легко, а также слишком многозначительно к личным принципам и вселенскому чувству вины. А мир, с легкой руки автора, творящего безжалостный в своем равновесии еврейский анекдот, оказывается всего лишь бардаком, отмеченным искрой божественного вмешательства. (vlush.livejournal)

Антимилитаристский израильский фильм о том, что в войне бывают только проигравшие. В квартиру среднего класса приходят офицеры израильской армии со страшными известиями. Мать сползает по стене, отец крепится, сестра преимущественно молчит: любимый сын, кажется, так и не вернется домой. Семья начинает блекло скорбеть, не в состоянии понять, что именно случилось с ребенком, реальность это или страшный сон, когда фильм приобретает новое измерение и мы видим ситуацию с другой стороны - в оптике сына, проходившего обязательную в Израиле военную службу. Не хочется рассыпать спойлеры, но полюбившийся критикам в прошлом году «Фокстрот» о бессмысленности соседской войны действительно раскладывается на два фильма: первую ... треть происходит одно, следующее время - нечто совершенно другое, новый фильм, дополняющий и иногда опровергающий то, что мы уже знаем. Истории о далекой войне и загадочной службе, которую пограничники проходят в пустыне, выглядят совершенно одним образом в новостях и кухонных разговорах и иначе - на месте событий. «Фокстрот» изучает рутину дремлющей армии, статику в зоне небоевых действий и горько шутит над гонкой вооружений, где главный объект контроля - ленивый верблюд, ходящий взад-вперед, или молодая компания на битой машине. Слишком разжевывающий себя ближе к финалу (метафоре фокстрота вряд ли требуется буквальное объяснение в сценарии), фильм Шмуэля Маоза может быть одним из самых печальных комментариев к очередному витку ближневосточного конфликта и идеологии жизни в осаде - по любую сторону заграждений. (Алиса Таежная, «The Village»)

Кто-то едет по узкой пустынной дороге - кто и куда, не уточняется. Кто-то звонит в дверь супругов Фельдман, и тут все, увы, понятно сразу: жена (Сара Адлер) падает в обморок, муж (Лиор Ашкенази) впадает в ступор - их сын, младший сержант израильской армии, погиб при исполнении воинского долга. Завтра похороны, прямо сейчас нужно сообщить страшную новость друзьям и родственникам, ну а потом, может быть, удастся выяснить и то, кто все-таки ехал по той дороге. Награжденная Гран-при жюри Венеции, чудом промахнувшаяся мимо оскаровской номинации и раскритикованная министром культуры Израиля, эта богатая на метафоры и щедрая на художественные образы драма производит впечатление ... не сразу, но в память, есть подозрение, врезается надолго. Используя структуру триптиха, израильтянин Шмуэль Маоз («Ливан») довольно мастерски переводит дух и меняет интонацию - но не тему. Самое гнетущее впечатление производит, пожалуй, первая часть - что характерно, единственная, в которой имеется подобие хеппи-энда. Ошарашенных родителей немилосердно накачивают снотворным и водой, собаку пинают в бок, гробовое молчание резко перебивают звонки на мобильный и в дверь, от обилия оттенков кручины рябит в глазах - не расслабляет даже момент, когда на гневном иврите цитируется Уолтер Собчак из «Большого Лебовски». Во второй все немного веселее и непредвиденнее: перед пробной попыткой объяснить название в кадр важно заходит верблюд, и один фильм внезапно оказывается другим - не столько драмой, сколько черной комедией совсем уж коэновского толка: с не подлежащими прочтению лицами, притворяющейся анекдотом притчей и библейским дождем, за которым неминуемо следует кое-что похуже. Маоз не скупится на средства: есть тут и ловкая игра контрастов, и выразительные параллели, и даже анимационная интерлюдия, красиво выводящая на финишную прямую. Там все говорится прямым текстом, и, хотя иногда кажется, что лишние слова мешают актерам (доселе превосходный Ашкенази в ключевой сцене слегка переигрывает), в доходчивости «Фокстроту» - вплоть до беспроигрышного приема «сомневаешься - включай Арво Пярта» - не отказать. 7/10. (Сергей Степанов, «ELLE»)

Шаг вперед и три назад. Фокстрот - парный танец, похожий на вальс, но исполняющийся под более динамичную музыку, главный прием, три шага назад, назван, кажется, в честь брачного ритуала лис, топчущихся на задних лапах. Эти шаги в трехактной картине совершает каждый. Вот Йонатан Фельдман, молодой призывник из буржуазной тель-авивской семьи, коротающий время на посту где-то в пустыне с тремя такими же солдатиками-новобранцами. Они каждый день проверяют, как глубоко их вагончик ушел в песок, катая по полу банку с пайком, рассказывают друг другу истории о первых сексуальных влечениях и танцуют с автоматом в обнимку - война молодости не помеха. Вот родители ... Йонатана, оплакивая погибшего сына, перебирают воспоминания, как четки: когда, где и почему жизнь свернула не туда. Вот, наконец, страна Израиль, увязшая в вечной священной войне, совершила, по мнению Маоза, столько святотатств, что от будущего все дальше, конца-края нет, выходит, основа государственности - смерть смертию поправ, а не Декларация Бальфура. Левацкие идеи, столь модные сейчас в Европе, недавно изложенные и в литературной форме соотечественником Маоза Амосом Озом в романе «Иуда», все эти камлания «mea culpa» интеллигенции, отказывающейся считать Родину последней цитаделью цивилизации и иудео-христианских ценностей на якобы погрузившемся уже в исламскую тьму Ближнем Востоке, - разновидность феномена постпамяти. Новое поколение примеряет на себя опыт жертвы, только с обратным результатом. С Холокостом себя соотнести все труднее, а страдания палестинского народа - живой кровоточащий пример. Чувство несправедливости происходящего толкает к выводам, которые только усугубляют хаос. Либо моральный релятивизм, либо око за око, список кораблей столь длинен, что любой чтец остановится на середине. «Фокстрот», абсурдистская притча с вкраплениями магического реализма, развивает начатую еще в дебюте Маоза «Ливан» («Золотой лев» Венецианского кинофестиваля) тему войны как парадоксального опыта, в котором материальность смерти настолько тотальна, а ценность жизни настолько призрачна, что сон от яви не отделить, реальное - слишком larger than life и требует приставки «сюр». «Ливан», однако, основан на личном опыте режиссера, воевавшего в кампании 1982 года, и драматургически ограничен единством времени, места и действия - взгляд на макабр из танка. «Фокстрот», напротив, - сложносочиненная модернистская конструкция, берущая на вооружение методы совриска: формализм здесь убивает драму. Многие сцены - наглядная иллюстрация «нужных» мыслей и безотказно работающий триггер «правильных» зрительских реакций. Уже с первых кадров модный асептический интерьер квартиры Фельдманов, в которую позвонят с недоброй вестью, как бы говорит - тут нет тепла, смертельный холод, все самое плохое уже случилось, война не только убивает, но и разъедает души, мы все мертвы, хотя курок еще не спущен. «Фокстрот» - как циркулярное рассуждение в споре, где вывод используется в предпосылке, чтобы доказать вывод. Все танцевальные па закольцованы. «Пляска мертвецов» - классический аллегорический сюжет в мировой культуре, и Маоз прекрасно справляется с его экранизацией, только вот не смерть, она же злой рок, ведет людей к могиле, как на средневековых фресках, а другие люди, часто мы знаем их по именам. Но это уже совсем другой жанр, не из художественного кино. (Зинаида Пронченко, «Кино ТВ»)

Последний танец в пустыне, или История тотального пацифизма в Израиле. Второй фильм Шмуэля Маоза «Фокстрот» - отповедь сторонникам теории некиногеничности пацифизма. «Фокстрот» не то чтобы кружит зрителя в танце - скорее он играет с нами как кошка с мышкой или как снайпер, преследующий огнем живую мишень, перебегающую от одной засады к другой. Точно так же безжалостен он и к своим главным героям - супружеской паре преуспевающих тельавивцев Михаэлю и Дафне Фельдманам, которым в один ужасный день сообщили, что их служащий в армии сын погиб, а тем же вечером доложили, что, кажется, погиб его однофамилец. И это далеко не последняя новость ... одного ужасного дня. Столь же жесток этот выдающийся фильм к переломанному хребту своего повествования. По сути, «Фокстрот» - это два фильма в одном. Один из них - почти что «Сцены из супружеской жизни», выверенное до взгляда и жеста исследование пространства между двумя людьми, которые полжизни прожили вместе. Другой - махровый «Кин-дза-дза» про пинающих балду солдатов на КПП. Чтобы заставить сосуществовать эти два фильма на одном рулоне пленки, нужен как минимум гений. Шмуэлю Маозу 56 лет, он снимает кино раз в десятилетие, а «Фокстрот» - всего лишь второй его игровой фильм. Лиор Ашкенази и Сара Адлер, блистательная пара главных звезд современного израильского кино, в своей части фильма действительно показывают все, на что способны большие актеры бергмановской школы. Их страдание разбросано по всем регистрам - от телесного (получив кошмарную новость, Михаэль шпарит себе ладонь кипятком) до самого недовысказанного (недаром Маоз дал своим героям фамилию самого тишайшего из великих еврейских композиторов). Сцены же на злосчастном пустынном блокпосте - это вам и «Сталкер» с его рудиментарной сиротливостью вещей, и Стоппард с дурацкими играми охреневающих от скуки Розенкранцев и Гильденстернов в униформе, и Бунюэль с верблюдом вместо ламы. Пацифистский месседж Маоза абсолютен, и потому ему мало театра абсурда перманентной вялотекущей войнушки с ее внезапными вспышками насилия, берущегося из ниоткуда, точнее - из выкатившейся из двери автомобиля пустой банки из-под колы. Ему нужно показать не только уродливый просцениум войны, но и ее печальное закулисье. И таким образом поставить под сомнение саму возможность житейской нормальности в государстве, находящемся в состоянии вечного военного конфликта внутри своих границ. Тем драматичней появление выдающейся немецкой актрисы и активистки, звезды Volksbuhne Карин Уговски в роли матери Михаэля, чье беспамятство символизирует оторванность воинственной политики нынешнего Израиля от европейской, догосударственной истории народа, который на протяжении двух тысяч лет был не агрессором, но жертвой. Разумеется, бесстрашный взгляд Маоза вызвал помпезную истерику израильского Мединского, который выразил презрительное сожаление, что «наши художники разжигают в молодежи нелюбовь к самой моральной армии в мире». Пацифизм тотальный, бриттеновского уровня, без ссылок на историческую необходимость и прочие уклончивые нюансы, - одна из самых сложных мировоззренческих позиций, нещадно критикуемая как справа, так и слева и требующая недюжинной внутренней силы. Только художники, обладающие этой силой, не стесняются произносить вслух непопулярные истины и говорить о том, что моральных армий не существует. (Леонид Александровский, «GQ»)

