ДОЛГИЙ ДЕНЬ УХОДИТ В НОЧЬ (1962)
LONG DAY'S JOURNEY INTO NIGHT

1912 год, Новая Англия. Один день из жизни семьи Тайронов, раздираемой внутренними противоречиями и конфликтами. Глава семейства Джеймс Тайрон (Ральф Ричардсон), - в прошлом известный актер, его супруга Мэри (Кэтрин Хепберн) пристрастившаяся к морфию, их старший сын Джейми (Джейсон Робардс) - алкоголик и дебошир, завидующий писательскому таланту своего болезненного младшего брата Эдмунда (Дин Стокуэлл). Каждый из них исполнен жалости к самому себе и напрочь лишен сострадания...

Юджин О'Нил - автор автобиографической пьесы (по которой снят фильм) о своей неблагополучной семье, состоящей из наркозависимой матери, отца, который когда-то был известным актером, а, постарев, стал занудой и скрягой, и старшего брата, - психически неуравновешенного алкоголика. Каждый из них настолько эгоистичен и склонен жалеть только самого себя, что очевидно - эти люди не могут помочь друг другу...

КАННСКИЙ КФ, 1962
Победитель: Лучшая актриса (Кэтрин Хепберн), Лучший актер (Ральф Ричардсон, Джейсон Робардс, Дин Стокуэлл).
Номинация: «Золотая пальмовая ветвь» (Сидни Люмет).
ОСКАР, 1963
Номинация: Лучшая актриса (Кэтрин Хепберн).
ЗОЛОТОЙ ГЛОБУС, 1963
Номинация: Лучшая актриса (драма) (Кэтрин Хепберн).
КИНОПРЕМИЯ «ЛАВР», 1963
Номинация: «Золотой лавр» (5-е место) за лучшую женскую драматическую роль (Кэтрин Хепберн).
ПРЕМИЯ КИНОЖУРНАЛИСТОВ МЕКСИКИ «СЕРЕБРЯНАЯ БОГИНЯ», 1963
Победитель: Лучшая иностранная актриса (Кэтрин Хепберн).
ГИЛЬДИЯ РЕЖИССЕРОВ США, 1963
Номинация: Приз за выдающиеся режиссерские достижения в кино (Сидни Люмет).
НАЦИОНАЛЬНЫЙ СОВЕТ КИНОКРИТИКОВ США, 1962
Победитель: Лучший актер (Джейсон Робардс), Лучшая десятка фильмов.

По одноименной пьесе (1941/1956 ) лауреата Нобелевской премии по литературе (1936) Юджина О'Нила (1888-1953 ), за которую ему была присуждена четвертая Пулитцеровская премия (1957, посмертно).
Действие пьесы/фильма происходит в течении одного августовского дня 1912 года в приморском Коннектикуте .
Читать «Долгий день уходит в ночь» - .
Первая работа в кино продюсера Эли А. Ландау (1920-1993 ).
Марлон Брандо отказался от роли Джейми Тайрона.
В актерском составе (состоящем из пяти человек) два лауреата премии «Оскар»: Кэтрин Хепберн (1907-2003 ), Джейсон Робардс (1922-2000 ) и два номинанта: Ральф Ричардсон (1902-1983 ), Дин Стокуэлл (род. 1936 ). На момент съемок у Хепберн уже был ее первый «Оскар» (1934), а у Ричардсона - его первая номинация (1950).
Джейсон Робардс играл Джейми в первой постановке пьесы (1956-1958 ) и был номинирован за эту роль на премию «Тони». В сиквеле «A Moon for the Misbegotten» (ТВ, 1975 ) Робардс снимался в главной роли того же Джейми Тайрона, а в 1988 на бродвейской сцене актер играл уже Джеймса Тайрона ().
Единственная кинороль (с указанием в титрах) Джинн Барр (1930-1967).
Однажды на репетиции Сидни Люмету (1924-2011 ) показалось, что Ральф Ричардсон не понимает должным образом своего персонажа. Во время затянувшейся «лекции» режиссера о мотивации Джеймса, Ричардсон остановил его: "Дорогой мой, я понимаю, что ты имеешь в виду, - чуть больше виолончели, чуть меньше флейты". Люмета впечатлила такая интерпретация.
