ОБЗОР «СОРОК ПЕРВЫЙ» (1956)
Годы гражданской войны... По белым пескам Средней Азии движется, преследуемый белыми, умирая от жажды, отряд красноармейцев во главе с комиссаром Евсюковым. Среди грубых вояк находится единственная женщина - Марютка. Она один из лучших в отряде стрелков-снайперов. На ее боевом счету сорок убитых белогвардейцев. В последнем бою по захвату каравана взят в плен белый поручик-аристократ Говоруха-Отрок, направленный с дипломатической миссией от Колчака к Деникину. Он станет сорок первым в ее послужном списке, а пока они, один на один, остаются в пространстве песка, неба, моря и сильных сложных чувств...
КАННСКИЙ КФ, 1957
Победитель: Специальная премия (Григорий Чухрай).
Номинация: «Золотая пальмовая ветвь» (Григорий Чухрай).
По одноименной повести Бориса Лавренева. Вторая экранизация повести после фильма с таким же названием (1927 https://www.imdb.com/title/tt0017418/) Якова Протазанова.
Изначально планировалось на главные роли пригласить Екатерину Савинову и Юрия Яковлева.
На роль Говорухи-Отрока проходили пробы Леонид Марков и Иннокентий Смоктуновский.
На роль Марютки пробовались Руфина Нифонтова и Светлана Харитонова.
Премьера: 15 октября 1956 (СССР).
Фильм вышел на экраны страны в 1956 году и был восторженно встречен зрителями. Через год его повезли на Международный Каннский фестиваль, где он также вызвал бурю восторга. Правда, поначалу французские журналисты встретили приезд советской делегации скептически. В одной из газет даже писали, что в Канны прибыла делегация из Москвы, в которой присутствует «актриса с ногами степного кавалериста» (имелась в виду Извицкая). Это была откровенная ложь, так как внешность Извицкой могла поспорить с любой голливудской кинозвездой. Однако актриса восприняла этот выпад очень серьезно и едва не впала в депрессию. Спасибо членам делегации, среди которых были Чухрай и Стриженов, которые смогли найти нужные слова и успокоить ее. Фильм был высоко оценен на фестивале. Жюри присудило ему специальный приз «За поэтичность и оригинальный сценарий». Был по достоинству оценен и талант Извицкой. Она попала в центр всеобщего внимания. Популярные журналы «Нью-Йорк мэгэзин» и «Паризьен либре» вышли с ее портретами на обложке, а в Париже вскоре открылось кафе «Изольда».
Драма по одноименной повести Бориса Лавренева. В фильме, открывшем миру имя одного из выдающихся деятелей современного кинематографа - режиссера Григория Чухрая, рассказывается история двух врагов, оказавшихся на острове во время гражданской войны, белого офицера (Стриженов) и женщины -"красноармейки" (Извицкая). Изолированные от всего мира, они забыли о безумии братоубийственной войны и полюбили друг друга, несмотря на разделяющую их "классовую пропасть". Эта любовь подана в картине с удивительной поэтичностью и нежностью. Но когда к острову подошел баркас с белыми, самое человечное чувство на земле было взято на мушку. Поручик стал 41-м в счете меткой снайперши... Если Вы не видели фильм, Вас ждет настоящее открытие. Творческая мастерская Михаила Ромма. (Иванов М.)
Один из первых и ключевых оттепельных фильмов, один из самых смелых для своего времени опытов освобождения индивидуального чувства из под власти «божественного социального». Благодаря повести Бориса Лавренева, на которую обратил внимание дебютант Григорий Чухрай, на наш экран проникла любовь к врагу, незваная, отчаянная и обреченная. Поручик Говоруха-Отрок приговорен изначально и не от того, что попался красным, и не от того, что сохранил верность белым и даже не от того, что он аристократ, а от того, что его, такого, как он есть, полюбила верная невеста Революции. Рано или поздно ей все равно пришлось бы спрятать, уничтожить эту постыдную любовь, рано или поздно должен был прозвучать этот выстрел. В прологе красноармейский снайпер Марютка попадает в сороковую живую цель и упускает сорок первую. Но то, что следующий точный выстрел обязательно будет, заявлено уже в названии. И эти цифры как рок весят над повествованием. В нашем кино трудно найти другой сюжет так замечательно близкий к классической трагедии, с ее чистым подобием жизни как таковой, с неотвратимым приговором, вынесенным в самом начале и отсрочкой, предоставленной чувству. В материнской теплоте советских культов, окружавшей экранный мир, умещалась лишь сдержанно-инфантильная любовь. Земная по происхождению, она была выражением любви запредельной. Чухрай и Урусевский впервые показали ее как самостоятельную стихийную силу. Вырванная из созданного людьми мира и помещенная в мир природный, она стала его универсальным кодом. Ей достались даже такие неотъемлемые символы Революции, как буря, как морской шторм. Золото песка и золото тел, синева глаз поручика и синева моря. Природа, вступив в сговор с чувством, уничтожает по одному и скопом всех боевых друзей Марютки. Жалеет ли она