Четыре смертельных па. По пустынной, никуда не ведущей дороге едет машина. Темнота, следующие кадры - открывающаяся дверь и застывшее женское лицо. Дафне (Сара Адлер) и Михаэлю (Лиор Ашкенази) принесли весть: их сын Йонатан (Йонатан Ширай) погиб при проведении военной операции. Теперь им нужно справиться с болью утраты и оглушающей пустотой, но солдаты, которые принесли им известие о смерти, хорошо знают, что нужно делать. Укол снотворного Дафне и стакан воды для Михаэля. Разговор об устройстве похорон как привычный ритуал. Правда, до похорон в этот раз не дойдет - спустя несколько часов придет другая новость: произошла абсурдная ошибка. Сын жив, но страшного ... абсурда предстоит еще много. Уже после своего первого фильма «Ливан» о молодых военных, запертых в танке во время боевой операции, за Маозом закрепилась роль сурового творца, четко проговаривающего правду о боли израильского общества, уставшего от постоянного состояния боевой готовности и не способного больше выносить бессмысленность смерти. Новый фильм Маоза, ставшего главным героем современного израильского кино после триумфа на фестивале в Венеции восемью годами раньше, отличает степенное, нечеловеческое величие трагедии. Для ее разыгрывания он выбирает строгую трехчастную форму. Это детально продуманная смена сцен с совершенной операторской работой, холодной и отстраненной; искусно собранный триптих. В первой и третьей части модная квартира Дафны и Михаэля станет сценой, на которую выплеснется бездна душевной боли от потери сына. Душевная боль героев находит свой выход только через боль физическую. Михаэль в порыве отчаяния подставляет руку под кипяток, жалко уединившись в ванной - единственном убежище огромной квартиры. Дафна стирает пальцы в кровь, когда готовит пирог на день рождения теперь уже навсегда девятнадцатилетнего сына. Боли и раньше было хоть отбавляй, но чета успешных тель-авивских интеллектуалов научилась ее отменно прятать, и разглядеть ее можно было разве что в пинках Михаэля любимой собаке или в трусливых разговорах с ледяной матерью, пережившей Холокост, а сейчас страдающей деменцией. В третьей части травма одной семьи станет коллективной травмой всего израильского общества, с повсеместной усталостью от бессмысленного положения вещей в стране. Удивительно то, как Саре Адлер и Лиору Ашкенази удается сыграть эту боль. Боль сосредоточена во взгляде. Она появляется в глазах Дафны еще до того, как она слышит новость о смерти, и больше не уходит. Она сочится из кадра в момент, когда военный психолог заглядывает в остекленевшие глаза Михаэля, проверяя, остались ли у него хоть какие-нибудь человеческие реакции. Во второй части, формально происходящей параллельно - все та же безнадежность: на богом забытом посту молодые парни, в числе которых и Йонатан, будут лениво поднимать шлагбаум для машин арабских жителей. Арабы проезжают тут так же редко, как проходит какой-нибудь одинокий верблюд. Как в фокстроте, начав фигуру, ты все равно придешь на то же самое место. На одном пространстве, ограниченном точками четырех па, топчутся четыре молодых военных доблестной израильской армии, коротающие часы в бункере, который вот-вот потонет в грязи. Четыре личных истории, четыре банки консервов, четыре автомата и внезапная смерть. Никто не виноват: смерть и безысходность - просто формальность, к которой нужно привыкнуть. Выучить ее правила, как учат незамысловатые движения в танце. (Ксения Ильина, «Собеседник»)

Танцы с гробами. Война во всей своей роковой красе вторгается в дизайнерски безупречную квартиру Михаэля и Дафны (их играют актеры Лиор Ашкенази и Сара Адлер) звонком в дверь. Армейский гонец появляется на пороге с ужасным известием: их сын Йонатан Фельдман погиб, исполняя свой воинский долг. Каждый из супругов переживает шок по-своему: муж одержим приступами ярости и отчаяния, жена впадает в сонную депрессию под воздействием психотропных средств. А в это самое время на далеком блокпосту посреди пустыни солдаты изнывают от скуки и абсурда рутинной армейской жизни. Они ждут момента опасности и возможности проявить свой героизм, как герои Беккета ждут появления Годо. ... Среди стражей и узников блокпоста - Йонатан, живее всех живых. Шмуэль Маоз девять лет назад стал победителем Венецианского фестиваля со страстным антивоенным фильмом «Ливан». Это был поразительный опыт психотерапии через кино. Бывший танкист, участник ливанской войны, жил с тяжелейшей душевной травмой, а потом написал сценарий, с помощью художника Ариэля Рошко построил декорацию танка, похожую на гигантское насекомое в фильме ужасов, забрался внутрь этой экспрессионистской конструкции и оттуда заново увидел и пережил события боевой молодости. Современные камеры позволили снять войну изнутри, локальной наводкой, без многомиллионных бюджетов и массовок - но с мощным эмоциональным эффектом. Новая картина Маоза созвучна прежней, но выполнена в еще более изощренной, гротескной манере. Как минимум дважды ситуация с погибшим солдатом переворачивается с ног на голову, и мы почти до самого конца не понимаем, что, собственно, с ним произошло. Зато, наблюдая реакции родителей, а параллельно становясь свидетелями службы, что несут четверо призывников на забытом богом блокпосту, мы все глубже проникаем в природу фрустраций израильского общества, живущего в состоянии постоянной угрозы и нервного срыва. И сам фильм несколько раз меняет темпоритм, жанр и стиль - от душераздирающей мелодрамы до интеллектуальной комедии, от нежнейшей лирики до грубоватого черно-белого комикса. «Весь этот джаз» можно было бы назвать это многомерное кино, но оно носит другое имя: «Фокстрот» - позывной блокпоста, и он же музыкальный каркас, на который нанизан фильм, похожий на танец. Его трехактная драматургическая структура следует принципам античного образца трагедии рока, чтобы тем сильнее подчеркнуть: в современном мире и современной культуре трагедия трансформировалась в трагифарс, а понятие катарсиса исчезло. В свое время Маозу досталось со всех сторон, и прежде всего от израильских квасных патриотов, за провокационный «Ливан». В «Фокстроте» не меньше провокаций: взять хотя бы семейную реликвию в виде Библии, сохраненной даже во времена холокоста, которую юный герой предпочитает продать, чтобы приобрести запретный порножурнал. Или эпизоды сокрытия армейским командованием убийств гражданского населения. Или счастливый смех родителей, нашедших в квартире заначенную сыном марихуану. Но главная провокация заключается, конечно, в самой постановке вопроса об аморальности и абсурде войны - любой, даже самой справедливой. Картину, получившую международное признание и вошедшую в шорт-лист «Оскара», возненавидело руководство израильского Минкульта. А министр культуры и спорта Мири Регев, говорят, даже устроила вечеринку, когда «Фокстрот» не попал в пятерку оскаровских номинантов. Знакомая ситуация, не так ли? (Андрей Плахов, «Коммерсантъ»)

Танцуй, не думай. Израильское кино, опьяненное ренессансом 2000-х, продолжает общенациональную рефлексию, представляя новые фильмы о внутренних конфликтах. Эхом этой авторской самоотверженности становится коммерческий успех, чистое любопытство и признание на международных смотрах. Одним из таких стал Венецианский кинофестиваль, где в 2009-ом впервые режиссер из Израиля был удостоен Гран-при - им стал 47-летний дебютант Шмуэль Маоз со своей клаустрофобной и болезненной военной драмой «Ливан». И вот, 8 лет спустя он вновь покоряет избалованную венецианскую аудиторию искусной трагикомедией «Фокстрот» (вторая в портфолио автора), которая получает Особый приз жюри. В спину летят обвинения в антиизраильской и антипатриотичной тематике, но фильм блестит на фестивале в ... Торонто, берет золото Офира и представляет свою страну в гонке за заветный Оскар... Маоз разбивает «Фокстрот» на три части, внутри которых с разной скоростью переливается жизнь одной семьи. Первыми появляются супруги Майкл и Дафна, получившие известие о смерти сына во время военной службы, которую тот отбывал на неком блокпосту. Отец, убитый горем, впадает в эмоциональный паралич, отчаянно пытаясь подавить боль в зародыше. Он дрожит от силы сдерживаемого крика, раздирающего внутренности, и еле сносит охотничьи объятия сочувствующих родственников, которые плачут в шею, впившись ногтями в спину. Вторым появляется сын Джонатан, он вместе с тремя сослуживцами бездумно выхаживает вдоль скрипучего шлагбаума, слушая чавканье придорожной грязи и спасительное радио. В третьем акте подсвечивается мать, для которая пытается пережить трагедию... Начавшись и завершившись в одной точке, история плавно меняет тональность и стиль. Первый эпизод под визуальной сдержанностью скрывает сильную внутреннюю эмоциональность, которую мы можем читать лишь в крупных планах искривленного лица Лиора Ашкенази. Но, накалившись до предела, драма вдруг остывает, меняя замкнутую голубую квартиру на желтые пески пустыни. На минималистичном фоне с проржавевшим постом с не менее дряхлым бирюзовым фургончиком, медленно катится служебная рутина, приправленная редкими репликами и танцами в обнимку с автоматом. И в том же ритме действо возвращается в холод опустевшего дома. И все это под бархатный поющий голос, доносящийся откуда-то из недр сюжета, превращая тишину в красноречивейшее, почти театральное представление. При этом трагизм также легко сменяет легкая, пусть и немного грустная, комедия, заставляющая зрителей смеяться. Это одна из самых поразительных свойств фильма. Но настоящий праздник для эстета - потрясающая операторская работа. Поведение камеры настолько непредсказуемо, что никогда не угадаешь, из-за какого угла она будет подглядывать за героями, когда заберется на потолок, вскружив нам голову, а когда опустится по самые сапоги. В объективе локации кажутся идеально выстроенными картинками, где торжествует визуальная аскетичность и холодный контраст. Искусство детали здесь возведено в абсолют и применяется в каждом акте. Кстати, в какой-то момент картина вообще ускользает от реальности в черно-белый комикс, метафоризирующий историю отца. «Фокстрот» - местами крайне напряженная, местами медитативная картина, завораживающая своей гармоничной красотой. Без всякого давления на зрительскую эмоцию, Маоз с высоты дальновидящего мудреца философствует о жизни как о танце, которая будет проживаться снова и снова, повинуясь року и случаю. (Инна Син, «Киноафиша»)