После трех недель репетиций фильм снимали в хронологическом порядке.
Съемочный период: сентябрь - ноябрь 1961 (37 дней).
Самый длинный фильм Сидни Люмета.
Место съемок: Сити-Айленд , студии Челси (г. Нью-Йорк).
Бюджет: $490,000.
Транспортное средство, показанное в картине - .
Кадры фильма: ; .
Премьера: май 1962 (Каннский кинофестиваль); начало проката: 10 октября 1962 (Нью-Йорк).
Слоганы: «The Most Shattering ...Shocking Journey the Screen Ever Took Into the Human Soul!»; «The Screen Takes its Most Fascinating Journey Of All... and rips bare the souls of an amazing family! | Mary - She was always the other woman in her husband's life! Tyrone - He remembered when the spotlight shone in his face - and the women lay at his feet! Jamie - He never came home while he had the price of a drink... or a woman! Edmund - He was being killed by too much of the wrong kind of love!»; «Pride... Power... Passion... Pain!» (Гордость... Власть... Страсть... Боль!).
Трейлеры: (2020); (1962).
Один из любимых фильмов американской актрисы и режиссера Кристин Лати (род. 1950 ).
Обзор изданий картины: ; .
«Долгий день уходит в ночь» на Allmovie - .
О картине на сайте Turner Classic Movies - .
«Долгий день уходит в ночь» в каталоге Американского института киноискусства - .
На Rotten Tomatoes у фильма рейтинг 94% на основе 17 рецензий ().
Картина входит в список «1000 лучших фильмов» по версии критиков The New York Times (рецензия - ).
Рецензии: ; .
Закадровое озвучивание «НТВ+»: режиссер Валентина Кузнецова; перевод Азнаура Катаева; текст читают: Наталья Казначева, Ольга Кузнецова, Никита Прозоровский.
Другие экранизации пьесы «Долгий день уходит в ночь» (на 2020 год): «Eines langen Tages Reise in die Nacht» (ТВ, 1973 ); «Viaje por una larga noche» (1977 ); «Long Day's Journey Into Night» (ТВ, 1982 ); «Long Day's Journey Into Night» (ТВ, 1987 ).

[...] Из-за того, что в фильмах Люмета немного действующих лиц и событий, драматическое напряжение создается благодаря разнице в восприятии и характерах героев. Отсюда и обилие крупных планов, манера снимать статичной камерой с одной точки. Такова, к примеру, экранизация пьесы Ю. О'Нила "Долгий день уходит в ночь", в которой всего четыре героя и действие происходит в одной комнате в течение трех часов. Но превращения, произошедшие за это время с персонажами, делают их почти неузнаваемыми. Режиссера интересует не столько постановочность, массовость, широкий размах, сколько частные истории, дающие возможность глубоко раскрыть характер персонажей. Внутренний психологический накал характеризует все его лучшие ленты, герои которых, ... как правило, с трудом вписываются в общество, выделяясь эксцентричностью, упрямством, оставаясь одинокими, разочарованными. Актерская работа и значительность тематики для режиссера важнее киноязыка, чисто визуальной стороны передачи смысла. [...] (Из книги Татьяны Ветровой «Режиссерская энциклопедия: Кино США», 2001)

Величайшая пьеса О'Нила перенесена на экран с поразительным талантом: Хепберн, Ричардсон и Робардс сыграли так, как получается только раз в жизни, изображая членов обреченной семьи Тайронов. Сам драматург описал свою автобиографическую работу как "пьесу старых сожалений, написанных слезами и кровью". Действие происходит в один длинный, длинный день и ночь в 1912 году в летнем доме Тайронов в Новом Лондоне, штат Коннектикут. Колючий и едкий старший Тайрон, Джеймс (Ральф Ричардсон), - неимущий юноша, ставший прекрасным Шекспировским актером, уже много лет играет одну и ту же роль снова и снова в коммерческой пьесе просто для того, чтобы заработать денег. Его жена Мэри ... (Кэтрин Хепберн) только что вернулась из санатория. Она - настоящая леди, ирландская католичка с железными моральными принципами, но как-то странно дистанцирована от всего вокруг, частично в результате зависимости от наркотиков, которая началась, когда она лечилась у дешевых, жуликоватых врачей. Старший сын Джейми (Джейсон Робардс) попытался пойти по стопам своего отца и стать актером, но, провалившись самым