засыпанных песками и утонувших товарищей? Нет, ей не до этого. Ее задача - стать Евой и вернуть нас в рай первоначальной страсти. Рассказ о Робинзоне - это только бессознательная маскировка настоящего первоисточника. Когда герои остаются одни на острове, без очень кстати унесенного штормом ботика, вдруг возникают кадры, показывающие как на материке казаки проводят карательную экспедицию против местных жителей, оказавших помощь красному отряду. Однако эта попытка напомнить, что влюбленные живут в совсем другом мифе, кажется совершенно напрасной. Шторм совершает еще одну важную операцию, предшествующую вхождению в миф. Одежда намокла - герои вынуждены раздеться. Следующий шаг: болезнь поручика и выход наружу окончательно созревшего взаимного влечения. Болезнь и любовь - эта связка для оттепельного кино почти фатальная. К этому моменту внешняя привлекательность героев достигает своего максимума. Извицкая-Марютка, благодаря своим естественным данным и мастерству Урусевского, вполне может претендовать на место самой женственной героини советского кино, а Стриженов-поручик носит жалкие обрывки своего мундира с такой безупречной элегантностью, какую не встретишь даже в лучших костюмных фильмах. Однако нам не дают забыть, что чувственность проникла в этот мир контрабандой. Никаких законных прав у нее здесь нет. Видимо поэтому не получаются любовные сцены как таковые. Они почти стерильны. Другое дело - идеологические дискуссии, которые пронизаны явным эротическим подтекстом. В эти минуты герои действительно выглядят прекрасными. Бунт естественного человека и в 20-е и в 50-е был, конечно, обречен. И не из-за какой-то внешней принуждающей силы, а из-за него самого. Рано или поздно он должен был склонить голову перед коллективными святынями. Удивительна сила этой веры, порождающей столь глубоко иррациональные поступки, как последний Марюткин выстрел, и заставляющей принимать их как должное через сорок лет после революции. Но нельзя и не заметить серьезных перемен. Отраженный в зеркале условного прошлого, оттепельный человек оказался непреодолимо раздвоенным. В нем парадоксально соединились жажда личной свободы и искренняя вера, эту свободу отрицающая. Влюбиться без памяти в того, кого еще вчера ненавидела так же яростно и страстно. Не дрогнув взять прицел, всадить пулю точно между лопаток, а потом обнимать мертвое тело и выть: «Синеглазенький, мой...» Прежде советский фильм не мог, не имел права так закончиться. Новизна образа в этом сосуществовании сильнейших душевных контрастов, не способных вытеснить друг друга. Оттепельное кино находит в революционной теме трагический масштаб страдания и с презрением отворачивается от искупления, как от недопустимого упрощения и снижения образа. Идеал там - у начала нового мира, но это идеал мученика, которого нельзя оторвать от его мучений, нельзя спасти. Это была вторая экранизация повести Лавренева. Фильм «Сорок первый» режиссера Протазанова был выпущен еще в 1927 году. (Виталий Трояновский)
Этим фильмом дебютировал в отечественном кино Григорий Чухрай, человек очень талантливый, режиссер серьезный, да что много говорить, - один из лучших в советском кинематографе. "Сорок первый" снят по новелле известного беллетриста Бориса Лавренева и повествует о любопытном, вполне реалистическом и в то же время совершенно мелодраматическом, пожалуй, даже, мелотрагическом эпизоде гражданской войны. Дело происходит на берегах и между берегами Каспия и Арала. Небольшой отряд красноармейцев, вырвавшись из тисков превосходящей силами Белой гвардии, отступает по пустыне, совершая бандитские по сути набеги на редкие караваны. Денег и носильных вещей с ограбляемых доблестные большевики не берут, а верблюдов вместе с тем, что на них в тюках, и пресную воду реквизируют, оставляя взамен чегой-то там раскосо лопочущим расписки: мол, такой-то командир берет не вообще, а пока, потом же непременно отдаст (на том свете кочерыжками). Руководит отрядом типичный человек с ружьем, в тулупе и драной папахе со звездочкой (звезда номер один дооттепельного кино, Николай Крючков). Правая рука у него - опять же типичная Анка-пулеметчица (маловостребованная в дальнейшем Изольда Извицкая, положившая, однако, начало умеющим на свою беду сильно чувствовать героиням-красноармейкам). Заместо "Максима" у ей винтовка, из которой она, кукушка-снайперша, уже положила четыре десятка белых гадов. А в сорок первого маху дала. Им, сорок первым, оказывается контра - типичней некуда, опять же "вченый", "Робинзона" читал, голубоглазый сладкий красавчик, суперзвезда отечественного кино 50-х - 60-х Олег Стриженов. Ну, командир у нас умнее не бывает - отдает пленного козла в огород правой руке. (Ведала б левая!.. А может, и ведает, до конца еще далеко.) У пленного обнаруживают штабные документы, из которых явствует большая игра, затеваемая