От тесноты кабины танка в «Ливане» (она трансформировалась то в проходной двор, то в подмостки театра военных действий) Шмуэль Маоз переходит к пространствам менее герметичным, но не менее замкнутым. «Фокстрот» построен на возведенном в абсолют квадрате во всех его структурных проявлениях. Начиная с кармической. Не круг сансары, а вечное возвращение к исходной точке, перед которой в одноименном танце производится резкое движение вбок. Трагедия оказывается следствием не злой иронии с бюрократическими ошибками и спутанными однофамильцами, а стремительным графическим экскурсом в далекое прошлое. Глобальное везение, продиктованное инстинктивно и неуловимо свыше, вступает в диалог с набором долгоиграющих деталей, в которых внешний комизм перекрывается ... ужасом сюжетного контекста. И это тоже - замкнутая система. В кармических хитросплетениях нет ясности: расплата наступает то ли за жестяную банку, принятую гранатой, то ли за обмен драгоценного свитка на порнографический журнал. Сыновья расплачиваются за родителей, а, может, и за самих себя. Ответов не поступает - то не эффект бабочки, а одинокий метафизический верблюд, степенно существующий в этих прериях. Четыре мальчишки в накрененной металлической коробке вязнут и тонут в грязи, из которой не могут выбраться в силу приказа. Они могут лишь смиренно измерять, за сколько секунд от одного края до другого прокатится упаковка консервов. Налет абсурдизма ситуаций, в которых зрителю не до смеха, смягчает антивоенный пафос Маоза. Комплекс вины накрывает во второй раз и затягивается до победного косячка на кухне. Репрезентация авторского опыта дышит в каждом из сегментов «Фокстрота», от гуманистического пафоса которого утомляешься к финалу. Декорации остаются неизменными, меняется тональность. Холодные бледные комнаты, потухшие краски, выцветшие лица - шок в первом акте. В третьем акте их сменяет приглушенный свет, где скорбь поглотила принятие, и начали наливаться цвета. В этом многообразии замкнутых фигур (подобных туче черных треугольников на картине в квартире четы Фельдман), то и дело попадающей в кадр, вечно только одно - безвременье. Образовавшийся вакуум не отменяет ни ежечасно вещающий о необходимости выпить стакан воды будильник, ни разговоры, ни встречи. Аскезу в кадре нарушают редкие (и оттого более выразительные) детали: часы, бьющаяся о дверь собака, ожог на руке. Это безвременье, продиктованное в том числе гражданским самоощущением автора, тянется, длится и преображается аналогично декорациями. Сочащееся горестное безвременье разлито во всем. В транквилизаторах, вкачанных в Дафну Фельдман и ее затяжном сне. В шоке ее мужа. В старческом маразме его матери. В их травмированных взглядах. На КПП оно проявляется в лености. В злосчастном «нигде» ничего не происходит. Свое первоначальное предназначение перестают иметь милитаристские предметы и термины. Война - без врага. Автомат - как партнер для танца. База данных - лишний повод полюбоваться на проносящихся мимо девчонок в автомобилях. Ночь поглощает бескрайние приграничные земли, а все, что существует, находится в круге света из прожектора. Наследие почившего солдата - заныканная марихуана - снабжает интимную кухонную исповедь нужной искренностью. Кадры с пустынной дорогой кажутся манерным излишеством во славу приема, но и эта погрешность неспособна перебить порыв - порыв отдаться фокстроту. Просто потому, что хочется танцевать и, в общем, не важно, от чего: горя или безделья. (Антон Фомочкин, «Postcriticism»)

О чем кино: На пороге фешенебельной квартиры Михаэля и Дафны появляется военный эскорт с трагическим известием: их сын погиб, исполняя свой воинский долг. Жена падает в обморок, муж теряет дар речи. А в это время на КПП юные солдаты со скучающим видом едят консервы из банки. Шмуэль Маоз снял всего лишь второй полнометражный фильм, но уже получил два главных приза Венецианского кинофестиваля - «Золотого льва» с первой работой «Ливан» и «Серебряного» - с «Фокстротом». Пожалуй, действительно редкий случай, о котором вы, тем не менее, не прочитаете в хрониках - это же вам не «человек-руки-дерево». «Фокстрот» в Венеции проиграл главному жанровому ... фильму года - «Форме воды» Гильермо дель Торо. Так вышло, что в схватке красивой, четко сделанной, но одномерной работы и многопланового авторского произведения победила первая. Фильм Маоза - понятный, но одновременно невероятно сложный и герметичный. Ключ к его пониманию, как и положено, в названии. Фокстрот - танец, в котором ты всегда возвращаешься в исходную точку. Эта цикличность подчеркивается как сюжетно, так и на уровне формы. Герои Маоза мысленно всегда возвращаются к травме прошлого, переживают как личный, так и более глобальный - национальный трагичный опыт Израиля. Как жить с потерей, как ее преодолеть и как не делать ее опорной точкой в дальнейшем - вопросы, которые от героев передаются и зрителям. В деталях идея цикличности передается тем, что каждый образ, который появляется на экране, отыгрывает впоследствии еще раз - как на сюжетном, так и на символическом уровне. Вот верблюд бредет мимо КПП, а вот он становится причиной непоправимого. Или, скажем, фокус на эротическом журнале в ящике стола - лишь начало для долгой и занимательной истории о том, что у каждого поколения свои ценности. Эта идея - смена ценностных ориентиров - одна из центральных в «Фокстроте». Мать Михаэля передала ему в наследство Тору, которую он выменял на редкий и дорогой эротический журнал. И похоже, ни его, ни его сына, которому журнал достался в наследство, не мучает по этому поводу совесть. Ее, совести, черед выйти на сцену будет позже. Как жить, зная, что ты виноват в чьей-то смерти? К гадалке не ходи - паскуднейше. Те, кто верит в карму, непременно решают, что все вернется. Приверженцы теории случайностей лишь разведут руками. Среди героев «Фокстрота» найдутся как одни, так и другие. Михаэль - атеист, он не верит в судьбу и рок, в его жизни трагедия носит случайный характер. Чего не скажешь о Дафне, которая убеждена, что все трагедии, которые настигли их семью, носят фатальный характер. Это разделение для Маоза повод поговорить о том, как по-разному можно смотреть на одну и ту же вещь. Ярче всего эта мысль артикулируется в эпизоде с рисунком Йонатана. Трактор и машина для юноши - напоминание о случившемся, тогда как родители гадают, кто из них на этой картинке трактор, а кто - машина. В такую же ловушку попалось и Министерство культуры и спорта Израиля. Министр Мири Регев осудила «Фокстрот» за то, что он очерняет израильскую армию, в то время как кино транслирует пацифистские идеи громче, чем ваш сосед болеет за сборную Германии. Бесполезность и абсурд войны здесь в первую очередь - в театральности сцен на КПП. Мизансцены, движение камеры, манера поведения актеров в кадре - все указывает на абсурд и искусственность происходящего. Когда страна столько лет живет в напряжении от непрекращающихся конфликтов, это напряжение никуда не денется и выльется в нелепую, случайную или роковую трагедию. Жаль только, что столь миролюбивые идеи вызывают почти военные действия со стороны чиновников. (Анна Ефременко, «TUT BY»)

Около 9 утра порог дома архитектора Михаэля Фельдмана (Лиор Ашкенази) переступают несколько военных, чтобы сообщить хозяину, что его сын Йонатан (Йонатан Ширай) погиб где-то на границе, выполняя воинский долг. Жена Михаэля, Дафна (Сара Адлер), падает без чувств, а ему самому, после дежурных соболезнований, наказывают выпивать по стакану воды каждый час - в порядке борьбы с шоком и стрессом. Михаэль, через силу глотая воду, вроде бы воспринимает всю донесенную до него информацию, но, похоже, действительно пребывает в шоковом состоянии: например, на предложение связаться с другими членами семьи, которые могли бы помочь пережить внезапно свалившееся на него горе, он отвечает отказом. Случившееся ... кажется кошмарным абсурдом, однако Михаэль, изо всех сил пытающийся осознать гибель сына, даже не подозревает, что в ближайшие часы произойдет нечто еще более абсурдное. Шаг вперед, шаг в сторону, шаг назад, снова шаг в сторону: танцевать фокстрот - нехитрая премудрость, а вот сконструировать по этой схеме кино куда сложнее, особенно если до этого ты снял агрессивно-минималистский «Ливан» (и выиграл с ним Венецианский кинофестиваль в 2009-м). У «Фокстрота» (Гран-при жюри опять-таки в Венеции) больше степеней свободы: Маоз вылез из танка и переместился в большой, с длинными коридорами, дом своего нового героя, а затем и вовсе выбрался в чистое поле. Правда, при ближайшем рассмотрении мало что изменилось: нам, конечно, позволят более или менее подробно проинспектировать красивую жилплощадь архитектора Фельдмана, но даже в окрестностях блокпоста, где служит его сын Йонатан, не слишком разгуляешься - почти невыносимая герметичность «Ливана» уступила место чему-то вроде перманентного недостатка воздуха. И это дискомфортное ощущение на сей раз не зависит от того, в насколько замкнутом пространстве ты находишься. Кроме того, вместе с уже знакомыми позывными «Корнелия» и «Носорог», Маоз прихватил с собой из предыдущего фильма все ту же жуткую личную историю, которую он разыгрывает в формате психодрамы теперь уже во второй своей картине. Столь последовательная психотерапия может показаться навязчивой, однако к израильтянину не придерешься: если он и повторяется, то делает это достаточно изобретательно, чтобы не наскучить. В случае с «Фокстротом» даже сама по себе изломанная структура картины мобилизует до предела: Маоз, по сути, снимает два фильма - причем не одновременно, что вполне укладывалось бы в привычные законы монтажа, а будто бы поочередно. К тому же, сохраняя узнаваемость почерка, израильтянин организовал себе какой-никакой, но выбор оружия, и в связи с этим красиво чудит: в суровую негромкую прозу внезапно вторгается оглушительная визуальная рифма; в гнетущую тяжесть происходящего вдруг встраивается анекдот (похоже, тоже автобиографического свойства) - не столько еврейская, сколько тарантиновская по духу история; наконец, черно-белые картинки из блокнота Йонатана вдруг оживают и превращаются в, наверное, лучшую экранизацию комикса последних лет, а также в постмодернистский привет «Вальсу с Баширом» и «Городу грехов» одновременно. Все это нежданное от Маоза визионерское богатство, однако, вовсе не представляется каким-то сложносочиненным трюком или акцентированной попыткой отстроиться от минимализма «Ливана» (с ним, как уже было сказано, тут как раз много общего). Просто именно такое визуальное решение и такой темпоритм, кажется, наиболее ярко и доходчиво иллюстрируют произошедшее с Михаэлем Фельдманом и его родными, а именно - тот самый момент, когда настоящая, вроде бы, жизнь (осязаемая, с цветом, вкусом и запахом) вдруг превращается в дикую смесь трагикомедии ошибок и беккетовского театра абсурда. И тогда никакой атеизм не защитит тебя от мысли, что кто-то там, наверху, со злорадной усмешкой все же дергает за невидимые ниточки. (Дмитрий Молчанов, «Киномания»)