постыдным образом, ищет утешения в спиртном, превращаясь в циника, который скорее уничтожит все вокруг, чем покажет свои настоящие чувства. Младший сын Эдмунд (Дин Стокуэлл), - расцветающий писатель, приходит в себя после туберкулеза. Он долгое время лечился во второсортной лечебнице, в которую его положил прижимистый отец. По мере того, как день идет к концу, всех переполняют полные боли откровения и давно похороненные неприязнь и презрение. Из актеров лучше всех сыграла Хепберн. Когда она играет, совершая переходы от девочки-кокетки в цвету молодости к сходящей с ума наркоманке, от любящей матери к безмозглому овощу, пытающемуся вспомнить собственное имя, по коже бегут мурашки. Здесь раз и навсегда отошла она от милых комедийных ролей к настоящей трагедии. Ричардсон играет идеально точно: его способности актера невероятно убедительно передают качества неудачника. Впервые камера запечатлела дикую сторону Робардса - опасность его болезни в прогрессирующем алкоголизме. В игре Стокуэлла нет ничего необычного. Просто мы знаем, что он играет О'Нила, что является тяжелым заданием для молодого актера. Экранизация следует за пьесой почти слово в слово. По завещанию О'Нила пьесу можно было поставить только через 25 лет после его смерти в 1951 году, но его вдова Карлотта ждала только до 1956 года и позволила постановку с Фредриком Марчем, Флоренс Элдридж, Робардсом и Брэдфордом Диллманом. Обязательно смотрите полную версию в 174 минуты, а не укороченный вариант в 136 минут. [...] (Иванов М.)

[...] Величайшей фигурой в американском театре был Юджин О'Нил. В его многочисленных пьесах огромная техническая оригинальность сочетается со свежестью взгляда и эмоциональной глубиной. Ранние пьесы драматурга касаются тем рабочего класса и бедных; более поздние произведения исследуют область субъективного, а именно: навязчивые идеи и секс, и отражают его знакомство с теорией Фрейда, а также мучительные попытки примириться с уже ушедшей матерью, отцом и братом. В своей пьесе "Любовь под вязами", написанной в 1924, О'Нил прослеживает страсти, сокрытые внутри одной семьи; в пьесе "Великий бог Браун" (1926) вскрывается бессознательное в личности состоятельного бизнесмена, а "Странная интерлюдия" (1928), за которую О'Нил получил Пулитцеровскую ... премию, анализирует запутанные увлечения одной женщины. В этих мощных пьесах показано, как разные личности проявляют примитивные эмоции и замешательство в состоянии интенсивного стресса. О'Нил продолжал исследовать фрейдистскую тему давления любви и подчинения внутри семьи в своей трилогии под общим названием "Траур идет Электре" (1931), основанной на классической трилогии Софокла "Царь Эдип". Среди его поздних пьес такие признанные шедевры, как "Разносчик льда грядет" (1946) - жесткое размышление на тему смерти, и "Долгий день уходит в ночь" (1956) - мощная, развернутая автобиография в форме пьесы, в центре которой его собственная семья, ухудшение физического и психологического состояния ее членов, прослеженное в течение одной ночи. Это произведение входило в цикл пьес, над которыми О'Нил работал незадолго до смерти. О'Нил произвел пересмотр театра, отказавшись от традиционного деления на акты и сцены (в "Странной интерлюдии" девять актов, а пьеса "Траур идет Электре" рассчитана на девять часов игры), вводя маски наподобие тех, что встречаются в азиатском и древнегреческом театрах, шекспировские монологи, греческий хор и спецэффекты с помощью освещения и звука. По всеобщему признанию, О'Нил - выдающийся драматург Америки. С присвоением ему Нобелевской премии по литературе в 1936 году О'Нил стал первым американским драматургом, удостоенным этой чести. [...] (Из книги Кэтрин ВанСпанкерен «Краткая история американской литературы», 1994)