на пару Колчаком и Деникиным. Увы, правила игры в бумажке не прописаны, а блондинчик, гнида, знает да молчит. Шлепнуть его? Шлепнуть! Нет, погодить, стреножить, да и повести через пустыню к Аралу, а там и наши недалеко. В штабе его, контру, в два счета сперва раскусят, потом выпотрошат и - в расход. Повели. Чисто, как в "Оптимистической трагедии" пополам с "Хорошим, плохим, злым" (обе они, заметьте, читатель, появятся много позднее). Через сорок минут (экранного времени) кое-как добрели. Понятно дело, здравствуй, мама, возвратились мы не все, сколько веселых парней из восемнадцати ребят ни за что, ни про что, если не считать правого дела р-революции, в песках полегли, а контра, смотри-ка, хоть бы хны ему! На берегу Арала, подобру-поздорову поручкамшись с аборигенами и оставив в их сердцах несмываемое счастье встречи с представителями красной нови, подарив местным матрешкам стеклянные бусы в виде офицерского погона, тут же содранного с контрова плеча, благополучно и разделились. Дядя Коля повел оставшихся голодранцев берегом к нашим, а офицерика под присмотром кукушки и двоих сопровождающих загрузили в баркас да отправили морем - чтоб, значит, быстрее. Покуда идущие идут, а плывущие плывут, аборигенов посещает конкурирующая организация. Ну-у, доложу я вам, зверье. Ни руки, блин, подать шаману, ни водкой председателя угостить, ни тем более цацку девушке подарить - а у самих-то вон сколько этого добра награбили, иуды!.. Да мало того, чуть чего орать и к стенке ставить: подавай им красных! Куды нашего голубоглазенького девали?.. Ща в расход пущу! Эх-ма, а еще благородные!.. Кое-как от них отбоярились, спасибо девушке с погоном, а то б весь аул положили, ироды! Покуда, значит, таперича, белые морем плыть за своим человечком собираются, а красные, кажись, вообще сгинули, на воде разыгрывается драма. Шторм, ураган, страсть Господня. Обоих сопровождающих за борт смыло, и осталась Анка с гадом ентим одна. Надо ли рассказывать, дорогой читатель, далее? Смогу ли передать трепет первой любви, закравшейся, как тать, в нежную душу лишь с виду грубоватой матроски? "Как она ждала, как она звала, как она..." А вот этого не было - последнюю каплю ему споила, когда он, белая косточка, захворал, забился, забредил, промокший, в дырявой сторожке на рыбачьем острове, куда выбросило наших робинзонов Аральское море, в те баснословные времена еще не мертвое. Выходила его революционерочка, пригрела, приголубила - и стала вербовать. А как же, в какие времена живем, ребята!.. Ну и не без личного счастья тоже. Повезло, короче, кукушке. Поссорились они, как водится, пошумели, поплакали, - а и не выдержал голубоглазый, сдался: перекуюсь, говорит, нынче же, только ты меня, пожалуйста, снова поцелуй. Поцеловала, еще поцеловала, тут солнышко вышло, песочек прогрелся, голубая лагуна там, то да се... Идиллия. Но мы ж смотрим советское кино, снятое через три года после всенародной скорби по дядюшке Джо, не какой-нибудь там Голливуд! Вдруг откуда ни возьмись - парус. Правильно, одинокий, неправильно - не красный - белый, черт побери! И бежит наш Робинзон, вопия: друзья, товарищи (бывших министров), братья, заберите меня отседова, ур-ра!.. Н-ну, гад, н-ну, контра, правильно дядя Коля говорил - вражина, на, получай, сорок первый! Сорок первый, любимый, единственный, открой глаза, это же я, твоя Катя!.. Ведала, выходит, левая рука человека с ружьем, что творит правая!.. О том, что сталось с этой Катей в руках приближающихся белых, история умалчивает. Я не зря столь подробно пересказывал содержание картины, намеками пытаясь цитировать "крылатые" выражения из наших же лент, близких рассматриваемой по времени. Все они: от какого-нибудь "Подвига разведчика" до приключений товарища Сухова - страницы одного и того же старательно и искренно создаваемого мифологического альбома великой (для авторов эпохи) революции; все они - более или менее хороши, все они - вариации одного и того же полижанрового варианта, который можно охарактеризовать как мелотрагический истерн, или мелодраматический боевик. Чухраевская версия по-своему не хуже любой другой пустынной или таежной, разве что время, когда создавалась, было само по себе более "правильным", романтичным. Потому и сегодня фильм смотрится, но без веры в то что герои - в самом деле, хорошие, антигерои - в самом деле, плохие. Замещает недостаток этой веры уместная цитатность (что такое постмодерн в 56-м? Как что - буржуазное псевдоискусство!) и множество находок молодого мастера, бесчисленное количество раз повторенных (процитированных) впоследствии как нашими режиссерами, так и зарубежными "комбинаторами псевдоискусства". Серджо Леоне, например, в "Хорошем, плохом, злом", который, бедняга, может, "Сорок первого"-то как раз и не видел, ну и что, зато видел, надо полагать, "Белое солнце пустыни" Мотыля. (В. Распопин)