Все ужасы современной израильской армии в сюрреалистичном высказывании, получившем Гран-при Венецианского фестиваля. Режиссер с уникальным взглядом Шмуэль Маоз снял всего два полнометражных фильма. Первый, «Ливан», отправил зрителя в напряженную, клаустрофобную поездку внутри танка с четырьмя напуганными израильскими солдатами внутри - и выиграл «Золотого льва» в Венеции в 2009 году. Спустя восемь лет Маоз вернулся в основной конкурс фестиваля с еще более мучительной лентой «Фокстрот», которая выступила с резкой критикой использования армией неопытной молодежи для достижения политических целей. Название фильма имеет двоякое значение: это и танец, и армейское кодовое слово. «Фокстрот» изображает современный Израиль как очень сюрреалистичное, но причиняющее реальную физическую ... и психологическую боль место. Оригинальность картины - в сложном, напряженном повествовании, из-за чего часть озадаченных зрителей может столкнуться с проблемой восприятия происходящего. Для тех же, кто досмотрит до конца, история точно будет иметь смысл. Фильм разделен на три неравные части. В первой главе представители армии звонят в дверь семьи Фельдман, чтобы сообщить о том, что их сын Джонатан погиб при исполнении долга. На этой драматической ноте мы и знакомимся с Михаэлем Фельдманом (Лиор Ашкенази) и его молодой женой Дафной (Сара Адлер). Дафна падает в обморок и после пьет успокоительное. Михаэль же мечется, как животное в клетке, по их стильной, современной квартире. В предельно крупных планах, выделяющих его из окружающей обстановки, мужчина пытается осмыслить происходящее, пока над ним нависают доброжелательные, но навязчивые солдаты и члены семьи. От отчаяния пнув собаку, он запирается в ванной, чтобы остаться один на один со своей болью. Удручающие кадры, снятые из-под потолка, буквально прижимают героя к полу. Внезапно через 45 минут после начала фильма внимание переключается на отдаленный пограничный патруль, где четыре молодых израильских солдата - среди них и Джонатан Фельдман, сыгранный Йонатаном Шираем - служат на КПП посреди пустыни. И если первая часть ленты была снята в стиле научной фантастики на какой-то отдаленной планете, вторая - абсолютно сюрреалистична. Изредка дежурные поднимают шлагбаум, чтобы пропустить одинокого верблюда. Время от времени несколько палестинцев идут мимо на свадьбу или по своим делам. Иногда после проверки документов парни их пропускают, иногда - оскорбляют и унижают. Это единственный способ бороться со скукой в этом богом забытом месте. Маоз выбирает вызывающе агрессивный стиль съемки, который поднимает вопросы о бэкграунде солдат: кто они такие и за что борются. Крупные планы заполняют экран механическими объектами, лишенными всякого контекста. На фоне играют писклявые записи старых песен, оглушительно увеличивая громкость, когда Джонатан танцует со своим автоматом, представляя, что это красивая блондинка. В третьей части повествование возвращается в квартиру родителей Джонатана, и мы видим странную сцену драки между ними. Ясно только то, что произошло что-то ужасное, даже роскошная некогда квартира стала грязной и обветшалой. Сара Адлер, едва заметная в начале фильма, теперь занимает центральное место в захватывающей сцене психологического конфликта, сыгранного с театральной непосредственностью и реализмом. Безусловно, фильм производит неизгладимое впечатление. Похоже, у каждого из персонажей случается свидание с судьбой, но независимо от того, что они предпринимают, всегда оказываются в стартовой позиции - как в настоящем фокстроте. Еще более внушительно, что боль убитых горем родителей рассматривается как прямой результат абсурда войны и того, как она обходится с неготовыми новобранцами. В соответствии с экстравагантным, почти инопланетным стилем фильма оператор Джиора Бейач успешно использовал экспрессионистскую палитру, которая варьируется от ярких, солнечных цветов пустыни до болезненно зеленых оттенков слякоти и не выспавшихся лиц. (Дебора Янг, «The Hollywood Reporter»)

Смертельные танцы. Выходит на экраны израильский фильм «Фокстрот». Его автора, режиссера Шмуэля Маоза, называют легендарным, хотя это всего лишь его второй «полный метр»... Легендарным режиссер Маоз стал после выхода на экраны антивоенной драмы «Ливан». Действие фильма целиком происходит в кабине боевого танка. В 2009 году картина завоевала «Золотого льва» в Венеции. Это была первая победа израильского кино на столь престижном кинофоруме. И вот восемь лет спустя Маоз все в той же Венеции с блеском «станцевал» свой «Фокстрот» (он и автор сценария, и режиссер), завоевав «Серебряного льва» и премию молодежного жюри. «Золотого льва» по недоразумению получила водянистая голливудская «Форма воды», но ... пусть это решение останется на совести жюри под руководством американской актрисы Аннетт Бенинг. «Фокстрот» был одним из основных претендентов на «Оскар» в категории «Лучший фильм на иностранном языке», но, подозреваю, пыл членов американской киноакадемии охладил скандал, неожиданно вспыхнувший в Израиле. Тамошняя министр культуры, не видя фильм, а руководствуясь его тенденциозными пересказами (о, как нам это знакомо: я фильма не видела, но скажу), обвинила автора в оскорблении израильской армии, в подрыве боевого духа нации и прочих смертных грехах. Но истина, пусть и с опозданием, все же восторжествовала: «Фокстрот» получил семь наград Национальной киноакадемии, став едва ли не самым титулованным фильмом израильского кино за всю его историю. А самого Маоза с его двумя лентами критики нынче ставят в один ряд с Феллини, Тарковским и другими корифеями экрана. Сравнения обязывают, но Маоз, на мой вкус, их выдерживает. В его «Фокстроте» нет ни одного лишнего кадра, ни одной неверной ноты. А драматургия, операторская и актерские работы находятся на труднодосягаемой высоте. Ошеломляют уже первые кадры фильма. На пороге фешенебельной квартиры, где живут 50-летние Михаэль (Лиор Ашкенази) и Дафна (Сара Адлер), появляется военный эскорт. «Ваша фамилия Фельдман?» - спрашивает один из военных. Получив подтверждение, произносит привычную для него тираду: «Ваш сын Йонатан Фельдман погиб при исполнении воинского долга, приносим соболезнования». Мать падает в обморок, ее тут же откачивают и колют снотворное - пусть отлежится. Отец давится успокоительными таблетками и слезами отчаяния, обсуждая с военными детали похорон. Ужас пережитой родителями ситуации заканчивается тем, что назавтра погибшим оказывается какой-то другой Фельдман, а их сын в это время продолжает нести унылую службу на затерянном в пустыне, забытом богом и военным начальством КПП, пропуская через шлагбаум редких путешественников и бесхозных верблюдов. Так трагедия на наших глазах превращается в фарс. Режиссер с необыкновенным мастерством будет еще не раз переключать стилевые, жанровые регистры фильма, то погружая героев (а вместе с ними и зрителей) в бездны отчаяния, то взрывая трагедию смехом, то пронзая экранное повествование сценами необыкновенной лиричности. На этих эмоциональных качелях «Фокстрот» виртуозно балансирует до самого финала. На выходе у Маоза получился гротескный и умный, едкий и смешной антимилитаристский памфлет, согретый огромной нежностью к людям, чьи судьбы поневоле оказались втянутыми в зубцы смертоносной военной машины. Нелепая смерть компании молодых людей на уже упоминавшемся блокпосту, у которых из машины вывалилась банка спрайта, а ее приняли за гранату и расстреляли машину в упор... И последовавшая за этим еще более нелепая смерть Йонатана Фельдмана - теперь уже взаправдашняя, накликанная предыдущей, ошибочной смертью... Военная истерия, говорит своим фильмом режиссер, способна плодить жертвы даже тогда, когда пушки еще до конца не расчехлены, а ружья еще толком не заряжены... Это важный фильм и для Израиля, и для арабского мира, и для России, и для всей планеты, которая в эти дни опасно зависла над пропастью новой мировой войны. Его надо показывать во всех парламентах и правительствах мира, но там почему-то предпочитают воинственно бряцать оружием. Может потому, что еще не посмотрели «Фокстрот»? (Леонид Павлючик, «Вечерняя Москва»)

Кому быть повешенным, тот не утонет. Судя по первым сценам израильского фильма «Фокстрот», который был создан в копродукции с компаниями из Германии, Франции и даже всегда нейтральной Швейцарии, когда потрясенные родители тяжело переживают смерть своего сына Йонатана, «павшего при исполнении воинского долга», хотелось дать рецензии на эту картину намеренное название «Сила воды» - как бы в пику дурацкой американской ленте «Форма воды», получившей главную премию на Венецианском кинофестивале. А вот «Фокстрот» более заслуживал это, хотя и Большой приз жюри - тоже высокая награда. Но режиссер Шмуэль Маоз уже был лауреатом в Венеции за свой дебют в игровом кинематографе - «Ливан», ... который во многом был основан на его личном военном опыте во время вооруженного конфликта в Ливане в 1982 году. И, возможно, жюри решило, что повторно присуждать главную премию за всего лишь вторую картину Маоза - это перебор. Однако «Фокстрот», снятый через восемь лет после «Ливана», представляется более изощренно придуманным и изобретательно воплощенным, но опять же при крайнем минимализме выразительных средств, словно вновь клаустрофобно, пусть действие не ограничивается интерьерами квартиры семейства Фельдман, а еще имеются эпизоды армейских будней их сына Йонатана, который служит на каком-то затерянном блокпосте среди открытых пространств на севере Израиля. Сюжетная конструкция этой ленты построена вроде как по принципу движений в некогда модном танце под названием фокстрот: два шага вперед, потом в сторону, после этого два шага назад и еще раз в сторону. Суть фокстрота сначала объясняет своим трем сослуживцам Йонатан, а в финале это делает его отец Михаэль, затем танцуя с собственной женой Дафной. События в экранном повествовании действительно следуют друг за другом именно в такой замысловатой комбинации, что может кого-то сбить с толку, как будто что-то пропустили в рассказываемой истории или же смонтировали неправильно. А в кинематографическом плане проделывает своеобразные «танцевальные па» камера, панорамирующая туда-обратно, и еще удивляют верхние ракурсы, особенно непривычные в закрытом помещении. Наверно, за счет этого создается впечатление некоего стороннего наблюдения за происходящим - вряд ли Всевышнего, поскольку отец семейства провозглашает: «Мы же атеисты!». Но вот сила судьбы однозначно дает о себе знать - и не единожды, если вспомнить не только то, что случается в настоящем, а ведь еще возникает в рассказах о минувшем, порой проиллюстрированных комиксовыми рисунками, чем увлечен Йонатан даже в армии. Хотя звучит за кадром вовсе не фрагмент из оперы «Сила судьбы» Джузеппе Верди, а четвертая часть пятой симфонии Густава Малера, памятная всем ценителям кино по «Смерти в Венеции» Лукино Висконти, тема неотвратимой гибели как бы витает над родом Фельдманов - и если кому-то удается избежать предначертанного, то смерть обязательно настигает других близких или же лишает, например, трезвой памяти мать Михаэля, впавшую в острую психическую депрессию после возмутительного поступка сына, который в подростковом возрасте обменял ценный свиток деда на журнал «Плейбой». Как ни странно, и Йонатан оказывается косвенным соучастником случайной гибели нескольких людей тоже из-за красивой девушки - и можно ли считать расплатой за это, что ему предстоит умереть не менее нелепо?! Нелогичность и абсурдность действительности, особенно точно и явственно подчеркнутое в армейских сценах (мало где в фильмах так лаконично и одновременно сюрреалистично выражена идиотская сущность службы в войсках, тем более ведущих «психологическую войну» с неизвестным противником, как говорят об этом сами солдаты на никому не нужном пропускном пункте в пустынном месте), вообще-то присуща мирной городской жизни тех, кто считает себя вполне преуспевающими. Но все может разрушиться в один миг - и даже дважды. Вперед и в сторону, назад и в сторону. Человек возвращается, казалось бы, в исходную точку. Но он уже не тот, что прежде. И жизнь поломалась. И мир треснул. Стакан воды, выпиваемый ровно через каждый час, вряд ли поможет вернуть былое психическое равновесие. Танец смерти ныне зовется не танго, а фокстротом. Оценка фильма: 7 из 10. (Сергей Кудрявцев, «Иви»)