С кем ты в этот день? «Мы созданы из вещества того же, что и наши сны, и сном окружена вся наша маленькая жизнь». Между одухотворенностью, невесомостью - и ощутимой рутиной повседневности, отчуждением - и остатками родственной привязанности, общим и частным, миражами и явью, распрями и нежностью, искусством и ремеслом... Весь фильм состоит из долгих бесед членов одной семьи друг с другом, но хоть он к тому же еще и сам довольно длинный, ощущения затянутости не остается, и смотрится он в охотку. Беседуют все вместе, беседуют супруги между собой, беседуют они со своими детьми, беседуют их дети друг с другом. Но ... быт и камерные беседы здесь приобретают ранг чего-то космического, тем не менее очень даже сохраняя все личностные черты и подробности, обстановка под стать самому будоражащему, качественно срежиссированному триллеру, и это несмотря на то, что и событий как таковых в фильме нет. Но так непринужденно, пластично герои переходят от своих проблем в данный момент к предметам даже отвлеченным, от гнетущих перебранок - к умелому декламированию фрагментов старинных пьес. Отец, Джеймс Тайрон, в своем детстве слишком рано познал цену доллара и страх перед нищенским приютом. Теперь он не слишком щедр, дрожит над каждой копейкой... Отчасти это извиняется истоками его характера. Его же, вместе с семьей, дважды выселяли из потрепанной лачуги, которую они называли домом, мебель, которой столь дорожила, надрывавшаяся на зарабатывание средств к существованию, мать, выбросили в сточную канаву... Джеймс вкалывал со столь раннего возраста, что поневоле вспомнишь некрасовского «Мужичка с ноготок». Эксплуатация детского труда тут тема хоть и эпизодическая, но ошеломляет от того не менее. Превратности участи актеров, становящихся рабами одной роли, уже едва ли имеющими возможность претворить в жизнь свои порой столь поражающие и огромные таланты, также находят в лице Тайрона свое наглядное воплощение. Тот, кем ты мог стать - часто, чего уж тут, сильный соперник того, кем ты стал. В противовес сыну, склоняющемуся к Ибсену и Шопенгауэру, он прочувствованно и красиво читает Шекспира. Жена Тайрона, снедаемая морфиевой зависимостью, живет скорее в мире грез и неясных видений прошедшего, фантазий и трепетных воспоминаний. Она вспоминает с немалым жаром годы, проведенные в монастыре, свое желание стать монахиней и способности в девичьи годы к игре на фортепьяно. Все эти картинки влекут ее в то надежное, полнокровное, уютное, что она ощущала и чего теперь не удается найти. Миссис Тайрон полагает, что с Джеймсом у нее так и не было дома. Ко всему прочему еще пьянство одного сына, потеря другого, туберкулез третьего... так что протестовать, если хоть в галлюцинациях она представляет себя снова в вуали и атласных туфельках, и свадебного платья ей достаточно, чтобы все кругом лучилось. Мощная оскаровская номинация Кэтрин Хепберн. Вот и попрощался со всеми этот долгий день, он оказался крайне душераздирающим, держал в плену. Но... если кто-то раскрылся сегодня для тебя, да и ты нашел решимость откровенничать, то возможно, вы все еще сможете создать вместе какой-нибудь из следующих дней по собственному сценарию... (Lintandil)

Когда читаешь практически любую пьесу американского (да и не только американского) драматурга, всегда в первую очередь хочется заныть, ну, опять об этом, сколько можно? Семейная трагедия, нервы, фальшь и результирующая - взрыв, после которого и зритель, и персонажи в прострации. Но вспоминаешь все эти пьяные и полупьяные доверительные декламационные речи друзей и родственников о том, как он или она несчастны, как разбилась семья когда-то давно, и как из разбитой посудины никому почему-то не хотелось и не хочется уходить: привыкли. Вспоминаешь - и, в общем, как-то к авторам и не в претензии. Люмет, экранизируя Юджина О'Нила, в очередной раз доказал, что ... он, как минимум, «технический гений»: метафору, вынесенную в название фильма, и разбросанные по пьесе намеки, он визуализирует при помощи небольшого, но единственно-необходимого кинематографического арсенала. Он, конечно, и сам об этом пишет. Почему он снимал мать семейства, морфинистку, когда-то монахиню, все три часа экранного времени все выше и выше поднимая камеру, используя длиннофокусные объективы, стараясь показать человека под морфием. А мужчин снимал в