Танцы со смертью. Вот один из редких случаев, когда слово «долгожданный» - больше, чем обычный журналистский штамп. В 2009 году 47-летний Шмуэль Маоз, дебютировавший в режиссуре фильмом «Ливан», стал первым в истории израильтянином, получившим главный приз на важнейшем фестивале мира - венецианского «Золотого льва». Разумеется, скептики говорили, наградили-де только за тему, в фильме один-единственный прием, просто Израилю «пора было дать». Вторая картина должна была подтвердить или опровергнуть сомнения. Ждать ее пришлось долгие восемь лет: кое-кто даже подозревал, что Маоз так и останется режиссером одного фильма. Но нет - его «Фокстрот» готов и снова участвует в венецианском конкурсе. И теперь трудно ... отрицать очевидное: в Израиле живет и работает один из самых оригинальных и мощных режиссеров современности. В отличие от идеально собранного по правилам трех единств - места, времени и действия - «Ливана», «Фокстрот» отсылает нас не к классицистической, а к древнегреческой драматургии. В его центре - бесстрастные и неумолимые механизмы судьбы, управляющие поступками человека без его ведома. «Случай - способ, при помощи которого Бог хранит анонимность», - говорил Эйнштейн. Маоз подтвердил старый афоризм, превратив его в изящный, цельный и психологически убедительный сценарий. У фильма трехактная, но содержательно парадоксальная структура. В первом и третьем действии родители (актеры библейской красоты - Лиор Ашкенази и Сара Адлер) оплакивают смерть сына-солдата, погибшего где-то на границе. Во втором, которое вовсе не является флешбэком, их сын Йонатан жив-здоров, он скучает и мается дурью вместе с сослуживцами на пустынном блокпосте у проржавевшего шлагбаума. Детективная составляющая сюжета напоминает «Эдипа-царя» или «Ифигению в Авлиде»; тем более, что в центре фабулы -взаимоотношения детей и родителей, виноватых друг перед другом и явно вынужденных в какой-то момент расплатиться за эту вину кровью. При этом тональность фильма далека от выспренности и натужного трагизма. Ее даже можно назвать легкомысленной: в какой-то момент Маоз начинает рассказывать историю при помощи черно-белых комиксов, а когда в финале потерявшие ребенка родители курят найденную в его заначке марихуану и глупо смеются, зритель готов засмеяться вместе с ними. Танцевальное название отыгрывается трижды. «Фокстрот» - позывной блокпоста, где служит Йонатан, мелодия танца, использованная для саундтрека, и круговая замкнутая структура простых па, описывающая строение сюжета. Маоз завораживает в первом акте своего фильма ритмичным музыкальным монтажом, операторскими изысками и графическим дизайном декораций (например, на стене квартиры родителей Йонатана висит картина с бесконечным множеством «черных квадратов», своего рода квадратной бездной). Все это как бы отвлекает от жуткой травмы, которую переживают герои, только что получившие страшное известие. Во втором акте мы перемещаемся в пустыню, в режим вечного абсурдного «ожидания Годо». Как уже было сказано, Бог анонимен, и в любом случае, никто из персонажей в него не верит, поэтому кульминация или развязка здесь невозможна в принципе: исполнителем высшей воли режиссер назначает одинокого верблюда. В третьем мы снова в квартире -погружаемся в театральную интимность замкнутого интерьера, где буйный формализм предыдущих частей резко уступает скромной, трезвой, незаметной манере съемки, наконец-то позволяя нам рассмотреть персонажей и расслышать их слова. Со звуком Маоз, как и в предыдущем фильме, работает виртуозно, то ошарашивая резкими перепадами уровня и заставляя вздрогнуть, то вынуждая прислушиваться к шепоту. Главный недостаток израильского кино - его зацикленность на сугубо внутренних специфических проблемах страны, будь то конфликты с ортодоксами-радикалами или сложные чувства израильтян в отношении палестинцев. У сторонней публики это вызывает в лучшем случае уважение, но понимание или тем более сопереживание - крайне редко. «Фокстрот» тоже исследует чисто израильские взаимоотношения поколений: последних свидетелей Холокоста, их детей - первых, кто родился в Израиле, и внуков - современных молодых людей, желающих жить в глобальном мире и с трудом понимающих ценностную систему родителей. Но за пределами этой проблематики «Фокстрот» остается превосходной трагикомедией о грехопадении и возмездии, прощении и беспощадности, любви и безразличии. И о том, что даже трагическую судьбу можно прожить как танец - не задумываясь о смысле или последствиях, а лишь следя за тем, как бы не сбиться с ритма. (Антон Долин, «Meduza»)

Танец для троих. Многослойная израильская драма о семье, которая пытается справиться с новостью о потере сына, погибшего во время несения армейской службы. Семья израильского архитектора Михаэля Фельдмана переживает не лучшие времена - глава семейства давно расстался с супругой Дафной, дочь Альма стала неуправляема, а сын Джонатан с радостью променял тягостную атмосферу дома на армейскую казарму. Страшное известие о том, что Джонатан погиб в боестолкновении, должно сплотить семью, но, прежде чем Фельдманы приходят в себя от шока и собираются наконец вместе, командование сообщает об ошибке - погиб полный тезка их Джонатана, а с сыном Дафны и Михаэля все в порядке. Огорошенный ... неожиданным перепадом чувств отец требует немедленного возвращения сына семье, и того в срочном порядке снимают с поста, чтобы увезти в тыл. Спустя шесть месяцев после этих событий отец и мать снова возвращаются к тяжелым воспоминаниям о той трагедии, что навсегда изменила их жизни. Тот, кто полагает, что авторское кино непременно должно вызывать зевоту, депрессию и желание немедленно покончить с собой, скорее всего, просто не видел по-настоящему качественных, глубоких, искренних и эмоциональных артхаусных картин. Да, данный жанр, или даже, правильнее сказать, вид искусства, отличают приглушенные цвета, неожиданные операторские и художественные решения, вдумчивая актерская игра и сложные диалоги, но если высказывание автора получается оригинальным, трогательным и многогранным, то такими фильмами вполне можно наслаждаться не меньше, чем фейерверками пикселей летних блокбастеров. И пересматривать их хочется не меньше, чем классику фантастики и приключений. «Фокстрот» израильского сценариста и режиссера Шмуэля Маоза, сравниваемого с Тарковским, Бергманом и Куросавой, как минимум оставляет ощутимый привкус и стойкое желание вернуться к картине некоторое время спустя - слишком уж многое в ней переплетено, слишком путаны отношения, не всегда очевидны причины и следствия. При этом фильм неправильно называть сложным, он вполне понятен любому зрителю, вопрос лишь в том, готовы ли вы пойти вместе с автором в непредсказуемое путешествие, которое влечет потрясения, эмоциональные американские горки и не обязательно завершится хеппи-эндом. Если смелости у вас в достатке - присоединяйтесь к странному танцу, который исполняют герои картины «Фокстрот». Лента едва ли не с хирургической точностью разделена на три равные части. Первая бьет наотмашь и героев, и зрителей, в ней отец Джонатана сталкивается со страшным известием, военные сообщают семье о гибели сына и начинают морально подготавливать к процедуре прощания и похоронам. Вторая выдержана совсем в ином ключе - в ней рассказывается о том, чем был занят на службе Джонатан, какой трагедии он стал непосредственным участником и какой выход предпочли его сослуживцы, чтобы скрыть следы ошибки. Наконец, третья часть в большой мере посвящена тому, каких сил стоило матери солдата пройти через вышеизложенные события, с чем она смогла смириться, а с чем продолжает внутреннюю борьбу. Все три сегмента выполнены в разнообразных стилистических манерах, у каждого есть свои отличительные детали, уловимые и скрытые оттенки - мы словно смотрим три фильма, перевязанных лентой одного сквозного сюжета. О сюжете, кстати, говорить хочется меньше всего. Во-первых, чтобы не раскрывать главных поворотов и неожиданных происшествий. Во-вторых, потому что тема смерти близкого человека, несмотря на свою универсальность, не может быть одинаковой для каждого - нам всем приходилось терять кого-то дорогого, но переживания от этого каждый испытывает свои, не похожие ни на чьи чужие чувства. Наконец, в-третьих, история не сводится к одному только известию о смерти, фильм много глубже, он охватывает прошлое, настоящее и будущее героев, в нем есть место фантазиям и реальности, он говорит о здравом рассудке и потере разума, «Фокстрот» - гораздо более глубокая, философская и созерцательная лента, чем может показаться на первый взгляд. Зато с удовольствием хочется отметить те детали, что делают просмотр незабываемым. Маоз крайне умело пользуется визуальными средствами, ловко чередуя ракурсы, играя светом и управляя геометрией кадра. Он создает невероятные долгие планы, снятые одним дублем, его камера внезапно для зрителя совершает головокружительную панораму, следя за персонажами, взгляд зрителя вынужден наблюдать за происходящим то сверху, то через лучи прожектора, то из-под днища автомобиля. При этом каждый кадр имеет свое значение, каждый план соответствует авторской задумке, у каждого произнесенного слова есть цель. Диалоги героев временами путаны и словно уводят в сторону, но на поверку к финишу зритель приходит с пониманием общей картины. Ну, или хотя бы с мыслью о том, что он ощущает близость этого понимания. Рекомендация смотреть «Фокстрот» каждому будет, конечно, излишней смелостью - в конце концов любое кино должно подходить зрителю по настроению, эмоциональной зрелости и чувственному голоду. Израильская картина лучше всего подойдет тем, чей аппетит разожгли новости из Канн и Сочи, где были показаны новые картины, которые к развлекательным не отнесешь и которые появятся в расписаниях кинотеатров еще очень нескоро. Вот таким и положено быть уроку танца, в котором ведущий выполняет несколько па, но в итоге возвращается на то место, с которого начинал движение. Оценка: 7/10. (Евгений Ухов, «Фильм.ру»)

Танец военных действий. В прокат выходит фильм Шмуэля Маоза «Фокстрот», удостоенный Серебряного льва на последнем Венецианском кинофестивале. Пожалуй, это высшее достижение израильского кинематографа - шедевр, подготовленный школой антисистемного кино, набиравшей силу на протяжении четверти века. «Фокстрот» - это позывные блокпоста, медленно, но верно в буквальном смысле слова, тонущего в грязи. Уровень наклона вагончика-казармы, населяющие его четыре призывника, меланхолично и ежедневно отмечают. Фокстрот - это танец, который один из них исполняет в обнимку с автоматом под непрерывным дождем. Воображение рисует картину: наверное, так же танцует где-то на другом краю невеликого израильского света девушка в камуфляже. Но с Йонатаном (Йонатан Ширай) ни ... одной девушке встреча не грозит, своих девушек он уже убил. Наконец, фокстрот - это структура фильма. Два шага вперед, два шага налево, два шага назад, два шага направо, и ты в той же точке, откуда начал движение. Танцуй, не танцуй - результат один. Той же дурной бесконечностью сочится декор квартиры Михаэля (Лиор Ашкенази) и Дафны (Сара Адлер) Фельдманов, тель-авивских интеллектуалов-атеистов. На стене - абстрактная картина: омут черно-белых квадратов, пол выложен оп-артовой плиткой. Фильм в итоге оказывается именно тем, чем кажется с самого начала: трагедией Фельдманов, потерявших сына на необъявленной и бесконечной, как дождь над блокпостом, войне. Но между прологом и эпилогом его сюжет несколько раз качнется туда-сюда, от жизни к неотличимой от нее смерти. Сначала армейские эмиссары с профессиональной скорбью сообщат Фельдманам о гибели их ненаглядного Йонатана, но почему-то откажутся показать тело. Потом другие люди в хаки, неотличимые от первых, обрадуют истерзанных родителей: мы ошиблись, убит другой Йонатан Фельдман, ваш сын жив и невредим, но увидеть его все равно нельзя. Потом Йонатан окажется не жертвой, пусть и несостоявшейся, а массовым и безнаказанным убийцей, пусть и поневоле. И это далеко не последнее па завораживающего и безнадежного фокстрота, который исполняет Маоз. В первой же сцене поражают глаза родителей. Нормальная психологическая драма предполагает, что актеры сыграют шок, пережитый родителями при вести о гибели сына. Хорошие актеры - а Ашкенази и Адлер очень хороши - сыграют шок глазами, на счет раз-два-три. Но у Михаэля и Дафны глаза изначально преисполнены отчаяния, похоронка лишь выпускает его наружу. И уйдет оно ненадолго, когда, накурившись отменной травы, заначенной сыном перед призывом, они даже обретут способность смеяться. Смеяться над тем же, над чем горько смеется Маоз. Над бездушной, казенной «заботой» армейской бюрократии, включая военный раввинат. Над государственным гимном, над посмертным повышением сына в звании, над «чаем с пирожными», которыми должна увенчаться церемония прощания с Йонатаном. А что им остается, кроме как смеяться. Изначальное, онтологическое отчаяние Фельдманов - это даже не отчаяние людей, предчувствующих худшее. Все гораздо страшнее. Это отчаяние людей, ощущающих себя в ловушке, в капкане, из которого не выбраться. В первом фильме Маоза «Ливан» (2009) - за него он получил венецианское золото - таким капканом был танк, которым утюжили Ливан четыре истеричных солдата, загнанные на тот свет офицерами, идиотами и людоедами. Тут необходимо заметить, что во всех фильмах воевавших израильских режиссеров - а не воевавших режиссеров в Израиле нет - образ «ЦАХАЛа» на тысячи световых лет отдален от его пропагандистского, победоносного образа. И не верить в этом Амосу Гитаю («Кипур», 2000) или Ари Фольману («Вальс с Баширом», 2008) никаких оснований нет. Маоз же переплюнул даже палестинца Элию Сулеймана, чью почти гениальную притчу «Божественное вмешательство» (2002), снятую с израильским участием, обвиняли в «антисемитизме» и клевете на армию. Сулеймана и Маоза объединяет переживание политической трагедии как трагедии рока. Поскольку она разыгрывается отнюдь не в античных Фивах, орудием судьбы у них оказываются сугубо ближневосточные «артефакты». Абрикосовая косточка, оборачивающаяся бомбой, у палестинского режиссера. Верблюд - единственный из проходящих блокпост, кому солдаты безоговорочно доверяют, - у израильского. В «Фокстроте» капканов множество, на любой вкус - от Кафки до Беккета. Это и пресловутый блокпост, напоминающий «нигде», в котором персонажи Беккета ожидали своего Годо, и квартира Фельдманов - модернистский кошмар, и в первую очередь сам Израиль. Страна, миф и мечта которой, воплотившись, обернулись не просто военным кошмаром, а кошмарным тупиком. Вообще, действие лучших израильских фильмов за последнюю четверть века разыгрывалось в разнообразных капканах. В богемном, интернациональном кафе, расстрелянном свихнувшимися ветеранами («Жизнь по Агфе», Аси Даян, 1992). Или на пароходе, под завязку набитом преисполненными надежд репатриантами, выжившими в лагерях смерти, чтобы быть брошенными под палестинские пулеметы («Кедма», Амос Гитай, 2002). Но Маоз возвел метафору в степень мегаметафоры под именем «Фокстрот». Одним лишь смущает великолепное новое израильское кино. Какого же черта продолжается резня, если цвет израильской культуры неустанно выплескивает на экран свое отвращение к военщине, гослицемерию и клерикализму? Похоже, что это смущает и самих режиссеров. Иначе почему глаза Фельдманов изначально преисполнены такого отчаяния? (Михаил Трофименков, «Коммерсантъ Weekend»)

После Ливана. В голливудской (между прочим, снискавшей заметный успех в советском прокате) «черной комедии» «Трюкач» (1980) кинорежиссер Элай Кросс поведал об одном занятном казусе: «Я знаю человека, который снял антивоенный фильм. Хороший фильм. Когда ленту показали в его родном городе, количество заявлений от желающих пойти в армию добровольцами увеличилось на 600 процентов». Парадокс? Можно сказать и так, но здесь, скорее, типичный пример действия основополагающего диалектического закона - единства и борьбы противоположностей. Хороший - честный, психологически достоверный, захватывающий - военный фильм обязательно является также антивоенным, и наоборот. С такой оговоркой уже не покажется чем-то странным, допустим, сцена, когда морские пехотинцы перед ... отправкой в Ирак (в «Морпехах», 2005) смотрят копполовский шедевр «Апокалипсис сегодня» (1979), яростно бичевавший американский милитаризм. Та же самая двойственность свойственна и обеим (если считать полнометражные) игровым картинам Шмуэля Маоза. Но перипетии упомянутой выше постановки Ричарда Раша всплывают в памяти еще и по другой причине. Сэр Кросс придумывает для своего детища блестящий эпизод: персонаж, которого как раз должен изобразить каскадер Кэмерон, на радостях зажигательно танцует на крыле летящего самолета (!) пусть не джигу, так чарльстон... Странно, что не фокстрот! И в самом деле странно. Когда мы впервые воочию лицезрим Йонатана Фельдмана - на отдаленном контрольно-пропускном пункте, он как раз рассказывает сослуживцу о некогда модном танце, который, в сущности, элементарен и легко заучивается. Затем юноша ударяется в пляс под воображаемую музыку, не выпуская из рук автоматическую винтовку. Кроме того, нелишне знать, что имя существительное «Foxtrot» используется в фонетическом алфавите ИКАО для обозначения буквы «f». А еще это позывные злополучного блокпоста, расположенного где-то на севере Израиля, в малозаселенной местности, на дороге, не имеющей стратегического значения, где, как правило, обходится без происшествий (вроде атак террористов-смертников или хотя бы попыток провезти контрабанду). Наконец, под занавес, спустя примерно полгода после несчастного случая, о фокстроте внезапно вспоминает отец бойца - Михаэль, который изыскивает в нем глубокий, прямо-таки философский смысл. Энергичные движения в темпе 4/4 с 4 долями в каждом такте невольно подвигают мужчину к печальному выводу о тщете существования: куда бы человек ни перемещался, в итоге - все равно оказывается в начальной точке... «Ливан» (2009) произвел мощное впечатление не исключительно из-за необычного (особенно в рамках жанра) решения авторов ограничить действие пространством внутри танка, не считая вступительных и финальных кадров; то, что творилось снаружи, командир экипажа и стрелок-наводчик наблюдали лишь через оптику прицела. На сеансе не покидало ощущение, что такой сюжет не придумать никому, кто не прошел через описываемые события лично. Вот и в «Фокстроте» наличествуют автобиографические мотивы. Шмуэль испытал нечто подобному тому шоку, что перенесли супруги, однажды, ничем не примечательным утром, получившие сообщение о гибели сына при исполнении воинского долга. Маоз пережил худший час в своей жизни в похожей ситуации - когда не мог дозвониться до дочери, теряясь в догадках, не пострадала ли она в результате теракта в автобусе... И мы догадываемся, что, когда господин Фельдман делится с женой воспоминаниями, как подвозил отпрыска на станцию, не сознавая в тот момент собственного счастья, слова относятся к самому режиссеру-сценаристу. Присуждение фильму наград на 74-м Венецианском международном кинофестивале, включая «Серебряного льва» (гран-при жюри), вызвало недовольство Мири Регев, обвинившей постановщика в антиизраильской направленности кинопроизведения. Однако с Министром культуры по преимуществу не согласились члены национальной киноакадемии [1], равно как и представители местного «оскаровского» комитета, выдвинувшие «Фокстрот» на соискание престижной премии; правда, в окончательный перечень претендентов лента не вошла. Истинный патриотизм не только не является несовместимым с критическим настроем, а, напротив, подразумевает неравнодушное отношение к тем или иным реалиям родной страны, анализ допущенных ошибок и изобличение преступлений, в том числе совершаемых под прикрытием высших политических интересов. Многие солдаты и командиры ЦАХАЛ, принявшие участие в Ливанской войне, стали свидетелями или даже виновниками вещей, о которых совесть не позволяет не говорить. Но и в условно мирное время трагические инциденты приключаются. Хуже, когда ЧП пытаются цинично замолчать, по-тихому сбросив автомобиль с телами четверых арабов, по ошибке (по досадной ошибке!) расстрелянных из крупнокалиберного пулемета, в спешно вырытую яму. Как будто можно избежать суда Провидения, орудием которого, по грустной иронии судьбы, становится обычный верблюд, десятки раз пересекавший разграничительную линию, вынуждая скучающих парней флегматично поднимать шлагбаум... Режиссер-сценарист, как крупный художник, старается не концентрироваться на узкой тематике. Поведанная Йонатаном история папы, не выдержавшего и обменявшего по молодости лет свиток Торы (фамильную реликвию, передававшуюся из поколения в поколение, сохраненную даже в Освенциме) на... эротический журнал, становится не просто поводом скоротать время, просиживая в грязном, грозящем завалиться на бок бункере. Это должно навести соотечественников кинематографистов на мысль о растрате культурных и религиозных ценностей, ради которых и основывалось Государство Израиль. Вместе с тем можно смело утверждать, что перипетии «Фокстрота» не оставят индифферентными зрителей и в иных странах. Чувства Михаэля и Дафны, дважды переживших смерть отпрыска (мнимую и подлинную), что в итоге нанесло удар и по браку, слишком сильны, чтобы не найти отклик. Вдумчивая же часть публики, полагаю, погрузится в раздумья о превратностях судьбы, принявшись увлеченно разгадывать ту «философскую головоломку», какую, по словам Шмуэля Маоза, представляет собой его детище. Оценка: 7 из 10. 1 - Восемь наград, в том числе ключевые, в тринадцати (!) номинациях. (Евгений Нефедов, «Иви»)