упор, словно ловя каждые морщинку, нервный тик, эмоцию проваливающихся в продолжение этих же трех часов в, казалось бы, уже давно предрешенную и исследованную, но все равно такую пугающую бездну. Отца семейства, стареющего актера-алкоголика, говорящего шекспировскими репликами, отчего тошнит всю семью; старшего сына, актера и просто пьяницу; младшего, о чахотке которого вот-вот придется объявить сходящей с ума от скуки и дозы морфия матери - всех люметовский оператор, Борис Кауфман, снимает снизу, рельефно, безжалостно, точно следователь на допросе лампой тыча в лицо. Традиционный и навязший на зубах уже клубок трагедий маленькой семьи сложно снять так, чтобы тебя зацепило. Даже великая история о пошлости невыносима. Даже гениальную драму о самых мелких, и потому всегда настоящих, а в реальности и самых болезненных бедах смотреть невыносимо. Сентиментальную пошлость и скучную семейную трагедию, всецело зацикленную на мещанской скуке очень трудно сыграть естественно: нарочито картинные персонажи обычно вызывают отвращение, заламывающие руки в криках «я чайка, я чайка!» - смех, а нервная нежная Бланш - ненависть, глухую утробную ненависть. Но у Люмета и его актеров все получилось. Фильм - медленно вкручивающийся в землю винт, заворачивающий шелка и бархат счастливой с виду семьи в грязную бездонную точку. Там гаснут фонари, «ревун» на берегу продолжает завывать по-прежнему, тумана не видно, туман за кадром, но герои видят его, герои знают о нем, выходя за кулисы. От тумана никому неуютно, а свет маяка с наступлением вечера, сумерек как глаз Бога маятником качается где-то за окнами, высвечивая то одно, то другое стекло. Герои традиционно напиваются, приходят и орут на любимых, психуют, разве что не рвут на себе рубаху, тянутся вновь за стаканчиком виски, поверяют друг другу неприятные тайны и страстно просят прощения. Т.е., все как в американских пьесах, у Достоевского, и, увы, как зачастую в жизни. «Долгий день» это кино о «глубинах» человеческого Зла, и я специально закавычил это затасканное слово. Потому что человеческого зло - оно вот такое: когда любящий брата мелочно хочет ему зла, любящий смертельно больного сына готовит ему дешевый санаторий, любящая мать, обвиняя всех на свете, тащится наверх за шприцом. Я не скажу, что так всегда и везде, но там, где семьи несчастны, я подозреваю, они несчастны по немногим различным причинам, и обычно зло человеческое, которое виновато в семейной трагедии, оно как раз такое мелкое и гадкое, даже обаятельное в своей надрывной откровенности. Оно не глубокое, не. Макбетов один на миллион, но вот героев люметовского фильма, святые угодники, даже я встречал великое множество. И, несмотря на все вышесказанное, героев пьесы любишь. Я не знаю, как так получается, но вот любишь их и все тут. Они не обаятельные, не потрясают величием своего греха. Но, сюрприз-сюрприз, - они все хорошие люди. Они, блин, все такие хорошие люди, добрые, сочувствующие, умные, конечно, со своими скелетами в шкафах, но все-таки хорошие. И весь фильм сложно отделаться от ощущения, почему же таким хорошим людям так плохо? Где-то ведь должна быть системная ошибка, приведшая к подобным последствиям? Какой-то изначальный порок, неверный поворот, продажа души дьяволу? Так ведь ничего этого нет! Просто так получилось. Так сложилось. Жизнь это, вот и все. Полфильма кажется, что это живое месиво человеческих отношений нанизано на одну героиню, гениально, охуительно сыгранную Кэтрин Хепберн, и кажется, что она такая не получившаяся черная дыра, куда вроде бы и должны притягиваться ее близкие, но вблизи нее их только корежит, они ломаются, бьются, с глубин человеческого дна поднимаются пыль и песок. И она лично у меня полфильма вызывала отвращение, т.