Ад и Израиль. Убитые дети как повод смеяться и плакать. Разогнавшись, конкурсная программа 74-й Мостры если не поражает, то, по крайней мере, не разочаровывает. Критики и журналисты привычно спорят, причем мнения часто не совпадают, но еще две картины, помимо показанной в первый день «Короче» Александра Пэйна, почти единогласно признаются фаворитами если не жюри, то зрительского внимания уж точно. Израильтянин Шмуэль Маоз уже получал в Венеции главный приз в 2009 году с дебютным «Ливаном» и вновь, я думаю, что-нибудь, да завоюет, а уж ирландца Мартина Макдонаха после «Залечь на дно в Брюгге» и «Семи психопатов» публике представлять не надо - каждая ... его новая вещь, и помимо фестивальных показов, получает мощный зрительский отклик. Звонок в хорошо обставленную квартиру, на пороге стоит воин в форме израильской армии. Следующий кадр - женщина бьется в конвульсиях, ей колют успокоительное. Так начинается «Фокстрот» Шмуэля Маоза. Выходит отец - его играет красиво седеющий Лиор Ашкенази - и солдат сообщает, что 19-летний рядовой Фельдман пал смертью храбрых. В доме воцаряется ужас. Первая треть фильма разыгрывается как семейная драма: мать от горя практически в отключке, отец, еле оправившись от шока, должен каждый час пить стакан воды - так советует психолог, прописавший сильные препараты. Родители погибшего из последних сил пытаются не потерять хладнокровие, уточняя с однополчанами сына детали похорон с воинскими почестями. Абсурд происходящего на этом фоне, по-военному деловитого, обсуждения усугубляется неожиданным известием, превращающим для родителей трагедию в фарс. Поначалу кажется, что Маоз разовьет неожиданный сценарный поворот (чтобы не исчезла драматургическая интрига, рассказывать о нем не будем), но действие резко обрывается, чтобы во второй трети картины уйти от реализма семейной истории в несколько иное пространство. Режиссер (он же и сценарист) медленно, полусонно обрисовывает тупую никчемность пребывания четырех солдат-срочников на Богом забытом пропускном пункте. Есть шлагбаум, через который время от времени проезжают какие-то арабы на машинах, их надо проверять. Один рядовой сидит за пулеметом, другой роется в базе террористов на старом компе, третий светит фонарем в лица пассажиров, четвертый... да ничего он не делает, наверное, просто плюет в потолок. Все эти ребята в полевых куртках и с автоматами, заступающие по очереди на дежурство, - как будто потерянные винтики в машине вооруженного противостояния непонятно кого и с кем. И явно осуждающий, как выражаются пропагандисты, «израильскую военщину» автор тут разом меняет фокус, превращаясь в своеобразного мистика, насыщая кадр прямолинейными аллюзиями, вроде одинокого верблюда, гордо пересекающего границу (горб - его документы), или повторяя один и тот же план: унылого шлепанья солдат по лужам непроглядной ночью. Чтобы окончательно погрузить зрителя в пространство неизбежности, в уста солдат вкладываются рассказы-притчи, нагнетающие тоску. И как-то уж слишком ожидаемо случается непоправимое: подозрительный предмет, похожий на гранату, выпавший из очередной легковушки, заставляет одного из солдат нажать на гашетку. Но это была всего лишь банка пива. Расколотая структура «Фокстрота», фокусирующая внимание на, казалось бы, несвязанных эпизодах, построена так, чтобы в финальной части закольцеваться в масштабную драму не только семьи, а всего человечества, раздавленного ужасами бессмысленного военного угара, где уже не остается места слезам родителей. Отец и мать курят найденную у сына в столе траву и смеются. Правда, если бы Маоз остановился на этой, блестяще разыгранной Лиором Ашкенази и его партнершей Сарой Адлер сцене, и как-нибудь иначе решил последний кадр, ради которого, кажется, было предпринято все действо - фильм обрел бы черты реальности куда более страшной, чем недвусмысленная отсылка к античной игре рока, этакой la divina tragedia. Картина Мартина Макдонаха со сложным названием «Три билборда за пределами Эббинга, штат Миссури» по сюжету перекликается с «Фокстротом», но в отличие от него (безусловно, в лучшую сторону), снабжена фирменной интонацией, заставляющей зрителей то смахивать слезы, то аплодировать. По жанру это трагикомедия, хотя речь здесь тоже идет о гибели ребенка. Владелица местного магазина по имени Милдред Хейз (Френсис Макдорманд) швыряет на стол в агентстве по размещению наружной рекламы несколько тысяч долларов. Она выкупает три огромных щита у дороги. Отныне на них красуются обвинения местной полиции и шерифа Билла Уиллоби (Вуди Харрельсон) в бездействии по раскрытию жестокого убийства. Однажды мама не разрешила девушке взять машину, чтобы поехать на вечеринку. Та, не будь дурой, сбежала. Возле выезда из города у дороги ее изнасиловали, убили и труп тут же сожгли. Преступников найти не удалось. Есть подозрение, что не особо и искали. Милдред ждет, время проходит, результата нет. Отчаявшись, она вступает на тропу войны, терять ей нечего - но и средств никаких. Милдред взывает к справедливости с помощью уличной рекламы, отчего все копы в шоке, по местному TV идут репортажи, но дело не движется. Помимо этого, муж слинял к 19-летней красотке, теперь всем на «висяк» и погибшую девочку, похоже, наплевать. Реднеки не желают выносить сор из избы, в полиции служат сплошь ленивые сволочи, одна из которых - офицер Диксон (Сэм Рокуэлл). Он идет на открытый конфликт даже с тем парнем, кто имел наглость продать билборды с порочащими честь мундира слоганами. Правда, шериф, умирающий от рака, все же совершает ряд поступков, после чего даже у бывших врагов ослепленной горем Милдред просыпается совесть. Поскольку фильм снимал знакомый всем как минимум по «Брюгге...» ирландец, тут и речи быть не может о традиционной американской полицейской драме, где в конце плохих парней обязательно накажут хорошие. Макдонаха интересуют характеры героев, а не поимка преступников, восстановление справедливости и детективные подробности. Стрельбу, кровь, мордобой, пожар автор использует как расходный материал, а движется его картина на совсем ином топливе. Чтобы обрисовать характер и нравы людей, к которым режиссер питает симпатию, - тут ведь нет отрицательных и положительных героев - требуется максимально заострить сюжет и сгустить краски. Но чтобы не превращаться в унылого, рассуждающего о добре и зле моралиста, Макдонах прибегает к лучшему из возможных средств: он заставляет публику смеяться, легко решая столь сложную сценарную задачу: как сделать свое кино обаятельным. Макдонах дает надежду на то, во что трудно поверить: что люди способны исправляться, несмотря на царящий вокруг ад. Это кино легко хвалить, нарушая основные заповеди критика, оно просто обязано нравиться, потому что обаяние выше красоты. Особенно учитывая впечатляющие актерские работы, включая роли второго плана - трудно не обратить внимания на Питера Динклэйджа, которого, кстати, именно Макдонах-режиссер приметил до всяких сериалов, или восходящую звезду Калеба Лэндри Джонса, снявшегося в третьем сезоне «Твин Пикс». И, безусловно, вся вторая половина картины посвящена Сэму Рокуэллу, преображающемуся из свиньи в человека. В этой режиссерской и писательской щедрости Макдонаха также секрет успеха - он может дать звездам второго плана столько же экранного пространства, как и главным героям, и эта способность переключать внимание зрителя парадоксальным образом всегда работает в плюс и прибавляет автору очки. (Игорь Игрицкий, «Лента»)