е., да, жалость - это, конечно, обязательно, но жалость, съеденную отвращением. Только когда она полностью погрузилась в грезы, в приятные воспоминания о прошлом, нафталиновом рае каждого человека. Когда вспоминала с улыбкой, как хотела стать монахиней или концертирующей пианисткой, а потом влюбилась в красавца-актера, «Ду ю ремембе, ду ю ремембе?», с некрасивыми старческими ужимками, быстрой переменой настроения и прочим, меня по-настоящему пробрало. Но потом ее точно выключают. Как светильник выключает глава семейства, голодавший в детстве, и не вылезающий с юности из костюма шекспировского героя, вещающий и декламирующий филиппики даже на стуле, выворачивая очередную лампочку, экономя паршивый цент. Ее выключают, солнце садится за кадром, за сцену, солнце уходит за кулисы, мужчины остаются одни. Дышится сначала легче, свободнее, когда звезда уходит в ночь на покой под морфием. Но они вынуждены иметь дело друг с другом, и, может, не зная, как быть рядом, может быть, потому, что не привыкли общаться с глазу на глаз, из них лезет все говно, скопленное годами. Но, и это удивительно, необыкновенно, это прекрасно, ни самый невинный герой, наверное, альтер эго драматурга, юный мечтатель, ни мы - уже не способны ненавидеть персонажей. Они слишком как мы, слишком такие простые, слабые, неумные тогда, когда это так надо. Слишком человеки, и их понимаешь, винишь, судишь, оправдываешь, потом понимаешь, и уже даже не судишь. Делаешь полный круг, возвращаясь к совершенно буддийской бесстрастности и оцепенению: вот она жизнь, руки прочь от каждого показанного тебе сердца (вывернутого наружу, порубленного в куски, порезанного на бефстроганов - чтобы тебе лучше было видеть, малыш), не смей судить, закрой, если хочешь глаза, но они здесь три часа были все слишком откровенны, откровенны так, как бывает в американских пьесах, да, но тем не менее. И в отместку, единственное, что они, уставшие, попросят у тебя за дар открытой души и сердца - этого дымящегося парного мяса, еще минуту дергающегося как живое на подносе - все, что они попросят: не судить. Да, приземленная древнегреческая трагедия, опошленный Шекспир. Издевательское чувство юмора, приглушающее пафос трагедии там, где Шекспир бы добил зрителя окончательно, Чехов просто вышел вон, оставив тебя одного, а Уильямс раздражал и раздражал бы больной нерв, взвинчивая напряженность сцены, там О'Нил устами персонажей стебется, иронизирует, саркастически зло смеется. Но, собственно, даже если знать о том, что сам О'Нил учился в католической школе-интернате, что его мать была морфинисткой, за выздоровление которой он молился, но это не помогло, что у него были поэтому сложные отношения с церковью, что он болел сам чахоткой, и т.д., и т.п., и вроде понятно, откуда и почему, все равно приятно удивляет любовь автора к героям, которой он заражает зрителя. Но я вот еще о чем хотел сказать. Когда там наступает финал: традиционно для американской пьесы незабываемый - еще как-то находишься в ступоре. Он не убивает тебя, катарсис вроде ты пережил еще до, ждешь чего-то еще, и Люмет дает это что-то еще крупным планом... И только минут 15 спустя меня собственно накрыло. Потому что я представил себе 16-17-летнюю девушку, готовую уйти в монастырь, но которую добрая настоятельница отпускает в мир, обещав, что, если она не забудет Богородицу и вернется через 2 года обратно, тогда добро пожаловать. И потом увидел эту постаревшую подурневшую наркоманку, вспоминающую все это, вспоминающую, какой святой и наивной она была зимой, тогда еще девчонкой, «а потом наступила весна и я влюбилась», и, как бы подразумевается авторами, забыла про Бога, церковь, добрых сестер, все забыла. Все забыла. И, словно наверстывая упущенное, она глубже и глубже погружается в трясину прошлого, хотя понимает, что ни его, ни веры, ни матери-настоятельницы не вернуть, а даже если и вернуть - все повторится. У драматурга есть красивый афоризм из какой-то пьесы «Жизнь - это странная интерлюдия между прошлым и тем, что еще должно произойти». Для героини «Долгой ночи» интерлюдия закончилась, причем на диссонирующем аккорде, причем ничего после интерлюдии уже не будет. Но какая чудесная мелодия была в самом начале, какой чудесный проигрыш! И она, пожалуй, сыграет его еще и еще раз. Хотя бы даже в своих наркотических воспоминаниях. (Сквонк)