Порочный квадрат. Семья и война, смерть и воскрешение, застарелая травма и национальный синдром - в новой психологической драме режиссера Шмуэля Маоза «Фокстрот». Израильский режиссер Шмуэль Маоз, получив в 2009-м венецианского «Золотого льва» за фильм «Ливан», выдержал восьмилетнюю паузу. О «Ливане» тогда много писали. Это была эмоционально очень тяжелая картина, крепко держащая зрительское внимание и создающая эффект личного присутствия в тесном пространстве скрежещущего и лязгающего танка. «Ливан» был воссозданным фрагментом биографии самого Маоза: в юности он участвовал в Ливанской войне 1982 года. Новый фильм Маоза - «Фокстрот» - снова посвящен войне. Только действие перенеслось поближе к нам - в современность. По ... сюжету семью архитектора Михаэля Фельдмана, которого играет Лиор Ашкенази, война затронула во всех трех поколениях. И эти поколения такие разные, что кажется, будто война - единственное, что определяет их родство. Старая мать Михаэля - бывшая узница концлагеря, говорящая на идише, эмоционально и интеллектуально отключена от сына из-за деменции, но главным образом - из-за случившейся семейной драмы. Сам архитектор тоже в молодости участвовал в военных действиях - он вполне мог быть одним из танкистов «Ливана». И наконец сын Михаэля - юный художник Йонатан, отбывающий армейскую повинность на заброшенном и, кажется, никому не нужном блокпосту в глуши страны, пребывает в сильном недоумении от своей службы. Эту роль исполнил тезка героя Йонатан Ширай. Йонатан и трое его сослуживцев целыми днями скучают, охраняя шлагбаум на пустынной дороге. Однообразие нарушают только редкие машины и бродячий верблюд, которого беспрекословно пропускают. Солдаты ночуют в жестяном контейнере, и с каждым днем он понемногу накреняется, сползая в жидкую грязь - это жалкое обиталище, видимо, призвано вновь напомнить нам о танке из «Ливана». Солдаты, запертые в железных ящиках вдали от дома - несомненно, один из тех сквозных образов, к которым Маоз настойчиво возвращается. Из «Ливана» же перекочевала в «Фокстрот» вода - она постепенно накапливается, собирается конденсатом на приборах, сочится из дырки в полу контейнера, падает ливнем с неба или стекает по щекам слезами. Михаэль, которому сообщают о гибели сына, должен по директивному совету военных психологов каждый час выпивать стакан воды. Чтобы заглушить душевную боль, он долго держит руку под струей очень горячей воды и получает ожог. Вода каждый раз приковывает к себе внимание, выступает как самостоятельный, а может, даже главный персонаж фильма, участвует в повествовании - и вместе с тем никак от него не зависит. Работа Маоза с водой вызывает в памяти Андрея Тарковского - у того тоже были особые отношения с нею. Если в «Ливане» Маоз при помощи множества маленьких и подробных деталей сумел напрямую передать зрителю ощущения и чувства танкистов, то в «Фокстроте» он тем же способом заставляет зрителя пережить вместе с Михаэлем Фельдманом шок от гибели сына. Сначала мы переживаем трагедию, а затем узнаем, что новость была фейком. Один шок сменяется другим. Однако если Дафна - мать Йонатана, которую играет Сара Адлер - способна в этой ситуации испытать настоящую радость от «воскрешения» сына, Михаэль лишь впадает в ярость и бросает все свои силы, чтобы вернуть Йонатана домой. Необузданные эмоции круто меняют людские судьбы, и здесь можно уловить отсылку к традициям древнегреческих трагедий. Отдельно следует рассматривать знаковое для режиссера имя - Йонатан. В «Ливане» тоже был такой персонаж с таким именем и весьма незавидной долей. Невольно напрашивается догадка, что истории, которые рассказывает нам Маоз, они очень личные. И режиссер в своих интервью подтверждает это. Да, «Ливан» был для него инстинктивным терапевтическим высказыванием. «Фокстрот», при гораздо более сложной структуре произведения, может восприниматься как продолжение этой самотерапии. В первом фильме Маоз проработал собственную давнюю травму, во втором пошел дальше, соединив свой прежний опыт с нынешним. Здесь есть и юный солдат, совершивший «оправданное» войной ужасное убийство, и взрослый, стареющий уже мужчина с аналогичным опытом. И оба они - сам автор. Название фильма - «Фокстрот» - расшифровывается устами самого Михаэля. Этот танец несложен: его па образуют квадрат, и танцоры всегда возвращаются в одну и ту же точку. Двигаться в его ритме обречены и герои фильма, и все соотечественники режиссера, запертые в квадрате бесконечной войны и вынужденные жить по ее законам. Красивое слово «фокстрот» в понимании создателя фильма становится элегантной заменой клетки. Кроме того, так звучит один из позывных, который активно используют военные во многих странах. Шмуэль Маоз, вне всякого сомнения, снимает антивоенные картины, считая своей задачей лишить эту тему всякого налета романтики, показать жизнь солдата и реальность его близких. По этой причине у режиссера возник конфликт с министром культуры и спорта Израиля Мири Регев: она посчитала, что он своими фильмами очерняет армию собственной страны. Однако Маоз не очерняет, а скорее, проливает свет, причем на все армии планеты, вне зависимости от государственной принадлежности. Зритель, понявший это, вряд ли сможет питать какие-либо иллюзии по поводу военной службы. Маоз вступает в довольно традиционное противостояние творца с системой, но если режиссер защищает жизнь, то государственные интересы зачастую с ней, увы, несовместимы. «Фокстрот», который сам автор назвал «философским паззлом», состоит из трех эпизодов. Первый посвящен отцу семейства, чей характер зрителю предстоит изучить в шокирующей для героя ситуации. Этот эпизод в сценарии также основан на личных переживаниях Шмуэля Маоза. Однажды режиссер отказался вызвать такси для своей дочери-старшеклассницы, когда она опаздывала в школу, и отправил ее на автобусе. А вскоре новостные агентства сообщили, что именно в этом автобусе взорвалась бомба и погибло много людей. Шмуэль Маоз долго не мог дозвониться до дочери и, по его словам, пережил самый жуткий час в своей жизни. Этот час был ужаснее всего его военного опыта. К счастью, девочка так и не успела на этот автобус. Второй эпизод картины посвящен блокпосту, на котором служит Йонатан. Наблюдая за однообразной жизнью солдат в пустыне, зритель уподобляется героям и впадает в своеобразный транс. Даже когда происходит непоправимое, все участники словно бы остаются под гипнозом. В третьем эпизоде внимание уделено матери Йонатана. Воздействие этой части подобно живой воде (и снова вода!). В ней две предыдущие как бы растворяются, позволяя зрителю наконец свободно вздохнуть. В сентябре 2017-го «Фокстрот» получил Гран-при Венецианского фестиваля. И не только за острую и больную тему - война и семья. Невозможно оставить без внимания визуальную красоту этого фильма, оператор которого Джиора Бейач неоднократно брал награды многих кинофестивалей и конкурсов. Как и Маоз, он увлекается кино с детства. Оба когда-то получили в подарок от родителей кинокамеру. Кроме того, режиссера и оператора объединяет большой опыт работы в рекламе. Неудивительно, что они нашли общий язык, работая и над «Ливаном», и над «Фокстротом». Художники фильма - Эйял Эльхадад и Фрэнсис Кико Седер - несомненно, внесли огромный вклад в мир персонажей картины. Вместе с Маозом, который и сам занимается изобразительным искусством, им удалось создать завораживающую атмосферу во всех трех эпизодах истории. Есть подозрение, что, высказавшись, Шмуэль Маоз снова надолго замолкнет. Но зритель совершенно точно будет ждать его нового фильма. (Владимир Боровой, «Jewish.ру»)

«Знаешь, есть такой танец...» Каждый переживает горе по-своему. Вот перед нами отец, которому сообщили о гибели сына и теперь он смотрит на мир словно из-под воды. Он пытается двигаться, преодолевая сопротивление окружающего его несчастья, все звуки приглушены и с трудом доносятся до него. Он делает звонки, организует похороны, беседует с друзьями и медленно захлебывается в отчаянии. Вот мать, которая отключилась от мира, не в состоянии смирить с потерей сына. Она убежала от реальности. Каждый переживает несчастье по-своему, но всем одинаково больно. А вот сын. Он мается на блокпосте с несколькими боевыми товарищами в центре пустыни. Вокруг ничего нет, ни тебе ... клубов, ни тебе магазинов и негде погулять. Только дорога, по которой изредка проезжают машины и тогда досмотр превращается в единственно возможное развлечение. Потом они травят байки, делятся воспоминаниями из своей жизни. Вечером он с товарищами шлепает по грязи в спальный контейнер, где они опять трепятся, слушают музыку и дуреют от рутины. Картина снята буквально в двух локациях: это квартира родителей, и небольшое пространство блокпоста. Что делает ее довольно театральным произведением, в котором крайне важны диалоги и игра актеров, и надо заметить, что ни сценарий, ни актеры не подкачали, отработав свои роли на сто процентов, создав крайне убедительные образы. Камера не навязывается зрителю, нет ни наездов, ни отъездов, призванных обычно подчеркнуть происходящее на экране, она лишь хладнокровно фиксирует происходящее. Лента получилась многогранной, тут вам и семейная драма, разворачивающаяся в нескольких временных линиях. Так же не маловажен и психологизм, на протяжении ленты мы видим довольно тщательное и жесткое препарирование человеческих эмоций, коих в фильме очень много - от глухого отчаяния до надежды на лучшее. И, конечно, это фильм о жизни, которая медленно стелиться перед нами, обманывая своей обыденностью и готовая в любой момент нанести сокрушительный удар под дых, от которого уже никогда не разогнешься. (kir1-lc)

Порножурнал вместо свитка Торы. Я не думаю, что тем, кто только планирует посмотреть фильм 'Фокстрот', будет интересно прочитать очередной пересказ сюжета с авторскими ремарками в моем или чьем-либо еще исполнении, а потому не стану 'заводить шарманку' про то, как 'в безупречно-холодную квартиру семьи тель-авивского архитектора приходят военные, чтобы сообщить о гибели его сына' и т.д., и т.п. Свою рецензию я адресую тем, кто фильм уже посмотрел и кому интересно узнать, совпадают ли его собственные мысли и впечатления с впечатлениями и мыслями других людей. Что же увидел и почувствовал я? Прежде всего, какую-то тщетность и даже никчемность существования героев в их ... рафинированном и 'европейском' мирке, будто отгороженном забором посреди несколько абсурдной, порой неряшливой, весьма религиозной и временами жестокой ближневосточной реальности их родины - Израиля. Пейсы, кибуцы, идеи сионизма и защиты Земли Обетованной любой ценой - это все в другом, параллельном мире. А в мире главного героя - молодого солдата Армии обороны Израиля по имени Йонатан, - ничего этого уже нет. Древняя Тора, на протяжении десяти поколений передававшаяся в их семье от отца к сыну (то есть от воина к воину), была украдена и продана его отцом еще в подростковом возрасте ради приобретения порножурнала. Причем, осознав свой проступок, повзрослевший отец Йонатана решил исправить его весьма своеобразно - он приобрел в букинистическом магазине, нет, не новую Тору, а оригинальный номер того самого порножурнала. Для чего? А для того, чтобы, следуя семейной традиции, передать его вместо утраченной Торы своему сыну, когда тот вырастет и станет солдатом. И вот с этим наследством молодой Йонатан попадает на утопающий в грязи посреди зимней израильской пустыни блокпост. То, что мы видим в 'Фокстроте' - это всего лишь закономерное развитие явлений, обозначенных предыдущем фильме режиссера Шмуэля Маоза - 'Ливан'. Не случайно в конце фильма выясняется, что отец Йонатана служил в танковых войсках и участвовал в Ливанской войне. Он - один из тех четверых напуганных танкистов, мечтающих о том, чтобы их танк не завелся и тогда их эвакуируют вертолетом назад к родителям в мирную жизнь. И именно это пытается сделать отец Йонатана при помощи знакомого генерала - вернуть своего сына из армии назад в семью. Но по какой-то высшей воле это ему не удается. (Lisitzky)

И нет ничего нового под солнцем. Бесконечность, всеохватность обыденного - основная тема, и содержание картины. Режиссер Шмуэль Маоз берет заведомо трагический сюжет, а затем успешно растворяет его в обстановке тягучей повседневности. Истерика родителей, официально извещенных, что их сын «пал смертью храбрых», усилия дяди по составлению некролога, хлопоты военного раввината по организации похорон - все события постепенно нивелируют изначальный трагический посыл рокового известия. Аналогичный прием автор использует, когда ведет вторую сюжетную линию ленты. Жизнь на израильском блокпосту среди зимней пустыни, кропотливо показанная в ее бытовых мелочах, ничем не похожа на героическую эпопею. Даже произошедший инцидент не добавляет в фильм проблематики нравственного ... выбора, настолько страшное оказывается абсурдным. Нелепая «бытовая» смерть главного героя закрывает этот бессобытийный ряд происшествий. Принципиальная и на редкость хорошо кинематографически воплощенная установка режиссера на мещанский пессимизм и упадничество вызывает недоумение и неприятие. Прочтение Экклезиаста для обывателей в «Фокстроте» в части: «Что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем» - прямо противоречит исходному тексту. Если древние евреи верили, что к ним обязательно вернется История со всеми ее великими очищающими бедствиями, то в современном Израиле, если верить Шмуэлю Маозу, от Истории, от Трагедии даже не отказались - о них просто не подозревают. Поэтому вы не узнаете из постановки, каков взгляд режиссера на палестино-израильский конфликт. Что он об этом думает? Да и есть ли конфликт или это просто природная данность, как холодный дождь в зимней пустыне? Притом надо отметить, что все вышесказанное прекрасно передано при помощи киноязыка. От жизненного краха отца главного героя, когда камера начинает смотреть на мир с непонятного ракурса откуда-то сверху, до локации в зимней пустыне, чье безысходное мокро-склизкое однообразие ничто не в состоянии поколебать. Помимо сильной операторской работы Джиоры Бейача удачно также и актерское исполнение. Лиор Ашкенази и Сара Адлер в роли родителей чрезвычайно убедительно играют людей, попавших в безвыходное положение. Хороши главный герой и исполнители ролей второго плана. Замечательно сделанный фильм с неудовлетворительным содержанием. Современность давно требует деятельной ясности и четко выраженного авторского мнения. В противном случае остается непонятным, в какой степени автор фильма критик сложившейся общественной ситуации, а в какой ее жертва. (tereshenkov)